— А вот это плохо. Он же трус. При малейшей опасности свалит.
— Не свалит. Ему к Изумруду шибко надо. Желание у него заветное созрело, возмечтал от зонофобии излечиться.
— Ну, ладно, — согласился Шелезяка. — Провал мы перейдём, через Припять Клюв переправит. А что насчёт Маковой плеши? Как её перепрыгнуть?
— Легко и с песней. У Эльки, если ты ещё не забыл, Басин Золотой шлем остался. Она его в последний выброс до упора зарядила. Перелетим плешь на обезьяньих крыльях, аки ангелы.
— Заманчиво брешешь, — протянул Шелезяка. — Заманчиво. И отказываться стрёмно. Жалеть ведь потом буду до посинения, если Изумруд все ваши желания выполнит, а я ни с чем останусь. Чёрный Дядя, понятно, ногу просить будет. Левон… С ним всё ясно. А ты что попросишь?
Двойник вздохнул:
— Смеяться будешь. Ну… ладно. С головой у меня, понимаешь, не всё в порядке. Да не лыбься ты, не лыбься, не в том смысле. После того, как меня на Агропроме Вороньей дурью шарахнуло, память я стал терять. И чем дальше, тем хуже. Пока не сильно заметно, но Гудвин говорит, что через полгода я даже имя своё вспомнить не смогу. Вот так, брат. Сам понимаешь, отступать мне некуда, буду просить, чтобы Изумруд мозги мне обновил.
— Да-а, дела, — покряхтел Шелезяка. — Ну, а Эльку какой чёрт туда несёт? Ей-то чего не хватает?
— Тётка у неё в Канзасе. К себе зовёт, на ферму. Горы золотые обещает, у них ведь там не жизнь, а кукуруза. А сталкерам визу, сам знаешь, не дают. Заразные мы, по их понятиям. Вот Элька и хочет с хабаром сразу от Изумруда в Канзас свалить. Чтобы уж наверняка, чтобы в Зону нашу развесёлую больше ни ногой.
Лицо у Шелезяки просветлело, он задумчиво таращился в небо сквозь разбитое окно и поглаживал приклад винтовки.
— Красиво, — признал он. — А я, знаешь… Если мы дойдём… Я просто здоровье себе попрошу. Здоровье — это, брат, самое главное. А то у меня уже и сердчишко что-то пошаливать стало. Ночью, бывает, проснусь, прислушаюсь, а оно — вроде как и не стучит, зараза…
Я слушал их разговор буквально с отвисшей челюстью. Выпитая на пустой желудок усыпиловка слегка ударила мне в голову, но я не опьянел, напротив, стал всё воспринимать намного чётче и ярче. И мир Изумрудной зоны поразил меня несказанно. Здесь не было нужды рассказывать сказку, здесь сказка стала былью, причём былью весьма жутковатой. Кэп Гурий, Элька, дуболомы, исполнитель желаний…
Страшный вдруг дёрнулся, достал из кармана КПК, уставился в экран.
— Выброс! Чёрт, как не вовремя!
Он ловко натянул на лицо маску с тёмно-зелёным стеклом, другую такую же бросил мне:
— Маску на морду, глаза в пол, лежи и не дыши. Если повезёт, останешься жив и даже почти цел.
Я послушно выполнил все указания, и неприветливый окружающий мир сразу окрасился для меня в тревожно-зелёный цвет.
Шелезяка у окна длинно выругался, прижался к окуляру и стал выцеливать кого-то на проспекте:
— Псевдомигуны! Сюда бегут, от выброса прятаться! Ох, и жарко сейчас будет!
Рядом со мной знакомо задрожал воздух, на стене обозначились нечёткие очертания зеркала.
— Берегись! — отшатнулся в сторону Страшный. — Зеркальная аномалия прямо в комнате! Да что же это такое — всё сразу и всё на нас?!!
Тридцать седьмая параллель
Здравствуйте, Николай Андреевич. Вы не представляете, как я рад с вами встретиться.
Голос мне не понравился сразу. Было в нём что-то такое… недоброе и угрожающее. Обладателя голоса я видеть не мог, поскольку прямо мне в глаза был направлен яркий свет настольной лампы. Я видел только лежащие на столе крупные руки.
Мои собственные руки были заведены за спину и скованы наручниками так, что подняться я мог только вместе с тяжёлым стулом, на который меня крайне невежливо усадили.
— Именно со мной?
— Да-да, именно с вами.
На стене за его спиной висел большой плакат, на котором сердитый розовощёкий рабочий прижимал палец к губам, и крупными буквами было написано: «Болтун — находка для шпиона».
