А может, потому, что мне до одурения нравился запах его пота, когда он занимался со мной сексом? Ведь пора уже себе признаться, я просто с ума схожу от него!
Боже, как глупо, как нелепо это все!
Вот, написала, перечитала. Хотела зачеркнуть, как всегда, когда ужасаюсь своих мыслей.
Но нет. Не буду. Теперь не буду.
Он мне нравится. Он мне очень-очень нравится!
Когда он прижал меня последний раз, буквально накануне, перед тем, как мы нашли этот клуб, прямо возле стоянки, к дереву, просто и без прелюдий развернул к себе спиной, спустил джинсы и грубо вторгся, не щадя, не деликатничая, я буквально потекла. Как кошка. Или как сучка? Не важно. Важно то, что я была вообще, абсолютно не против!
Все мои принципы, все мои прежние представления о любви, о сексе, все это оказалось настолько далеким, настолько бессмысленным перед стихией, что даже не вспоминалось ничего.
Как будто две разные жизни. Как будто та Эми, нежная и правильная девушка, любительница красивых стильных вещей, изящных украшений, романтичная мечтательница, умерла там, на поляне возле карьера, укушенная мертвецом. Вместе со своей сестрой.
А появилась другая Эми.
И эта, новая Эми, текла от грубых, грязных прикосновений мужчины, гораздо старше ее, мужчины, настолько далекого от ее прежней жизни, что даже не представлялось их совместное… Времяпрепровождение.
Он крепко держал меня, по привычке зажимал рот ладонью, жестко и сильно насаживая на себя, а я буквально с ума сходила, и стонала, и кричала, и слезы текли по лицу, и так мне хотелось обнять его, поцеловать, но никак, никак было!
И это было так быстро и в то же время словно бесконечно долго. И я опять кончила, и заплакала от облегчения. А он, что-то утешающе бубнил, оттирая мои бедра от спермы. И я, сквозь всхлипывания, порадовалась, что в этот раз не в меня кончил, потому что вопрос предохранения в этом новом мире был нереально актуальным, и судьба Лори меня не прельщала, и переживала, а вдруг нас кто-нибудь видел… И какие-то такие дурацкие мысли в голове бродили, словно шальные, пока он застегивал на мне джинсы, на себе ремень, пока вытирал мои мокрые щеки. А потом поцеловал. Наконец-то поцеловал. Так сладко, так нежно, так горячо. Совершенно не похоже на него, на его обычно звериный жадный укус.
И я опять заплакала от этого контраста между тем, как грубо он меня сейчас брал и как нежно потом целовал.
А Дерил опять утешал, легко касаясь щек губами.
На стоянке Кэрол потом долго смотрела на меня, а поздно ночью, перед сном, села рядом и обняла. И заговорила что-то про то, что надо держаться, что все будет хорошо, что не надо унывать и плакать в стороне, что мы все семья…
А я опять позорно разревелась. Уже от стыда. Потому что мне было так невозможно хорошо с Диксоном, что даже не помнилось об окружающем кошмаре. А он был, кошмар. И все остальные в нем как-то существовали. Выживали. Та же Кэрол. С ее абсолютно неадекватным мужем, не унывала, терпела, и даже находила в себе силы делиться с другими частичкой тепла.
В эту ночь она спала рядом со мной, обнимала, поддерживала, благо ее муж не протестовал, напившись ночью какой-то самогонки, прихваченной тайком в одном из последних наших укрытий. (Боже, сколько здесь самогонных аппаратов! Это штат алкоголиков! В каждой лачуге мы находили подобные припасы. Как жили эти люди? Ощущение, что для них вообще ничего не изменилось с наступлением конца света).
Кэрол обнимала меня, делилась со мной теплом, утешала. А я еле сдерживала слезы в ту ночь. Потому что Дерил не мог лечь со мной рядом. И взгляд его, жадный и досадливый, я ощущала, как прикосновение.
21 сентября 2010 года.
Перечитываю последние записи свои и ощущаю себя полнейшей дурой. Редкостной такой дебилкой.
