— Пап, но ведь это же неправда! — Гарри словно прорвало, он теперь говорил быстро и сбивчиво. — В смысле, можно ведь объяснить Невиллу, что вы с мамой ни при чем! Чтобы он не думал…
— Не надо, — возразил я, затушив окурок. — Ты его все равно не переубедишь, только хуже будет.
— Пап, но…
— Хватит!
Гарри вздрогнул. Я выдохнул сквозь зубы и сказал уже спокойнее:
— Я не хочу больше об этом говорить.
Гарри смотрел на меня, прикусив губу, потом заморгал.
— Ты не хочешь вспоминать про Азкабан и… ну… допросы, да? Вот же я дурак! Пап, прости меня, пожалуйста.
Я подошел и погладил его по голове.
— Ничего, все нормально.
Гарри заглянул мне в глаза и обнял так крепко, будто боялся, что я исчезну.
— Пап, ты только не расстраивайся, ладно? Теперь ведь все хорошо…
— Конечно.
Наверное, можно было сказать ему правду о Лонгботтомах. Но неизвестно, как бы он это воспринял. Рано ему знать такие вещи…
— Мама вчера сильно на меня обиделась? — спросил Гарри.
— Да. Она даже плакала.
— Что?! — он дернулся. — Жуть… И что мне теперь делать?
— Просить прощения, что же еще?
— А что сказать насчет Уизли?
— Лучше вообще не поднимай эту тему. Я сам как-нибудь…
За спиной скрипнула дверь, и я обернулся. На пороге столовой стояла Белла, встрепанная и сонная, в теплом халате — видно, только что встала.
Гарри вскочил и побежал к ней навстречу. Я ушел. Сейчас эти двое будут трогательно мириться, нечего их смущать…
В кабинете я опять закурил. Надо же, всего час поговорили, а меня будто выжали, как лимон. А все из-за Лонгботтомов, будь они неладны! Жаль, что мы тогда не успели их прикончить… Повезло еще, что сынок оказался таким нюней. Пускай и дальше обходит Гарри десятой дорогой, нам только того и надо.
Правда, другие дела беспокоили меня не меньше. Уизли, Снейп… Что там еще было? Да, собака и Фламель. Забавно, что у Гарри проснулось такое рвение к учебе. Ради реферата готов на каникулах навещать всяких старых пней. Надо будет отыскать для него какое-нибудь популярное издание по алхимии, что ли.
Кстати, а если попробовать все-таки найти выход на Фламеля? Ведь есть же «дружище Джонни», а у него возможностей хватает… Так что я написал Райкрофту письмо: мол, не может ли он через свой «отдел изучения народной культуры» свести меня с Фламелем? Письмо было наглое и с откровенно корыстным подтекстом. Если Райкрофт ставит мне условия, так пусть взамен оказывает мелкие услуги.
Ответа я, впрочем, не ждал и, отправив сову, тут же забыл о своем послании. На это Рождество мне и без того было о чем подумать.
_____________________
* Юнис Мюррей (ум. 1942) — легендарный ловец команды Montrose Magpies (в русском переводе — «Стресморские сороки»). Рассказывают, что она ходатайствовала об увеличении скорости снитча, потому что «с нынешними снитчами слишком просто играть».
Глава 8
Больше всего русалок бывает в лагуне, когда нарождается новый месяц. Они тогда собираются там и издают странные жалобные звуки. Но в эти часы лагуна небезопасна для людей.
Канун Рождества (впрочем, по обычаю, который завел когда-то Лорд, мы называли этот праздник Йолем) прошел суматошно. После завтрака я отвез «Нимбус» в гарантийную мастерскую. Только вернулся, раздалась трель каминного вызова — явился племянник, чтобы поговорить о делах.
Оказалось, что у Ральфа есть готовый материал для публикации: интервью с лидером лондонской ячейки «новых темных», Эндрю Каммингсом по прозвищу Гребень. Они были знакомы по Слизерину, хотя Гребень был старше Ральфа лет на пять или шесть.
— Вы его когда-нибудь видели? — говорил Ральф, расхаживая по моему кабинету. — Он очень умный, хотя закончил Хогвартс на одни «тролли». Спокойный такой, уверенный…
— Где он сейчас работает? — поинтересовался я.
— Где придется. У него же все время уходит на политику, а вдобавок его временами арестовывают…
С «новыми темными» мне редко приходилось иметь дело. Это была малочисленная молодежная партия, образованная после падения Лорда активистами из низовых ячеек. Единой политической идеи у них не было: одни мечтали о захвате власти, другие считали, что надо добиваться своего пропагандой. Одни видели решение всех проблем в истреблении грязнокровок, другие — в разгоне коррумпированных чиновников. Единственное, в чем все «новые темные» сходились, так это в том, что «старые темные» (то есть, мы) поголовно продались Министерству. Ничего, вот вернется Лорд и поймет, где его истинные и верные сторонники…
— Оставь интервью, я посмотрю, — сказал я Ральфу. — Может, удастся протолкнуть его в «Новый оракул».
