были бедны, и она, иммигрантка из Польши, не пошла к врачам. Так мне сказали старшие сестры. К тому времени, когда она все-таки обратилась к доктору, было уже слишком поздно. В больнице мне не разрешали ее посещать. Сестра оставляла меня на дорожке, а мама махала из окна четвертого этажа. Три месяца спустя она умерла дома, но меня не взяли на похороны. Снова сказали, что я слишком мал. Так что у меня не было возможности отгоревать как следует.
Моя первая настоящая скорбь случилась много лет спустя, когда умерла моя жена. Тогда я горевал целый год.
Джефф: Ты, наверное, скорбел тогда и по матери, как будто горе настигло тебя спустя столько лет?
Берни: Да, было немного странно дожить до 59 и не оплакать мать, которая умерла более полувека лет назад. К тому времени я много чего успел сделать. Моя жена тоже. Она уже стала мастером — мы вместе основали орден Дзен-миротворцев — и я решил, что пришла пора перестать мне быть учителем, что настало ее время. Я думал, что завершил свою работу и, возможно, скоро умру. Но вместо этого умерла она. Ей едва исполнилось 57.
Джефф: Когда умер мой отец, я сильно горевал, но при этом испытывал чувство некоей завершенности. Мы часто говорили, как любим друг друга. Я помню день, когда зашла речь о передаче эстафеты. Эстафета — вот на что были похожи наши отношения. Мы оба чувствовали это: я продолжаю наше дело, сохраняю наш дух. Когда он умер, я плакал и скорбел по нему. В то же время я чувствовал, что между нами не осталось никаких недомолвок. Но, когда я говорю об этом сейчас, я задаюсь вопросом, правда ли это? Возможно, есть какой-то слой чувств, через который я пока не готов пройти.
Когда ушла мама, чувство горя было гораздо острее. Была ли это вина? Я опоздал буквально на полчаса. Помню, что ее брат вышел из дома и сказал: «Она ушла», как раз когда я приехал повидаться с ней. Бо и Синди рыдали у ее кровати, держали ее за руки, дарили ей любовь. Но для меня в тот момент было сложно открыться. Потеря была слишком велика, и эмоция, которую я испытывал, немного походила на ту, во время семинара «Радость пения», когда я не мог спеть песню для Сью, потому что был переполнен чувствами.
В каком-то роде я не уверен, что они действительно ушли насовсем. Я чувствую присутствие своих родителей настолько сильно — здесь, в самом себе, и в моих детях. Но есть еще и чувство какой-то незавершенности, как будто что-то не до конца вылупилось. Возможно, оно так и не вылупится. А возможно, оно уже вылупилось, просто эта птица так выглядит.
Однажды вечером мы с мамой читали стихотворение «Шнурок» (Lanyard) Билли Коллинза. Основной его смысл такой: «Ты дала мне все — все, что нужно для жизни, а я поехал в летний лагерь и сплел для тебя шнурок». То есть как я могу отплатить тебе за то, что ты дала мне? «А я сплел для тебя шнурок, который ты взяла и сказала: о, как красиво!»
Джефф: Я влюбился в штат Монтана, когда снимался в фильме «Громила и Скороход» [57] в 1974 году — это первый фильм Майкла Чимино. Там же два года спустя я вместе с Сэмом Уотерсоном снимался в фильме «Ранчо Делюкс» [58]. Съемки проходили в местечке под названием Чико Хот Спрингс. Пока мы снимали сцену в горячем источнике вместе с Сэмом, Ричардом Брайтом и Гарри Дином Стэнтоном, я увидел эту девушку. Невозможно было отвести от нее взгляд. Она была не просто великолепна — пару черных глаз дополнял недавно сломанный нос. Ее красота и этот небольшой изъян почему-то заворожили меня. Каждый раз, когда я стрелял глазами, она это замечала. После окончания рабочего дня я набрался смелости и спросил ее: «Хочешь прогуляться со мной?» Она сказала: «Нет». Я спросил снова, она ответила: «Нет, но это маленький город, может, еще и пересечемся где-нибудь». Эти слова оказались пророческими, и однажды вечером мы потанцевали. И я влюбился.
На следующий день у меня была назначена встреча с Дуэйном Линдеманом, агентом по недвижимости, чтобы посмотреть дома, которые меня заинтересовали, и я позвал Сью пойти вместе. Это было наше первое официальное свидание. Мы пошли взглянуть на фермерский дом у реки, который был выставлен на продажу. Полуразвалившийся сарай, повсюду летают комары, но в нем был свой шарм.
Так вот, осматриваем мы это место со Сью, и вдруг я слышу голос в своей голове: «Ты осматриваешь дом со своей будущей женой». Ну, я, конечно: «Какого черта? О чем ты?» А голос продолжает: «Это твоя жена». Тогда я запаниковал: «О, нет, заберите меня отсюда».
Но мы сошлись. Вначале было трудно. Я уже говорил раньше про независимость и свободу. Долгое время я сопротивлялся женитьбе на Сью, потому что не хотел ошибиться. Я был обеспокоен, но не по поводу Сью, а по поводу самого себя; не мог позволить любви всей моей жизни ускользнуть сквозь пальцы, но в то же время боялся признать: «Да, это Она!»
Я безумно влюбился в нее, но при этом думал: «Боже, она будет матерью моих детей?» У меня была настолько прекрасная мать, что я не знал, есть ли такие таланты у меня или у Сью. Но по большей части вопрос состоял в том, готов ли я отказаться от своей свободы, ну, знаешь, выбрать одну женщину и остановиться на этом, ведь больше нельзя болтаться со всеми подряд, опылять все цветы по дороге, больше ничего такого. Сью оказалась очень понимающей. Она сказала: «Джефф, я понимаю твое решение, но я возвращаюсь обратно в Монтану. Мы вместе уже три года, и, если это не то, чего ты хочешь, нам обоим нужно двигаться дальше». Короче говоря, я наконец собрался с духом и предложил Сью руку и сердце, c оговоркой для себя, что всегда могу забрать их обратно.
Резко меняем сцену: теперь мы в местечке под названием Семь Священных Водопадов на острове Мауи, Гавайи, куда мы отправились проводить медовый месяц. И вот мы смотрим на водопады, которые каскадом спускаются к Тихому океану, наблюдаем все это великолепие,
