— Утром Торувьель вдрызг разругалась с Яевинном, — пояснила Мона. — Я как раз была на кухне, брала нам с тобой завтрак и слышала кое-что. Представляешь, она крикнула ему, что пока он умирал, он нравился ей больше!
— Похоже, он выбрал не самый удачный момент, чтобы дарить розу, — усмехнулась я.
— И всё-таки я её не понимаю, — вздохнула Мона, и мы направились к мосту. — Они знакомы давным-давно, они друзья, и он умрёт за неё, я знаю точно.
Мы вышли на мост, и перипетии романтических отношений Яевинна и Торувьель отошли на второй план, потому что внутренности скрутило смесью паники и восторга, как бывает на аттракционах, на какой-нибудь центрифуге или катапульте высотой с небоскрёб, когда тебя пристёгивают, и ты понимаешь, что пути назад нет. Было полное ощущение, что шли мы по каменной радуге. Опоры узкого моста, по которому едва смогла бы проехать конная повозка, терялись в тумане над водой, отчего казалось, что этот изогнутый виадук соединял два парящих над облаками острова.
Мона остановилась у края моста, махнула рукой на белые дома по ту сторону реки.
— Если бы не Яевинн, вместо трёх десятков жертв было бы три сотни. Мы попали в засаду — нильфгаардцы ждали нас, оставив лишь немного людей в казармах, чтобы имитировать жизнь, — Мона оперлась на низкий парапет, и, превозмогая слабость в коленях, я подошла к ней. — Они ударили на рассвете с тыла. Отступать было некуда — горели баррикады из повозок, которые мы сами же подожгли.
Я вспомнила дым, что валил в городе. Теперь о бое не напоминало ничего — небо сливалось с разлившейся рекой, белокаменный город, утопающий в осенних красках, живописно, как на открытках, сбегал с гор к воде.
— Яевинн собрал всех командиров полусотен и добровольцев в отряд смертников, приказав остальным прятаться по домам у пирса. Где можно было — по крышам, а потом напролом мы пробились к нильфгаардским офицерам, потеряв половину отряда. Яевинн захватил командира и поставил ультиматум — или он перережет дхойне горло, или нильфы снимут оцепление с пирса и дадут скоя'таэлям спокойно уйти. О нас речь, конечно, не шла, мы знали, что живыми не выберемся. Видела бы ты, как радостно тряслись подбородки у этого дхойне, когда он понял, что не только останется жив, но и сможет триумфально предъявить Францеске пару десятков схваченных скоя’таэлей, — Мона рассмеялась так, будто бы ценой этой сделки не была её собственная жизнь. Словно прочитав мои мысли, она добавила: — Почти семь сотен скоя’таэлей смогли уйти в лодках по воде. Это того стоило.
Я обняла Мону, она улыбнулась.
— Не принимай близко к сердцу отношение Яевинна к тебе. Такими нас сделала война.
— Я всё понимаю, — вздохнула я. — Мне совершенно не нужно, чтобы все эльфы меня любили. Тебя достаточно.
— Ой ли? — рассмеялась она и повела дальше по мосту. — Похоже, что Торувьель тоже не нужно, чтобы Яевинн её любил. А жаль. Любовь меняет, и он бы изменился.
Мост вывел на площадь, и если бы не высокие дворцы, можно было бы решить, что мы попали в квартал скоя’таэлей в Вергене. В широко распахнутые двери дома с колоннами вносили ящики, оружие, закатывали бочонки. Вдоль улицы стояли длинной вереницей, фыркая и переступая копытами по брусчатке, лошади. Было шумно, витало приподнятое, почти праздничное настроение, как на новоселье.
— Лина! — Мона окликнула эльфийку, которая отстёгивала ремни седельной сумки. — Ты не видела Роэля?
Высоченная эльфийка развернулась, её большой рот расплылся в улыбке.
— Я же сказала, что ведьмаки по чудовищам! — она обхватила длинными руками меня и Мону сразу, да так, что мы стукнулись головами. — Ты же слышала, как я говорила, что она пойдёт во дворец? Я была права!
— Ну говорила, говорила, — проворчала Мона, выворачиваясь из рук. — А Роэль где?
— Там! — Лина махнула рукой дальше по улице. — Погоди, ведьмачка, я мигом, одна нога здесь, другая там. Мы кое-что приготовили для тебя…
Она понеслась через площадь к дому с колоннами. Мона загадочно улыбнулась.
— Я же сказала, что по эту сторону реки всё иначе.
Через минуту вернулась Лина с корзиной в руках.
