Сейчас Митос сидел около их нового лагеря и думал, что делать дальше. Пешком он, естественно, идти не собирался. Но и позади Кроноса садиться не хотелось. Митос поднялся и направился в сторону разграбленного поселения, где были загоны с лошадьми. Хотя учитывая зверства, что учинили там четыре всадника, будет странно увидеть целую ограду и лошадей на месте.
Но он и правда нашел там загон, внутри которого было три животных. Лошади, увидев его и почуяв запах крови, отбежали подальше и настороженно прижали уши. Митос внимательно осмотрелся: ему приглянулся крупный жеребец светлой масти. Он был худ и жилист. Длинные ноги и высокие бабки, широко поставленные уши, горбатая переносица, но в целом изящные голова и шея. Чуть раскосые глаза, влажно блестевшие и темные. Митос сразу узнал породу, ценящуюся на восточном побережье Каспийского моря. А то, что коню три года, он понял, когда рассмотрел повнимательнее отпечатки зубов на своем плече: не стоило так сразу перелезать через ограду и пытаться схватить животное за нос. Конь стоял, широко расставив ноги, пригнув голову, и смотрел на него с нескрываемой злостью. Потом он прыгнул вперед, и Митос поспешно бежал прочь из загона. Его засмеют, если найдут растоптанным лошадью, пусть и такой норовистой.
И все же конь ему подходил. Поработать над поведением всегда можно, но этот хотя бы не позволит никому себя искалечить. Оставалась самая малость — уговорить его терпеть человека на спине.
До следующего полнолуния Митос проводил все свободное время в поселении. Остальных лошадей он выпустил, так как не видел смысла морить их в загоне: еда в лагере имелась в достатке, а дополнительные вьючные животные были не нужны. С его новой лошадью они продвинулись во взаимопонимании, но человек продолжал наматывать на предплечья разную ветошь, спасаясь от укусов. В конце концов, пришло время сниматься с места. К тому времени у коня появилось имя — Остай, что означало на одном из западных языков «кости». Митос редко давал имена лошадям, только если они того заслуживали, и все скоро убедились, что после поездки на Остае и впрямь собрать кости трудно. Поступь у него была мягкая и летящая, даже зыбучие пески он преодолевал плавно, но любил проверить всадника на прочность. Иногда он сбрасывал Митоса, пару раз потоптался на нем и даже проломил ему череп. Кронос предлагал прибить упрямую скотину, но Митос не соглашался. В душе он надеялся, что его братьям не придет в голову опять шутить, и Остая на ночь не привязывал. Тот, как ни странно, не убегал.
Вскоре Митос по-настоящему оценил свое приобретение. После пересечения аравийской пустыни из лошадей в живых остался только Остай. Он отощал к концу путешествия, но, как и раньше, норовил откусить бессмертному пальцы, когда тот кормил его черствыми лепешками.
Они прошли через Междуречье, Карпаты и Иберию и вновь вернулись в Аравию. За несколько лет конь ни разу не подвел всадника. Он был верным товарищем в бою и не раз спасал его голову, унося от погони.
Однажды они разграбили небольшое стойбище. В живых оставили лишь одного паренька, который споро говорил на нескольких местных наречиях. Мальчишка не внял приказу сидеть тихо под навесом и при первой же возможности попытался бежать. Для побега он выбрал Остая, стоявшего у корыта с водой и утолявшего жажду. Быстро вскарабкавшись на конскую спину, мальчишка дернул повод и грубо пнул Остая пятками в бока. Тот взвился и с места рванул в галоп. Митос молча смотрел им вслед и думал, что глупцу глупая смерть. Конь вскоре вернулся и принялся кувыркаться в песке, чтобы счистить с шерсти запекшуюся кровь.
Бессмертные не следят за временем, а ко всем остальным оно неумолимо. Остай старел и бегал уже не так резво, но своих привычек и крутого нрава не поменял. Митос старался щадить коня, чью светлую шерсть и гриву подбило сединой. Тому было все равно: он продолжал оправдывать свое имя и испытывать крепость костей и навыки своего всадника.