— Это я что — в мрачное прошлое попал?
— В светлое настоящее вы попали, Николай Андреевич. В очень светлое. И очень настоящее.
— А год, простите, какой?
— Тысяча девятьсот тридцать седьмой.
— Не нравится мне это, — пробормотал я. — А ведь началось всё с совершенно безобидной детской сказки. Впрочем, удивляться нечему. Мы ведь для того и рождены, чтоб сказку сделать былью.
— Что вы там бормочете? Молитесь?
— Это я так, от неожиданности. А вы кто? — В горле у меня пересохло, и мне пришлось прокашляться.
— Старший следователь следственной части ГУГБ НКВД СССР старший лейтенант госбезопасности Изумрудов, — с явным удовольствием выговорил всё это сидящий передо мной… э-э-э… весьма недружественно настроенный товарищ.
— Изумрудов? Вот как? — почти натурально удивился я, лихорадочно пытаясь найти способ скорейшего включения зеркала. Наползающий на меня со всех сторон вязкий безвыходный ужас и скованные руки препятствовали этому изо всех сил. — А мне обещали, что моё дело будет вести сам товарищ Гингемия, ну, или в худшем случае товарищ Бастиндюк.
— Странно, — помедлив, сказал старлей Изумрудов. — По-моему, у нас следователей с такими фамилиями нет.
— Разумеется, нет, ведь их уже шлёпнули, — не совсем последовательно пояснил я. — Как врагов народа. Отправили к подземным рудокопам, говоря образно.
— Откуда у вас такие сведения? — он всё ещё не понимал, что я над ним издеваюсь.
— Откуда? Ну… у меня были хорошие инструкторы. Насколько я помню, Гингемия, завербованный иностранной разведкой, готовил крупный теракт, но вовремя был разоблачён бдительной товарищем Виллиновой. Чтобы не порочить партию, шум поднимать не стали и устроили несчастный случай. Кажется, ему на голову совершенно случайно упал строительный фургон. А Бастиндюк — ещё та сволочь, между нами, — погорел на золотишке. Жадность его подвела. Помните, когда академика Обезьянникова разоблачили, из его квартиры золото скифское пропало. Шлем там какой-то знаменитый, ещё кое-что. Это товарищ Бастиндюк не удержался. Золото, оно даже верного коммуниста с истинного пути сбить способно. Бастиндюк, кстати, тоже до суда не дожил. Во время допроса умудрился в обычном ведре захлебнуться. Так-то. А вы говорите, следователей таких нет. Теперь, конечно, нет.
Я осторожно покосился на зеркало. Оно было грязное и унылое. И включаться пока не торопилось.
— Интере-есно, — пропел Изумрудов. — И правда, хорошие у вас инструктора были. Хорошие, да не лучше наших! — вдруг рявкнул он. — Дезу мне всучить пытаешься, сволочь параллельная? Органы порочить? Или, может быть, завербовать меня надеешься? Не выйдет! Не на такого напал! А ну, признавайся, вражина, с какой целью тебя сюда забросили? Может быть, ты покушение собирался организовать на нашего Великого Вождя товарища Гудвина?
Он сказал Гудвина?! Я натурально обалдел. Это было даже не смешно. Великий и Ужасный, друг всех физкультурников?
— Совсем даже наоборот, — мозги у меня буквально заскрипели, пытаясь осмыслить происходящее. — Никакого покушения. Что вы! Товарища Гудвина, или, как говорят в Америке, дядюшку Джеймса мы очень уважаем и ценим. А я… А я должен был отыскать нашего агента… агентшу. Её забросили к вам летом, и она уже полгода не выходит на связь.
— Женщина-шпионка? — оживился следователь. — Ну, ты посмотри! Никому нельзя верить! Даже бабы буржуйские — и те против нас! Правильно говорит товарищ Гудвин, что в период обострения классовой борьбы империалистические параллели готовы пойти на любую подлость, чтобы разрушить первое в мире государство освобождённых от векового гнёта трудящихся. Ну, что замолчал? Говори, говори. Кто такая, как зовут, каким способом заброшена?
— Эйлин Смит, — начал фантазировать я. — Родилась в Уичито, Канзас, Северо-Американские Соединённые Штаты. Блондинка, очень красивая. Возраст… э-э-э… восемнадцать лет.
— Такая молодая? — не на шутку удивился Изумрудов. Затем что-то скумекал и понимающе протянул. — Хитро-о, хитро-о. Понимаю. Молоденькая да смазливая вдвойне опасна. Дальше пой.
