Зато в голове крутилось мамино: «Ты хочешь вспомнить?». Вообще-то я предпочел бы этого не делать. Слишком много в моей жизни было такого, о чем лучше не знать. Тем не менее, даже из того, что осталось в моих дырявых мозгах, можно было извлечь пользу. Ведь Лорд уже однажды возвращался, и я это видел. За давностью лет это воспоминание уже никому не могло повредить, так что я сохранил его в неприкосновенности.
Думосбора под рукой не было, так что пришлось вспоминать самостоятельно, насколько получалось. Белла продолжала что-то говорить, и ее голос создавал отличный фон, будто шум дождя за окном…
В тот день тоже шел дождь — холодный, осенний. Какой же был месяц? Должно быть, ноябрь. Да, ноябрь пятьдесят шестого года, значит, мне было почти пять лет…
Из-за плохой погоды мы с Басти играли в доме. Мы изображали пиратов, и нам срочно понадобилась трубка, без которой образ пиратского капитана был бы неполон. Этот образ Басти взял на себя, а мне отвел роль юнги. Обязанность стащить трубку в папином кабинете выпала тоже мне. Входить туда строго воспрещалось, но Басти сказал, что раз я младший, то мне ничего не будет, если я попадусь.
Впрочем, ничего бы не вышло, если бы папу так срочно не вызвали куда-то, что он забыл запереть дверь. Мамы дома не было, а Конни готовила ужин, и мы оказались предоставлены сами себе. Лучшей оказии не придумаешь…
Басти остался на страже в коридорчике, а я с трепетом вступил в святая святых. Какого же я был роста, если крышка письменного стола приходилась на уровне подбородка?.. А уж шкафы с рядами юридических справочников и вовсе казались огромными, как горы.
В кабинете чудесно, очень по-взрослому пахло табаком, чернилами и старыми книгами. Я бы, наверное, так и стоял столбом, рассматривая все вокруг, если бы Басти через приоткрытую дверь не крикнул: «Пошевеливайся!».
Коллекция трубок была разложена на верхней полке одного из шкафов. Я подтащил к нему стул, оттуда перебрался на широкую полку, на которой стояли атласы, и уже с нее дотянулся кончиками пальцев до застекленной дверцы, за которой скрывались вожделенные трофеи. Я помню, как таинственно смотрелось снизу ребро этой дверцы, темно-коричневое, гладкое, приятно пахнущее лаком. Но думать об этом времени не было — я очень боялся упасть, да еще и Басти подгонял: «Давай быстрее, чучело!».
Трубка с круглой чашкой в виде яблока лежала ближе всех. Я сунул ее за пазуху и стал слезать обратно, цепляясь обеими руками за полки. Закрыть дверцу, конечно, не догадался, но стул оттащил на место — ножки с противным скрипом проехались по паркету. Басти что-то крикнул из коридора, но я не расслышал. Только успел подбежать к двери, очень довольный собой, как вдруг услышал в холле голос отца.
Кто же знал, что папа так быстро вернется?! Выйти теперь было невозможно — меня бы сразу увидели. Шаги приближались к двери кабинета. С колотящимся сердцем я застыл на месте, потом метнулся за большое кресло и плюхнулся там на пол в надежде, что меня не заметят.
Папа пришел не один, но из-за кресла я не видел, кто с ним. Голос у гостя был незнакомый — чистый, не такой низкий, как у дедушки Говарда, и не такой громкий, как у дяди Колина Розье. Когда они с папой вошли в кабинет, то сначала долго молчали и, кажется, даже с места не двигались. Потом вдруг рассмеялись, и оба заговорили быстро, перебивая друг друга и перескакивая с одного на другое.
— Я все еще не могу поверить, что это ты.
— Рэй, ты не представляешь, как мне трудно поверить, что это я…
Папа спросил: «Хочешь вина?», незнакомец ответил: «Да, но только чуть-чуть, я ведь по-прежнему не пью». Кресло, за которым я прятался, заскрипело, и я увидел совсем рядом край мантии и чью-то руку на подлокотнике. На одном из пальцев было тяжелое кольцо с большим черным камнем.
Я страшно огорчился — значит, это надолго, а я-то надеялся, что они поговорят и уйдут… Сидеть за креслом было неудобно и скучно. Чтобы развлечься, я рассматривал щели в паркете и воображал, что это дверцы в подземный город. К беседе я не особенно прислушивался — взрослые редко говорят об интересном. Да и в том, что удавалось уловить, я не видел ни малейшего смысла.
Появилась Конни и что-то поставила на стол. Сильно запахло яблоками. Мне захотелось есть, и это было бы еще терпимо, если бы ко всему прочему не припекло в туалет. Я уже весь изъерзался на полу, а у меня над головой по-прежнему говорили о непонятном:
— …Это ты его убил?
