При одной мысли об этих обвинениях, у премьер-министра учащался пульс, ведь они не были ни честными, ни правдивыми. Как это его правительство должно было помешать тому мосту обрушиться? Предполагать, что они мало тратят на мосты, было оскорбительно. Мосту было меньше десяти лет, и лучшие эксперты не сумели объяснить, почему он разломился чётко пополам, отправив дюжину машин вниз, в глубокие речные воды. А как кто-то смеет предполагать, что те два очень мерзких и хорошо освещённых убийства, были результатом недостатка полицейских? Или что правительство должно было как-то предвидеть чёртов ураган в Уэст-Кантри, который нанёс людям и их имуществу такой большой урон? И неужели в том, что один из его заместителей, Герберт Чорли, на этой неделе предпочёл вести себя так странно, что теперь ему придётся проводить с семьёй гораздо больше времени, был виноват он?
«Страну охватила депрессия», — завершил его соперник, еле скрывая собственную широкую улыбку.
И, к сожалению, это была абсолютная правда. Премьер-министр сам это чувствовал; казалось, что люди действительно печалятся больше, чем обычно. Даже погода была зловещей, весь этот холодный туман в середине июля…. Это было неправильно, это было ненормально…
Он перевернул вторую страницу докладной, увидел, сколько ещё осталось, и забросил её как безнадёжное дело. Вытянув руки перед лицом, он печально оглядел свой кабинет. Это была красивая комната с прекрасным мраморным камином напротив длинных створчатых окон, плотно закрытых из-за мороза не в сезон. Слегка вздрогнув, премьер-министр встал и подошёл к окну, глядя на тонкую дымку, которая давила на стекло. И вот тут, стоя к комнате спиной, он услышал за собой тихий кашель.
Он застыл нос к носу с собственным перепуганным отражением в тёмном стекле. Он знал этот кашель. Он слышал его раньше. Он очень медленно повернулся к пустой комнате лицом.
— Алло? — сказал он, пытаясь придать себе более храбрый тон.
На короткое мгновение он позволил себе невозможную надежду, что ему никто не ответит. Однако сразу отозвался голос, жёсткий, решительный голос, который звучал так, как будто читал подготовленное заявление. Он шёл — как с первого кашля понял премьер-министр — от маленького человечка, похожего на лягушку, в длинном седом парике, нарисованного на маленькой грязной картине маслом в дальнем углу комнаты.
— Премьер-министру маглов. Крайне необходима встреча. Будьте добры немедленно ответить. Искренне ваш, Фадж.
Человечек на картине вопросительно посмотрел на премьер-министра.
— Э-э, — сказал премьер-министр, — слушайте…. Мне сейчас не очень удобно… понимаете, я жду телефонного звонка… от президента…
— Это можно перенести, — сразу сказал портрет. Сердце премьер-министра упало. Этого он и боялся.
— Но я действительно очень надеялся поговорить…
— Мы сделаем так, чтобы президент забыл позвонить. Он вместо этого позвонит завтра вечером, — сказал маленький человечек. — Будьте добры немедленно ответить мистеру Фаджу.
— Я… ох… ну хорошо, — слабо сказал премьер-министр. — Да, я встречусь с Фаджем.
Он поспешил обратно к своему столу, на ходу выпрямляя галстук. Едва он вернулся на своё место и придал себе, как он надеялся, расслабленное и невозмутимое выражение лица, как в пустой решётке под его мраморным камином ожило ярко-зелёное пламя. Он смотрел, пытаясь не дрожать от удивления или тревоги, как в пламени появился тучный мужчина, вертевшийся быстро, как юла. Через несколько секунд он вылез на весьма красивый антикварный каминный коврик, стряхивая пепел с рукавов своего длинного плаща в тонкую полоску и держа в руке светло-зелёный котелок.
— А… премьер-министр, — сказал Корнелиус Фадж, шагая вперёд с протянутой рукой. — Рад снова видеть вас.
Премьер-министр, честно говоря, не мог сказать того же, поэтому вообще ничего не сказал. Он был совсем не рад видеть Фаджа, чьи редкие появления, сами по себе уже конкретно тревожащие, означали, как правило, что он сейчас услышит какую-то очень плохую новость. Более того, у Фаджа был явно измученный вид. Он похудел, облысел и поседел, а его лицо было морщинистым. Премьер-министр уже видел такое у политиков, и ничего хорошего это никогда не предрекало.