— Спасибо. Как вы думаете, меня возьмут репортером? Правда, я могу работать только на каникулах…
— Не рановато ли ты собрался в журналистику? И потом, еще вопрос, как ты сдашь ТРИТОНы.
— А, — отмахнулся он, — кому нужны ТРИТОНы? В Азкабане никто не спросит, сколько у меня было по трансфигурации.
— Думай головой, что говоришь! Где ты набрался таких идиотских поговорок?
— В школе, где же еще?
— Меньше бы молол всякой чепухи… Слушай, а отец не против, что ты хочешь стать журналистом?
Ральф только отмахнулся.
— Ну, папа, конечно, предпочел бы, чтоб я занялся чем-нибудь серьезным… Да ладно, поворчит-поворчит и перестанет. Мы всегда находим общий язык.
— Если ты будешь курить ту же дрянь, что и летом, я не смогу за тебя поручиться, — пригрозил я.
— Послушайте, — стал защищаться племянник, — да это же обычная «травка»! Так, баловство…
— Не ты первый так думаешь. А я вот знаю людей, которые с травки «пересели» на Felix Felicis или еще что похуже.
Ральф, конечно, не поверил, но возражать не стал: что толку спорить со старыми пнями? Только усмехнулся и сказал:
— Ладно, ладно, обещаю.
Когда племянник ушел, я предался любимому занятию — впал в депрессию. Ральф же не соврал: у них с Басти и вправду удивительное взаимопонимание, несмотря на периодические скандалы. Как им это, интересно, удается? И почему у меня так не выходит с Гарри? Где я переигрываю, а где недотягиваю? Может, Басти прав, и семейная жизнь не для меня?
У меня никогда ничего не получится, Гарри вырастет и меня возненавидит…
В довершение всего, когда я решил прибраться в кабинете, то нашел под грудой бумаг синюю папку со своими рисунками трехлетней давности. В основном там были портреты Беллы и еще пара набросков Гарри: вот он прыгает в реку с обрывистого берега, вот дрессирует Спайка… Силуэт схвачен хорошо, движения более-менее естественные — я все-таки не совсем разучился рисовать. Но только сейчас заметил, что везде Гарри изображен в дальней перспективе, так что лицо невозможно рассмотреть.
Я вспомнил, что мне всегда было трудно рисовать его портрет. Беллу, например, я мог свободно изобразить по памяти. Неужели и здесь проявляется скрытое отторжение к ребенку? А если это заметно самому Гарри…
Таким самоедством я занимался до двух часов пополудни. Вообще-то планировал до трех — когда еще выдастся возможность основательно пострадать, чтобы никто не отвлекал? Но помешал Гарри. Он ворвался в мой кабинет, как буря, и пахло от него морозом и ветром.
— Пап, я погреюсь, ладно? А то у меня уже пальцы не сгибаются. Снитч чуть не улетел за Дервент, я его над самой рекой поймал. Не надо было отдавать «Нимбус» в мастерскую! Как я буду тренироваться на «Комете»?..
Протягивая руки к огню за каминной решеткой, Гарри болтал без умолку:
— С мамой я уже помирился. А Драко прислал сову — напомнить, что он со мной не разговаривает. Письмо на пергаменте с гербом Малфоев, прикинь? Пишет, что ему подарили новый набор квиддичных мячей, самый дорогой из каталога, и вообще…
— Потрясающе, — сказал я.
— Ага. Пойду отвечу ему, что мама подарила мне метательные звездочки, и я уже почти умею их метать. Но ему не дам попробовать, потому что это опасно, вдруг порежет свои музыкальные пальцы… Хотя он же меня вроде как презирает, так что, наверное, даже читать не станет, — Гарри хмыкнул. — Только дай мне перо и пергамент, а то Динки убрала в комнате, я теперь ничего найти не могу!
Я дал ему свиток, а потом окликнул, когда он уже стоял у двери:
— Послушай, насчет работы летом… Ты еще не передумал?
— Ну-у…
Гарри запнулся. Теперь, когда благородный порыв прошел, ему, конечно, совсем не хотелось с этим связываться. Но слово-то было уже дано…
— Нет, не передумал.
— Если хочешь, я напишу Флореану Фортескью и спрошу, возьмет ли он тебя в свою кондитерскую. Летом там вечно не хватает рабочих рук, так что школьников тоже нанимают.
— Фортескью? — Гарри покраснел. — А ты думаешь, он согласится? Я же… ну, ты помнишь…
***
С кондитерской Фортескью — магазинчиком и по совместительству кафе в Косом переулке — у Гарри были связаны неприятные воспоминания. Началось с того, что лет в восемь он внезапно проникся страстью к шоколаду: истребил все запасы, что были в доме, и объелся так, что покрылся сыпью. Но это его не остановило, и он хвостиком ходил за Беллой, выпрашивая еще конфетку. Красотка, конечно, усмотрела в этом очередное подтверждение своей теории. Кто же не знает, что Темный Лорд постоянно держал под рукой что-нибудь сладкое?