— Нет. Береговая охрана. Он был контрабандистом…
Слова «контрабандист» я не знал, но раз уж заговорили о море, остальное додумалось само собой. Так вот кто такой папин гость! Он, должно быть, самый настоящий капитан пиратов! Наверняка плавает на бриге с черными парусами… Интересно, у него есть подзорная труба? А говорящий попугай?
Я изо всех сил думал об этом, чтобы забыть, как мне хочется на горшок. Казалось, я вот-вот намочу штаны… Но тут вдруг в разговоре наступила пауза. Кресло с грохотом отъехало, так что я чуть не свалился, но крепкие руки подняли меня с пола.
— А я-то думаю, от чьих мыслей у меня такой звон в ушах? — произнес незнакомец.
Он поставил меня на кресло, и я уже приготовился на всякий случай разреветься, как гость подмигнул мне. Теперь я мог рассмотреть его как следует. Он был совсем молодой, и глаза у него были темные и блестящие, но, увы, не было ни шляпы с пером, ни деревянной ноги. Попугай и подзорная труба тоже отсутствовали.
— Руди! — закричал папа, увидев меня. — Ты что здесь делаешь? Ты же знаешь, что нельзя…
— Тихо, тихо, — сказал незнакомец. — Это, стало быть, младший? Похож на тебя, даже очень. Особенно глаза.
Потом он склонил голову набок, словно прислушиваясь, и вдруг рассмеялся, будто рассыпались снежинки.
— Значит, капитан пиратов? Ну, можно и так сказать… Хочешь посмотреть кольцо? На, держи.
Он снял кольцо с руки и протянул мне. Я осторожно потрогал камень и испытал жуткое разочарование. На его поверхности оказался рельефный рисунок, но не череп и кости, как я ожидал, а обычный гербовый щит со шлемом и перьями. На щите были изображены даже не львы, как у нас, а какие-то маленькие кочки или что-то в таком роде.
Я протянул руку, чтобы отдать кольцо. О трубке я к тому времени совсем забыл, и от движения она выпала и с треском разбилась об пол. Чубук отломился, чашка в виде яблока отлетела в сторону и завертелась на паркете.
— Вот зачем ты сюда лазал! — гневно сказал папа. — Все, ступай наверх, я с тобой потом поговорю…
Я старательно зарыдал, но папин гость сказал: «Ш-ш», и я неожиданно для себя перестал плакать. А он тем временем взял мою руку и повернул ладонью вверх.
— Линия жизни длинная… Не сказать, что все будет спокойно — зато не соскучишься. Хм-м, а это что?! Руди, ты знаешь, что, когда вырастешь, женишься на самой красивой женщине Англии? Это написано у тебя на руке…
Однако меня это ничуть не интересовало. Я не понимал, зачем нужна жена, тем более пирату (а я был твердо намерен стать пиратом). Честно говоря, куда сильнее мне хотелось говорящего попугая.
Незнакомец опять рассмеялся:
— Ладно, получишь ты свою птицу… А теперь беги в туалет, не то лопнешь.
Я соскочил с кресла и кинулся прочь. Но едва выбежал в холл, как зазвенела сигнализация, и снизу, из кухни, появилась Конни, чтобы открыть входную дверь.
— Это Джейн, — послышался голос нашего гостя. — Надо пойти с ней поздороваться.
Увидев маму, я остановился, разрываясь между двумя желаниями: то ли бежать в уборную, то ли поскорей рассказать, что мне подарят попугая. Однако мама смотрела вовсе не на меня. При виде нашего гостя она вздрогнула, глаза у нее расширились, но тут же взгляд стал холодным и жестким. Она медленно сняла перчатки и сказала:
— Ну, здравствуй, Том.
— Здравствуй, Джейн, — ответил он. — Как видишь, я все-таки вернулся.
Глава 14
И еще было у мамы в характере что-то такое… Я вам сейчас попытаюсь объяснить. Знаете, бывают такие ящички. Откроешь один, а в нем — другой, а в другом — третий. И всегда остается еще один ящичек про запас, сколько ты ни открывай.
Если уж говорить о подарках, через неделю Лорд действительно преподнес мне попугая. Птица прожила долго, лет пятнадцать, и, уезжая из дома, я забрал ее с собой. Попугай поселился с нами на съемной квартире в Косом переулке, и Белла научила его выкрикивать при виде меня: “Мер-рзавец!”. А в тот день, когда попугай умер, Белла разрыдалась, хотя при жизни именовала его не иначе, как “ободранным чучелом”.
— Красотка, помнишь попугая? — спросил я.
Белла запнулась на полуслове:
— Какого еще попугая?! Ты меня вообще слушал?
— Извини, задумался. А что ты говорила?
— Я спросила Гарри, когда вы помиритесь. И знаешь, что он ответил? “Мама, мы сами разберемся, это наше дело, не вмешивайся”. Растет, уже такой взрослый… Он настоящий мужчина, в отличие от тебя!
— Не сомневаюсь, — согласился я и закрыл глаза. Белла пригрозила мне круцио, если я осмелюсь задремать, но я все-таки уснул.