Радостной такой дебилкой. Дальше своего носа не видящей. Ее поманили, хорошо потрахали, знатно повеселились. А она и повелась. Дура. Решила с чего-то, что особенная. И получила. По полной огребла. Диксон…
Дальше опять зачеркнуты несколько строк, так, что невозможно прочитать, и Дерил жадно перескочил взглядом к дальнейшему тексту.
Мы чистили картошку на кухне, и я обратила внимание на новые синяки у нее на запястье.
Она поймала мой взгляд, неловко улыбнувшись, натянула рукава кофты пониже.
— Эд в последнее время с ума сошел совсем, — тихо пожаловалась она, — наверно, чувствует что-то…
— Что?
Ситуация с ее мужем была очень неприятной, но Кэрол не жаловалась никому, даже защищала Эда перед остальными, поэтому пока что его не трогали. Хотя и Рик и Гленн старались с ним лишний раз не разговаривать, а Дерил вообще общался исключительно непечатно.
— Ну… — Кэрол замялась, отвела глаза, — что я и Дерил…
У меня буквально пальцы свело от неожиданности. Пришлось аккуратно класть картошку обратно, вытирать руки, рассматривать пальцы на предмет пятен от земли. Короче говоря, все делать для того, чтоб отвлечься, не броситься немедленно к Кэрол и не начать выяснять, что все это значит. Что значат ее слова про нее и Дерила.
— Понимаешь, — Кэрол, как ни в чем не бывало, продолжала чистить картошку, — я… Мы с Дерилом… Ты понимаешь?
— Не очень… — до сих пор не знаю, каким образом мне удалось выдавить из себя эти слова. Стало так страшно. Очень страшно. Я поняла, что на самом деле не хотела бы ничего слышать, не хотела бы ничего знать.
— Он уже давно… Понимаешь, я вначале отказывала… Я же замужем, и вообще не до этого, столько боли…
Я молчала, просто молчала. И в голове ни одной мысли не было. Словно все вымелось прочь от шока.
Хотелось только крикнуть ей, чтоб заткнулась. Чтоб вообще ничего не говорила.
А она все говорила. Что Дэрил настойчивый. Что она была в шоке после гибели дочки. Что Эд ее избивает, а Дерил такой нежный. Что ее, конечно, нужно осудить, что она ведет себя, как потаскуха, но…
Я старалась не слушать. И думала только о том, как уйти отсюда подальше. Как забыть это все.
И мерзко было. И тошнило. И хотелось кожу содрать с себя ногтями, чтоб забыть про его прикосновения.
А она говорила и говорила. И не замечала даже, что я не отвечаю, не реагирую на ее слова.
Наверно, ей очень хотелось выговориться. Хоть кому-то. Знала бы она, насколько неправильную жилетку для слез выбрала!
— И, понимаешь, в последнее время он все чаще говорит о том, что пристрелит Эда. И тогда мы будем вместе, и скрываться не надо будет, а то надоело по углам шарахаться.
— Да, шарахаться по углам — последнее дело… — я услышала свой спокойный равнодушный голос и удивилась. Это я говорю сейчас? Как? Ведь внутри у меня визг стоит, крик, слезы? Все ревет внутри! Как это я так говорю спокойно?
— Но я не хочу, чтоб Эд пострадал, понимаешь? Все-таки нас столько связывает… Он, конечно, плохой человек, но по-своему любит меня… А Дерил… Он ревнивый очень. Прямо с ума сходит, когда Эд ко мне прикасается… Я очень боюсь, что он убьет его. А он уже так решительно об этом говорит. Только повода ждет. Потому что очень надоело скрываться, он говорит, что очень хочет, чтоб мы уже вместе были, постоянно, рядом…
Я не смогла больше этого выносить. Я просто встала и ушла прочь. Шла и шла, пока не вышла наверх, в большую гостиную, из которой уже убрали все трупы. Подошла к бару, поискала хоть одну целую бутылку, до которой не добрался Эд. И нашла какой-то странный ликер. Невкусный. Но вот сижу и пью. И пишу потихоньку. И смотрю на поля для гольфа, еще не успевшие зарасти травой. На когда-то шикарную обстановку гольф-клуба, на портреты его основателей, или почетных членов? Посередине лба каждого из членов торчит арбалетный болт. Диксон развлекался. Он большой умелец по части развлечений, оказывается.
