— Вы меня помните? — спросил я. — Я Лестрейндж. Руди Лестрейндж.
Он долго рассматривал меня, потом неожиданно осклабился:
— А как же… Помню, помню. У тебя еще дружок был, Ивэн Розье, так?
— Да, — подтвердил я.
— Вот кто был оторва! — Прингл заулыбался. — Как дела-то у него?
— Никак, — ответил я. — Он погиб. Очень давно.
Прингл непонимающе смотрел на меня, жуя губами.
— Жалко, — сказал он наконец. — Хотя говорил я ему, что когда-нибудь шею свернет… А ты, может, в гости зайдешь? Хоть чайку попить.
Лицо у него вдруг стало жалобное, растерянное. Я сделал вид, что сомневаюсь.
— Ну, хорошо, только ненадолго.
Как выяснилось, бывший смотритель жил здесь же, в магическом квартале. Маленький двухэтажный дом отчаянно нуждался в ремонте и покраске. На крыльце Прингл долго вытирал растоптанные ботинки о коврик перед входной дверью, гремел ключами.
В доме стоял кислый старческий запах — окна тут, должно быть, не открывали последние лет десять. Стараясь дышать ртом, я прошел вслед за хозяином на кухню. В буфете громоздились пустые банки и кастрюльки, в раковине горой была свалена посуда, на столе стояла сиротливая сковорода с остатками жареной рыбы. Прингл поставил на плиту чайник и долго чиркал спичками. Ах да, он же сквиб… Я помог ему, коснувшись плиты палочкой, — дрова и растопка за железной дверцей с гудением вспыхнули. Прингл, сдвинув грязные тарелки на край стола, принялся выкладывать покупки, а я устроился на деревянном табурете.
— Надо же, как мы с тобой встретились. Хоть кто-никто меня споминает, — сказал Прингл и закашлялся. — А я думал, уже все забыли. То, бывало, цельный день: «Аполлион, почини, Аполлион, убери, Аполлион, туды, Аполлион, сюды». А как уволился, так сразу с глаз долой, из сердца вон. На прошлый Михайлов день мне девяносто лет сполнилось — думал, открыточку хоть пришлют со школы. Все ж таки ровно пятьдесят годков отработал, денечек в денечек. Нет, не прислали… Не нужен, вишь ты, никому.
Вот, значит, как его зовут — Аполлион. А я все пытался вспомнить и не мог. Привык, что его называют исключительно по фамилии.
— Вы давно вышли в отставку? — спросил я, глядя, как Прингл нарезает сыр большими кривыми ломтями.
— В семидесятом году, как Дамблдор, значится, стал директором. Кажная новая метла, она ж по-новому метет… Начинал-то я еще при директоре Блэке, потом Армандо Диппет стал. Потом, как он скончался, изволь, стало быть, Дамблдора слушаться. Нет, думаю, я уж в третий раз подделываться ни под кого не буду. Старого пса новым штукам не научишь, так я считаю. Ну и передал дела Аргусу, он парень молодой, здоровый. А я устал уже — шутка ли, вся школа на мне, и кажный день надо чистить, прибирать, чинить, чего детишки поломают. Силы не те, спину стало тянуть, вот и ушел на пенсию.
Старик, должно быть, давно ни с кем не разговаривал и теперь обрадовался возможности излить душу. А мне того и надо было.
— Пенсия-то хорошая? — поинтересовался я.
Он махнул рукой:
— Курям на смех! Тридцать галлеонов в зубы, и крутись, как знаешь. А теперича все подорожало, кажный кнат считать приходится… И домовладельцу заплати, и харчи купи, а не приведи Мерлин заболеть — так дешевле сразу в гроб лечь и крышку заколотить. На зелья вона сколько уходит! Так и перебиваюсь.
— А дети, внуки не помогают?
— Какие там внуки! — Прингл прошаркал к шкафу. — Я ж так и не женился. Пока в школе работал, все недосуг было семью завести. Да и кому сквиб сдался в мужья? А как в отставку вышел, так уже и смысла не было, значится.
Чайник закипел, фыркая и шипя. Прингл насыпал заварку прямо в чашки и залил ее кипятком. Пододвинул ко мне молочник, заполненный белесой жидкостью, по поверхности которой плавали мутные хлопья. От молока я отказался, а чай только пригубил — чашка не выглядела особенно чистой.
Прингл тем временем размачивал в чае сухарик.
— А вы, наверное, всех студентов помните? — спросил я.
Прингл осторожно надкусил сухарь.
— Ну, всех не всех… Девчонок-то я, почитай что, и не видал. Разве починить что — все ж ко мне бегали, то душ засорился, то в шкафах полки не держатся, то оконная рама в спальне рассохлась. Но к ним за просто так не попадешь. Надо было идти к декану, чтоб, значится, открыл вход в спальню, да чтобы профессорша какая-нибудь женского полу обязательно присутствовала. Ну, это и правильно…
Прингл заметно оживился, как все старики, когда речь заходит о нравах молодежи.
