— Воздух померкнет, весь мир затемнится!.. Все уже погибает — видите?!!.. Смотрите — сейчас хлынет кровь, и она смоет вас, смешает вместе с грязью, и ничего, ничего не станет — потому что вы не даете мне встретится с Нею!..
Он кричал, в общем то, первое, что приходило ему в голову — и он действительно чувствовал это, потеря Вероники была для него вселенской катастрофой. Конечно, он не держал зла на эльфов, он вообще ни на кого не мог держать зла — однако, выкрики эти его прозвучали зло, и получилось так, что, как раз в это время достиг их поток грязи и крови — он, словно по полотну, широким фронтом растекался по долине, и, хотя здесь был уклон, да еще овраги на его пути — он, гонимый колдовской силой, дошел и до этого места, заклокотал под их ногами, и получилось так, будто это Робин нарочно все это вызвал. Вот снежинки закрутились темным, призрачным вихрем, который обхватил одного из эльфов — тот вскрикнул, попытался вырваться, да тут был унесен во тьму над их головами, и их больше не видели.
— Видите?! Видите?! — неистовствовал Сильнэм. — Это все его рук дело…
Отчаянный вой ветра усилился до такой степени, что уже и криков не было слышно — даже и в ушах закладывало от этого страшного грохочущего воя. Видимость увеличилась до нескольких шагов, и эльфам становилось не по себе — им казалось, будто вокруг носятся призрачные волки, и выдирают из рядов, уносят во мглу их друзей. Казалось, будто с неба сыпались беспрерывные и могучие удары плетью — почти невозможно было стоять на ногах — они держали друг друга за руки — только так и выстаивали…
— Убейте его и все прекратится!!! — из всех сил завопил Сильнэм, но его никто не слышал.
И в это время из мрака действительно вылетел волк-призрак, он перескочил через голову Робина, и пал на эльфов, которые удерживали юношу. Робин даже и вопля их не услышал, даже и не понял, что происходит — только почувствовал, что теперь свободен и, конечно, из всех сил бросился в ту сторону, где, как он чувствовал, была Вероника. Ему наперерез прыгнул Сильнэм, но, падая, смог только за ногу ухватится — Робин легко отмахнулся от этой помехи, и продолжил прорываться через бьющий, пытающийся отбросить его назад, могучий ветер. Иногда обрушивались такие удары, что могли бы его вздернуть в воздух, назад отбросить — однако Робин пригибался как мог низко к земле, а еще — выставлял перед собою руки — и вопил все, зовя Веронику, уверяя, что идет к ней — он вспоминал недавние, блаженнейшее виденье — то, что она, в потоках света, держала его за руку; то, что смотрела нежным своим взором, и шептала, и пела вместе с ним — и это воспоминанье придавало ему сил. Пусть ветер и слепил, пусть он и не видел ничего — главное, что его теперь никто не сдерживал, и он мог приближаться к Ней.
Так продолжалось до тех пор, пока неожиданно, откуда-то спереди не налетел на него пронзительный, дребезжащий вопль. Почему-то именно этот вопль вывел Робина из того состояния оцепенения, в котором он пребывал. Он был уверен, что слышал этот вопль и прежде, и, хотя это было не от Вероники — это стало не менее значимо. Вопль все рвался — никак не желал умолкать, а Робин уже сбился со своего бега, теперь оглядывался — но не видел ничего, кроме стремительного снежного кружева. Вот он уже и слова в этом вопле смог разобрать: «Где же ты?!! Где ты?!!! Умираю!!!.. Нет — бороться я буду! Бороться! Пока не увижу тебя!!!» — конечно, эти крики были понятны для сердца Робина, и он жаждал теперь увидеть этого, казалось, очень близкого человека. Нет — все вокруг так стремительно перекручивалось, что совершенно невозможно было определить, откуда же этот вопль исходит — казалось, что он со всех сторон несется.
И тут сзади его кто-то схватил за плечо! Хватка была крепкая — его дернули назад, он резко обернулся и увидел, что — это Сильнэм-орк, безумно ухмыляясь, нагнал его таки, и вот теперь выкрикивал что-то, но что — невозможно было различить за воем ветра. И тут вновь прорезался этот мучительный, отчаянный вопль: «Где же ты?!» — и теперь он, казалось, был где-то совсем близко. И Робин понял, что этот отчаянный зовет Веронику, и не потому только понял, что Вероника была его Единственный, и, по его мнению, никого больше нельзя было звать таким вот проникновенным голосом, но и потому, что уловил в этом голосе какую-то блеску от нее — только хорошо знавший ее, часто слышавший ее голос мог донести эту чудесную, через муку прорывающуюся интонацию. И как же захотел тогда увидеть Робин этого неведомого — расспросить про нее — узнавать каждую деталь, каждое драгоценное ее слова. И этот юноша понимал, что тот человек влюблен в нее (а иначе то и быть не могло!) — что он с охотой поделится с ним своими воспоминаньями. И вот Робин страстным рывком метнулся на этот голос (а он звучал теперь где-то совсем поблизости) — однако, Сильнэм-орк уже ожидал такого рывка, потому не выпустил его — вместе они повалились в рокочущую, бурлящую грязь.