— Как я могу вам помочь? — сказал он, очень быстро пожимая Фаджу руку и показывая на самый жёсткий стул перед столом.
— Знать бы, с чего начать, — пробормотал Фадж, отодвигая стул, садясь и кладя свой зелёный котелок себе на колени. — Что за неделя, что за неделя…
— Тоже была плохая, да? — натянуто спросил премьер-министр, надеясь этим передать, что у него и без Фаджа забот полон рот.
— Да, конечно, — сказал Фадж, устало протирая глаза и угрюмо глядя на премьер-министра. — У меня та же неделя, что и у вас, премьер-министр. Мост Брокдейл… Вэнс… не говоря уже о суматохе в Уэст Кантри…
— Вы — Э-э — ваши — я хочу сказать, кто-то из ваших был — был связан с теми — теми вещами, не так ли?
Фадж уставился на премьер-министра довольно строгим взглядом.
— Конечно, были, — сказал он. — Вы же явно поняли, что происходит?
— Я… — замешкался премьер-министр.
Вот из-за такого поведения ему так сильно не нравились визиты Фаджа. Он был всё-таки премьер-министр, и ему не нравилось, что его заставляют чувствовать себя безграмотным школьником. Но, конечно, так было с его самой первой встречи с Фаджем в самый первый вечер на посту премьер-министра. Он помнил её, как будто она была вчера, и знал, что не забудет о ней до самой смерти.
Он стоял один в этом самом кабинете, наслаждаясь своим триумфом после стольких лет мечтаний и планов, когда услышал за собой кашель, как и сегодня, и, повернувшись, обнаружил, что с ним разговаривает тот страшный маленький портрет, объявляющий, что сейчас прибудет и представится министр Магии.
Естественно, он подумал, что долгая кампания и напряжение выборов свели его с ума. Он был просто в ужасе, что с ним разговаривает портрет, хотя это было ничто по сравнению с тем, как он себя почувствовал, когда из камина выскочил самопровозглашённый колдун и пожал ему руку. Он продолжал молчать, пока Фадж любезно объяснял, что во всём мире всё ещё тайно живут ведьмы и колдуны, и заверял, что ему не надо забивать ими свою голову, потому что Министерство Магии несёт ответственность за всё Колдовское сообщество и мешает не магическому населению о нём прослышать. Это, сказал Фадж, сложная работа, охватывающая всё, начиная с регулирования ответственного использования мётел и заканчивая контролем популяции драконов (премьер-министр помнил, как в этом месте схватился за стол, чтобы не упасть). Потом Фадж как-то по-отцовски хлопнул всё ещё онемевшего премьер-министра по плечу.
— Не стоит беспокоиться, — сказал он тогда, — вероятнее всего, вы меня больше никогда не увидите. Я побеспокою вас, только если на нашей стороне произойдёт что-то действительно серьёзное, то, что, скорее всего, повлияет на маглов — я хотел сказать, на не магическое население. В других случаях — живи и другим не мешай. И вы, должен сказать, воспринимаете это гораздо лучше, чем ваш предшественник. Он пытался выбросить меня из окна, думал, что я розыгрыш, подстроенный оппозицией.
Тут к премьер-министру наконец вернулся голос.
— Вы — вы, значит, не розыгрыш?
Это была его последняя, отчаянная надежда.
— Нет, — вежливо сказал Фадж. — Нет, боюсь, что я не он. Смотрите.
И он превратил чайную чашку премьер-министра в песчанку.
— Но, — сказал премьер-министр, затаив дыхание и глядя, как его чайная чашка жуёт уголок его следующей речи, — но почему — почему мне никто не сказал?
— Министр Магии раскрывает себя только перед текущим премьер-министром маглов, — сказал Фадж, засовывая палочку обратно в жилетный карман. — Мы считаем, что лучше всего поддерживать секретность.
— Но тогда, — проблеял премьер-министр, — почему меня не предупредил кто-то из бывших премьер-министров?
Тут Фадж вообще засмеялся.
— Дорогой мой премьер-министр, а вы будете когда-нибудь кому-нибудь говорить?
