— Только попробуй, попроси моего благословения, подлец! — яростно выкрикнул Люциус в спину убегающему Гилдерою, пытаясь выбраться из кольца.
В ответ послышался смех и топот. Малфой в злобе сорвал с шеи картонное солнце и оглянулся: так и есть, проклятый мальчишка сбежал вместе с Локхартом.
*****
На груди у Скримджера рыдала Долорес Амбридж.
— У-у-украл и су-су… сумочку, и к-колье… и кольцо, — захлебывалась слезами Амбридж, орошая белую манишку мэра Хогсмида.
Скримджер успокаивающе гладил ее по спине.
— Я вызову полицию, его в два счета найдут, — сказал мэр.
— Не надо полицию, — всхлипнула Амбридж.
— Но колье стоит бешеных денег, — возмутился Скримджер. — И сумочка с деньгами…
— Мне не жалко колье! К черту сумочку! К черту кольцо! Я бы ему и так все это отдала, — истерично выкрикнула Амбридж.
— Я тебя не понимаю, — искренне изумился Скримджер.
Амбридж не отвечала. Она продолжала рыдать, окончательно потеряв способность связно говорить.
«Странные существа, женщины», — в который раз подумал мэр.
*****
Глава 24. Локхарт - Петтигрю: второй раунд. “Милая Чарити”
От автора: осторожно, легкие розовые со… гхм, насморк, одним словом.
— Гилли, перестань ерунду говорить, — Драко усиленно оттирал платком размазанную тушь под глазами Гилдероя. — Скажи еще, ты развязал вторую мировую. Чего уж там, если брать вину на себя, то — по полной.
— Я желал ей зла, — сокрушенно пробормотал Локхарт, ловя и целуя пальцы Драко, сжимающие платок.
— Думаешь, я не желал? — Драко рассмеялся. — Эта корова знаешь, сколько весит? Не бойся, с ней все в порядке, испугалась только.
— Баллы снимут? — поэта успокоила мысль, что девушка не слишком пострадала.
— Вероятно, да. Самое обидное, что акробатика не приносит дополнительных очков, но вот снять баллы за испорченный танец могут. Если посчитают, что он испорчен.
— Испорчен? — возмутился Гилдерой. — Да это самое красивое, что я в жизни видел! А «Ирландская весна»? Да я помолодел лет на десять от одного этого номера!
— Не надо тебе молодеть, — пробормотал Драко. Он обнял его за поясницу и уткнулся носом в кокетливый вырез на блузке. — Ты и так хорош, — Драко вдруг нахмурился: — Так и будешь ходить в этой тряпке? Спасибо, лифчик хоть снял.
Локхарт тяжело вздохнул.
— Знаешь, я спрятал мои вещи в надежном месте. Думал, что в надежном. Вернулся — всё украли.
Локхарт вспомнил, как долго шарил под раковинами в мужском туалете, вызывая насмешливое недоумение мужчин. Один так засмотрелся на грудастую даму с мужским лицом, что промазал мимо писсуара. «Мадам, это мужской туалет», — сказал он. «А я гермафродит, — огрызнулся Локхарт. — «Куда хочу, туда и хожу».
— Подожди минутку, я принесу тебе что-нибудь.
Гилдерой открыл было рот, чтобы возразить, но Драко уже умчался.
Через минуту юноша вернулся, держа в руках абсолютно новую мужскую рубашку, на которой еще болтался ценник. Поэт мельком глянул на ценник и отшатнулся:
— Я такое не надену! Где ты это взял? Даже я за такие деньги не купил бы.
— Надевай немедленно! Нам тут тусоваться до оглашения результатов! А тебе еще идти проверять Петтигрю, перед тридцать пятым номером.
— Парик потерял, лифчик выбросил, — хмуро констатировал поэт.
— А кто виноват? Ты же знал, что миссия еще не выполнена, — с поддельной суровостью сказал Драко.
— Я расстроился из-за девушки, — признался Локхарт.
Драко любовно надел на Гилдероя белую рубашку из тончайшего египетского хлопка.
— Тебе идет, — довольно сказал юноша, застегивая восьмиугольные пуговицы — фирменное отличие рубашек Стефано Риччи. Еще бы, отец всегда умел выбирать одежду.
*****
За декорациями, изображающими старинный замок, был полумрак, и только где-то высоко под потолком тускло горела слабенькая лампочка. Издалека доносились звуки музыки и голос ведущей: фестиваль продолжался.
— Скажи, что я хорошо танцевал, — Гарри шутливо прижался подбородком к подбородку мистера Снейпа.
— Возгордишься, — мистер Снейп смотрел на Гарри сверху вниз слегка насмешливым взглядом из-под ресниц.
— Нет, не возгоржусь. Скажи, что я хорошо танцевал, — упрямо повторил Гарри, прижимаясь бедрами к бедрам хореографа. Юноша осторожно поцеловал, а потом лизнул его шею, теряя голову от солоноватого вкуса кожи и волнующего запаха тела Северуса.
«Чем от вас пахнет, профессор?» — «Маглами. Проклятыми маглами», — вдруг пронесся странный диалог в голове Гарри. Он потер внезапно заболевший висок. В последнее время юноша плохо спал, и его преследовали странные видения, о которых он никому не хотел рассказывать.