— Тогда приличия соблюдали! При директоре Блэке даже не разрешали парням с девчонками за одной партой сидеть и на одной стороне стола за обедом. Потом-то, конечно, таких строгостев уже не стало, но все равно все было, как полагается. Не то, что теперь — страмота одна… Завели моду целоваться по кустам! Я такие парочки шугал, у меня не забалуешь. А сейчас, слышь-ка, попробуй им что скажи — сразу бегут жаловаться директору. Это мне Филч рассказывал, когда еще навещал меня поначалу. Я так считаю, не к добру это все. Только никому и дела нет… А ты почему не ешь? Бери сухарик.
Я из вежливости взял сухарь и постарался вернуть беседу в прежнее русло:
— А мальчишек, значит, всех помните?
— Да тоже не всех, — ответил он, прихлебывая чай. — Которые тихони или отличники, ко мне не попадали, так я их и не знаю. Зато таких, как вы с Розье, — он хмыкнул, — кабы забудешь!
Это верно. Школьный смотритель в наши времена ведал по совместительству наказаниями, и мы с Ивэном одно время были у него постоянными клиентами. На третьем курсе Принглу надоело видеть нас чуть ли не через день, и он выдал нам «абонемент» на год. После этого мы, независимо от того, провинились или нет, являлись к нему каждую субботу, чтобы получить свои шесть горячих. Его это устраивало, нас тоже, потому что целую неделю можно было вытворять, что угодно, — все ведь оплачено вперед.
Дела шли прекрасно, пока мы с Розье своими выходками вконец не довели Слагхорна. Лавочку с абонементом прикрыли, нас загнали на две недели в карцер, а Принглу на будущее строго запретили заключать сепаратные договоры с учениками.
— …И порядок зато был, — Прингл тем временем опять сел на прежнего конька, — не чета нынешнему! Дети — оно, конечно, дети, им бы побегать да попрыгать, но все подряд дозволять нельзя. Дамблдор-то как стал директором, так дал всем волю, чего хочешь, того и делай. Вот они с цепи и сорвались: учителям хамят, старших в грош не ставят, учатся абы как. А в наше время выходили из школы приличными людьми, вот хоть ты, например…
Я не стал разочаровывать Прингла и сообщать ему, что успел отсидеть в Азкабане, а понятие «приличный человек» относится ко мне только с большой долей условности. Вместо этого спросил:
— А моего отца вы помните?
Прингл остановился на середине фразы и долго смотрел на меня, словно его внезапно разбудили.
— Ага, ага, — закивал он наконец. — Рэй его звали, верно? Неплохой мальчишка был, тихий такой, вежливый. Вроде он потом адвокатом стал?
— Вроде да, — согласился я. — А его компанию вы помните? Там еще был такой… Том Риддл.
Прингл заморгал и неожиданно разулыбался, открыв щербатый рот:
— Том? Да как же его не помнить!
— Он у вас тоже бывал? — изумленно спросил я.
— Да не по той части, — Прингл махнул рукой. — Тростью я его не лупцевал. Он не попадался никогда, умный был. Я ему раз так и сказал: «Ты, — говорю, — хитрый, всегда выкрутишься». А он мне: «Да нет, Полли, просто я не переношу, когда меня бьют. Я этого никому не позволю». «Ой, да прикажет директор, — говорю, — и куда ты денешьси?». А он смеется и говорит: «Нет, Полли, не выйдет». И смотрит на меня, а я и сам чувствую — вот не смог бы я ему даже разочек врезать. Рука отсохнет, вот чую прям, и все. А он будто мысли мои прочитал, улыбается и говорит: «Отсохнет, точно отсохнет». «Что ж ты, — спрашиваю, — за птица такая? Королевской крови, что ли?». А он: «Может, и королевской, Полли, почем тебе знать?».
— Как же вы познакомились? — спросил я.
— Да я его до пятого курса и не видал, — ответил Прингл, берясь за новый сухарик. — А как он стал старостой на Слизерине, так пришел ко мне, гостинец принес, бутылку огневиски, значится. Я сначала накричал на него — ты вообще кто такой, что мне тут виски приносишь, тебе сколько лет-то?! А потом слово за слово — и я уже сам себе дивлюсь, потому как час прошел, а я этого молокососа слушаю и ничего в ответ сказать не могу, ровно как кролик перед змеей. А он говорит: «Если увидишь, что кто-то из слизеринцев нарушает правила, ты не вмешивайся и никому не докладывайся, а иди прямо ко мне, я разберусь». И спасибо, говорит, заранее.
— Он всегда был такой вежливый? — спросил я.
— Ну да, — кивнул Прингл. — Не то что разные Блэки, которые нос задерут и мимо пройдут, не поздороваются. А этот — и «доброе утро», и как дела, всегда спросит. В общем, так у нас с ним и повелось. Ежели чего, я сначала ему говорю, а уж он сам порядок наводит, как знает. Том умел факультет держать, заместо декана был на Слизерине, можно сказать. Я как-то пошутковал, говорю ему: «Ты, того и гляди, до директора школы дорастешь! Уж тогда не забывай меня». А он отвечает, эдак серьезно: «Если я когда-нибудь стану здесь директором, Полли, уж я позабочусь, чтоб ты не остался без куска хлеба на старости лет».