В одно сухое и жаркое утро Митос разругался с Кроносом и еле сдержался, чтобы не схватиться за меч. Лошади отдыхали в тени навеса после долгого перехода, но Митос вскочил на уставшего Остая и уехал в пустыню. Он хотел после этого перехода отправиться на восток, где у гор процветала новая цивилизация. В душе у него впервые за много лет разгорелось любопытство исследователя. Кронос же не видел смысла в этой поездке, ведь ему намного интересней были разбой и грабеж в небольших разрозненных городках. Старейший злился на брата и про себя ругал его последними словами. Он гнал коня весь день, пока тот не взбунтовался и не остановился сам, подняв облако мелкого рыжего песка. В досаде человек хлопнул животное по крупу и сильно натянул повод, призывая к послушанию. Конь выгнул шею и, закусив удила, вырвал ремни из рук всадника. Он взбрыкнул, встал на дыбы и, дико лягнув воздух, подпрыгнул вверх. Митос вцепился в гриву мертвой хваткой: он не собирался так просто сдаваться. Остай понял это и не стал тратить почти истаявшие силы на прыжки, а упал на бок и перекатился на спину. Бессмертный почувствовал, как затрещали ребра. Остай вскочил на ноги и оставил на земле человека и седло. Он оскалился, прижал уши, отбежал в сторону и зло глянул на хозяина в последний раз, после чего развернулся и помчался прочь. Митос с трудом встал на колени и кричал ему вслед, звал по имени и тер покрасневшие и слезившиеся от пыли глаза. Он знал, что не увидит его больше. Остай исчез за горизонтом, а человек все продолжал стоять на коленях и смотреть вдаль.
Ночью Митос спал, завернувшись в плащ, прямо на песке. Пришедшая утром песчаная буря убила его, и очнулся он с полным ртом и носом песка. К стоянке бессмертный добрался на третий день. Всадники уже свернули лагерь и собирались уходить. Кронос усмехнулся, когда Митос молча сел позади него на лошадь. Крупный рыжий жеребец перешел на неровную рысь, и Старейший с тоской подумал о том, какая была у Остая легкая и мягкая поступь…
* * *
Кто-то звал его по имени. Голова раскалывалась. Наверное, он все-таки проломил череп. Открывая глаза, Митос почти надеялся увидеть голубое аравийское небо, но над ним возникло только взволнованное лицо Маклауда. Тот что-то говорил, а звуки никак не складывались в слова. Маклауд ухватил его за руку и потянул вверх. Митос встал, покачнувшись на нетвердых ногах, и, когда его подвели к мотоциклу, почувствовал тошноту. Он дал усадить себя на мотоцикл и снова вцепился в Маклауда. И подумал, что в этой жизни с него хватит экстремальных катаний.
ElpisN
Ты должен мне, брат
Альтернативная концовка «легендарных» эпизодов про Всадников
Когда в присутствии Митоса заговаривали об игре, противостоянии с высочайшими ставками, Старейший едва справлялся с желанием пресечь жалкие потуги и никчемные претензии.
Он-то знал толк в настоящей игре, как никто другой. Игре горячей, как секс. Жестокой, как любовь. Игре по самым высоким ставкам.
* * *
Она началась еще в их пустыне.
Митос, у которого отняли любимую рабыню, не спал всю ночь, он бродил по лагерю и пытался совладать со страхом. Страх оказывал на Всадника странное воздействие: он подавил в Митосе желание мстить Кроносу и он же непреодолимо гнал к шатру брата. Митос перестал бороться с искушением и откинул шкуру, прикрывающую вход в шатер. Картина, представшая перед ним, была слишком непривычной: Митос увидел брата, заколотого жалкой рабыней. Митос мог оставить все как есть и насладиться лицезрением униженного Кроноса, но он придумал лучший план. Он выдернул нож из груди Кроноса и дождался, когда тот придет в себя. Заглянув в мутные от боли и гнева глаза, Митос сказал: «Теперь ты мне должен, брат».
* * *
Кронос вернул долг нескоро, прошло несколько веков.
Лаиса Алкиниада, гетера из Фессалии, влюбилась в Митоса, но он не ответил взаимностью, потому как был влюблен в извечную ее соперницу — гетеру Таргелию. Лаиса не стала мириться с тем, что ее посмели отвергнуть, и обвинила Митоса в непочтении к Афродите. Не то чтобы Митос боялся смерти, но умирать именно в это время ему не хотелось — ему нравилась Греция, он не собирался уезжать из Фессалии в ближайшие… пару десятков лет? веков? Впрочем, ему и не пришлось. Коварную Лаису однажды утром обнаружили зарезанной в храме Афродиты. Кто-то вспорол гетере живот и из ее внутренностей выложил на каменных плитах храма странный символ. Для разгадки тайного смысла произошедшего были призваны жрецы, которые узрели в содеянном послание, восходящее к самому богу Хроносу.