Хореограф понял молчание Гарри по-своему.
— Ты хорошо выступил, ты… был… великолепен, — пробормотал мистер Снейп. Он пробрался ладонями под рубашку от костюма «Тарантеллы», которую Гарри так и не снял, и погладил кончиками пальцев мгновенно затвердевшие соски. Не отрывая взгляда от распахнувшихся от возбуждения зеленых глаз, хореограф наклонился к приоткрытым губам юноши и проник языком в его рот, — сначала нежно, потом все глубже и настойчивей. Желание вспыхнуло в обоих практически мгновенно, будто поцелуй стал горящей спичкой, брошенной в лужу бензина.
— Сделай со мной что-нибудь… или убей, — Гарри задыхался от возбуждения, вжимаясь в бедра мужчины и теряя остатки самообладания.
Мистер Снейп не отвечал. Его губы опять впились в губы юноши, руки лихорадочно шарили по черным бриджам итальянского костюма, пытаясь расстегнуть крохотные пуговицы, но они почему-то не поддавались.
Заминка, по-видимому, отрезвила мистера Снейпа.
— Это… неправильно. Не здесь. Не так, — он отстранился, тяжело дыша, и Гарри видел, чего ему стоило это решение. Не только видел, а чувствовал бедрами твердость не одного только характера мистера Снейпа.
— После фестиваля… — начал хореограф.
Гарри посмотрел на него странным долгим взглядом.
— Не надо ничего говорить, — севшим голосом сказал он. — Да, конечно. Фестиваль прежде всего.
Юноша вдруг развернулся на каблуках и быстро пошел по проходу, цепляя плечами декорации и сваливая на пол реквизит.
— Гарри, постой! — позвал мистер Снейп, но Гарри не остановился.
*****
Гилдерой Локхарт бесшумными шагами прошел по коридору. Возле аппараторской он остановился. Дверь была приоткрыта, и поэту была видна круглая жирная спина осветителя, согнувшегося над пультом. При виде этой спины Локхарт почувствовал прилив отвращения. Он вспомнил ощущение поцелуя Петтигрю на своих губах и вздрогнул. Поэт заметил, что дырка в полу прикрыта куском фанеры. Локхарт пожалел, что не догадался запереть осветителя в подвале, — тогда бы ему не пришлось опять возиться с проклятым бобром, как он его про себя обозвал.
Времени на сожаления не оставалось: на сцене выступал коллектив под тридцать третьим номером. Локхарт рывком распахнул дверь аппараторской и одним прыжком очутился рядом с Петтигрю.
— Где моя сестра? — холодно осведомился он, бесцеремонно сдергивая с осветителя наушники.
Мистер Петтигрю ошеломленно уставился на поэта.
— Какая такая сестра? — Петтигрю притворился, что не замечает сходства нежданного визитера с давешней блондинкой.
— Моя сестра, Хильда! Она здесь была, — надвинулся Локхарт на осветителя. Поэт рванул кресло с Петтигрю, откатывая его от пульта.
— Что вы себе позволяете! — возмутился осветитель. — Не знаю я никакой сестры! Вон отсюда, или я вызову дежурного!
— Я тебе вызову! — Локхарт схватил Петтигрю за воротник и сильным рывком вытащил из кресла. — Куда ты дел Хильду, старая крыса? — с этими словами он пнул ногой кусок фанеры, закрывающей провал в полу: — А это еще что? — грозно спросил он, подталкивая осветителя к краю.
Петтигрю неожиданно проявил недюжинную силу и изворотливость. Он вырвался из рук поэта и отскочил в другой конец комнаты.
— Если ты про эту дуру, что тут была, так она перепортила мне все настройки и сбежала, — брызжа слюной, злобно прошипел он.
— Дура, говоришь? — прищурился Локхарт, угрожающе надвигаясь на осветителя и подталкивая того к яме. За спиной Петтигрю вдруг тонко засигналил таймер: пора было менять настройки.
— Уйдите отсюда! Мне надо работать! — с яростью выкрикнул «бобер».
Внезапно он прыгнул всей тушей на Локхарта и толкнул его к выходу с такой силой, что поэт с грохотом врезался спиной в дверь.
— Ах ты гад, — Локхарт ринулся на осветителя, пытаясь повалить того на пол, но крепкий приземистый Петтигрю стоял, как скала. Более того, внезапно он размахнулся и двинул поэта кулаком в лицо с такой яростью и силой, что из носа Локхарта тут же брызнула струйка крови, заливая белую рубашку. Не чувствуя боли, поэт молниеносно нанес «бобру» ответный удар, вложив в него всю свою злость. Вероятно, злости было недостаточно, — Петтигрю слегка покачнулся, но устоял. Хуже того, он быстро развернулся, схватил, как пушинку, собственное кресло и, не глядя, нанес поэту сокрушительный удар. Перед Локхартом мелькнула маленькая круглая лампочка в потолке аппараторской, лампочка вдруг превратилась в хвостатую комету, пронеслась перед глазами поэта и, наконец, медленно погасла, погружая всё во мрак. Перед тем, как сознание окончательно покинуло Гилдероя, он услышал отдаленный грохот, и в его голове неспешно проплыла поэтическая строфа о грозе в начале мая. Гилдерой Локхарт рухнул на пол и больше ничего не чувствовал.