— Уверена, что о ведьмачке, которая передала Францеске розу Аэлирэнн, когда-нибудь сложат балладу, — сказала она, вручая мне корзину. — А пока вот, от нас, от всего сердца!
— Спасибо, — смутилась я, приоткрыла полотенце и увидела цветы, какие-то свёртки, сложенные листы бумаги.
— Правда же, что Францеску шарахнуло её собственным заклинанием? — спросила Лина с детским любопытством.
— Нам же уже десять раз это рассказывали! — Мона потянула меня дальше.
— Мне так жаль, что я этого не видела, что я готова послушать ещё десять раз! — жизнерадостно сообщила Лина. — Ну правда же?
— Правда, — засмеялась я.
Дома вдоль улицы ожили — видимо этот район полностью отдали под временное жильё белкам. Мы шли от лошади к лошади, пытаясь опознать свои сумки. Мона задержалась поболтать с одним из скоя'таэлей, а я, заметив вдалеке знакомое смуглое лицо, перешла улицу и направилась к дому, дверь которого охраняли двое из Свободных Эльфов. Перед домом была высажена аллея гинкго, и их нежно-жёлтые листья, похожие на округлые миниатюрные веера, усыпали светлую брусчатку. На скамейке между деревьев сидел Иолар. Он был погружён в свои мысли, и сначала мне показалось, что не заметил, когда я присела рядом. Но через миг что-то изменилось в его непроницаемом лице, и мне стало тепло, будто знакомы мы были миллион лет и были того редкого рода старыми друзьями, с которыми не надо непрестанно обмениваться новостями, а можно молчать и просто быть рядом. Иолар проследил за жёлтым самолётиком листа гинкго, заходящего на посадку неторопливыми виражами.
— Спасибо, — тихо произнесла я.
Он улыбнулся одними глазами и слегка кивнул.
— В горах зима. Нас давно ждут.
— Завтра праздник, — сказала я.
— Рагнар тоже уговаривал остаться, чтобы уйти вместе после коронации, но… — он помолчал. — Я хотел уйти раньше.
Секунду я сомневалась, стоит ли мне задавать не слишком тактичный вопрос, но в итоге решилась:
— Из-за Торувьель?
— Она выбрала другого, — просто ответил Иолар.
— Она не выбрала, — осторожно сказала я, чувствуя себя сплетницей и свахой с одной стороны, а с другой уверенная, что Иолар должен знать. — Она не приняла от Яевинна розу памяти.
Иолар долго следил за следующим листом, потом своими чёрными, как уголь, глазами пристально посмотрел на меня.
— Спасибо, — он протянул руку, слегка сжал моё предплечье. — Я рад, что успел там, на площади.
Я обернулась — Мона звала. Накрыла пальцы Иолара ладонью. Несколько мгновений мы сидели молча — два путника, каждый со своей дырой в груди, которые встретились ненадолго, подарили друг другу толику тепла и разошлись в разные стороны.
Роэль уже нашёл наши с Моной седельные сумки, они лежали у его ног. Туча, по его словам, осталась в конюшне на окраине города. Мы навьючили лошадь Моны двойным грузом и, ведя её под уздцы, направились через взбудораженную и радостную площадь обратно во дворец.
— Приходи ко мне завтра готовиться к балу, — сказала Мона на прощание. — Я позвала пару подруг, будет весело, вот увидишь!
Затолкав в комнату седельные сумки и напившись воды, я первым делом уселась исследовать корзинку, переданную Линой. Мона была права — по ту сторону реки отношение эльфов было совсем другим, и я растрогалась от желания скоя'таэлей порадовать меня. Из-под полотенца вынула букетики из осенних полевых цветов и сухостоя. Под ними, изрядно завядшие, лежали две розы памяти. К стеблю одной из роз была привязана записка:
Почему река течёт, мост знает,
Почему свеча горит, воск знает,
Почему не вместе мы, чёрт знает.
Я рассмеялась. Неизвестный поэт взял первые две строчки из баллады, которая была в сборнике Эйлин и переиначил концовку.
В свёртках обнаружились: скрученная из медной проволоки роза, из того же материала пара колечек и перстень с ягодой рябины вместо камня. Беличий хвост на шнурке. Несколько плетёных браслетов из тонких полосок кожи, крохотный перочинный ножик в ножнах, шёлковый платок на шею и россыпь писем и записок. Анонимно и не анонимно эльфы благодарили меня, и на глаза навернулись слёзы. От Лины была целая поэма о ведьмаке, в груди которого бьётся настоящее эльфийское сердце, написанная местами нескладно, но явно от души. Я развернула последнюю записку. В ней на всеобщем языке было выведено: «сдохни дхойне».