И вновь молящий вопль — теперь уж совсем близко — вот-вот должна была появится из кружева фигура, но все не появлялась. Робин, не чувствуя давящий на плечи тяжести, отчаянными рывками стремился на этот голос, а Сильнэм развернулся, и надрывно орал, призывая, чтобы эльфы пришли, и «покарали этого колдуна проклятого». Однако, эльфы собрались в плотную колонну, и, в одной руке сжимая клинки, другую — положив на плечи своих друзей пробивались сквозь это колдовское ненастье шагах в пятнадцати от них — однако, в этой темной снежной стене, эти шаги становились совершенно непроницаемыми не только для зрения, но и для слуха.
— Ладно! Ладно!!! — рычал Сильнэм, сдавливая шею Робина. — Я и сам с тобой посчитаюсь!..
Но Робин по прежнему не слышал его воплей, а напряженно вслушивался в те крики, которые с такой силой говорили: «Да, да — я видел Веронику!». Этот некто уже должен был появиться, так как расходились эти крики буквально над ухом. И вот, в грязево-снеговом кружеве, среди мчащихся навстречу потоков появился некий бесформенный сгусток — он сразу очутился перед Робиным, и тот, перехватив его, с силою сжал, придвинул к себе. Это был Сикус. Маленький человечек вполне ожил в те чудесный мгновенья, когда Вероника и Цродграбы пели, а небо целовало всех весенним светом. Тогда он, ухватившись за чью-то руку, поднялся, и, как завороженный, неотрывно любовался на обрамленный солнечным светом лик Вероники. Уже много было сказано про силу его любви к ней, однако — никогда он не любил с такой силой как тогда. Это уже не было то изжигающее плоть чувство, какое он испытывал под Серыми горами — это было спокойное и творческое; но он не стихи придумывал, а ему казалось, что он рождает свет, и это был такой восторг, что он и засмеялся бы — да забыл, что такое смех. Конечно, он не смел дотрагиваться до нее; конечно, он не смел говорит ей каких-либо слов — просто стоял, в восторге; и, ему, как впрочем и всем иным — это время пения показалось в одно мгновенье промелькнувшим. И вот, когда нахлынула тьма, его рвануло в сторону, и он больше не видел Веронику. Могучим ударом отнесло его в овраг, и подобное мумии тело едва не развалилось… Он очнулся, когда его стало заливать кровавой грязью, и тогда же стал звать Веронику. Он звал ее все это время — выкрикивал ее имя из всех сил, заходился кашлем — тут же вновь начинал звать. Он чувствовал, что ему надо продираться через грязевые потоки, и он пытался — все силы в эти рывки выкладывал, однако — сил у него почти не было, и иссушенное его тело вертелось в этих потоках, как былинка. Он рыдал, он надрывался, прилагал титанические усилия; однако — все было напрасно — поток относил его все дальше. Таким образом он и оказался в руках Робина, который, как мог крепко перехватил его, да и закричал:
— Ты знаешь где Она?! Ты видел Ее! Ты, ведь, всей душой ЕЕ любишь?!!
Конечно, сначала на лице Сикуса страх отразился, и он даже вырваться попытался, однако — вот уже улыбнулся счастливо — от того, что понял: «Этот тоже знает ЕЕ (а значит и любит)». Ни Робин, ни Сикус не испытывали ничего подобного ревности — их чувства были чувствам двух близких душ, связанных каким-то счастливым таинством; например — религией.
— Да, да!!! — с готовностью подтвердил Сикус и засмеялся. Тут же он, впрочем закашлялся…
Впереди забурлило, и вал вопящий, перекатывающийся телами, надвинулся на них, прокатил вместе с собою несколько шагов, да и распался с протяжным стоном — вновь плотную стеною взвихрились снежинки. Сикус все продолжал кашлять, и походил на почти полностью стаявшую, потемневшую свечу.
А Сильнэм пришел в большую ярость — одной лапой продолжая стискивать шею Робина, другую протянул, и ухватил Сикуса — и его стал душить. Он рычал:
— Узнал я тебя, мерзкая ты душонка! Как же, как же — часто ты из этой избенки мимо меня пробегал! И все стишки какие-то шептал!.. Так я и знал, что мы здесь встретимся!.. Не зря, не зря Сильнэм старался — вот уж воистину добрая встреча! Тут только еще нескольких не хватает…
