И объяснить все это можно, наверное, только словом «призвание». Хотя можно назвать и безумием. Потому что, наверное, сложно считать нормальным, когда после десятичасового рабочего дня, за который успеваешь пересказать книг двести — всевозможных жанров, — ты за кухонным столом возбужденно разрываешь пачки с превью Роуолта и Хансера и радуешься новому Остеру или Т. К. Бойлу, как будто на прикроватной тумбочке еще осталось место. Это болезненное пристрастие, и мы оба попали в его сети и заразили ребенка — дочка набрасывается на пакеты с обзорами от крупных издательств детских книг. В свои пять лет она наконец-то читает сама и больше не зависит от редкого свободного времени родителей. За чтением следуют обсуждения, и, хотя она продолжает отрицать, что когда-нибудь тоже станет продавать книги, в ней уже есть миссионерские задатки. Если ей нравится какое-либо произведение, она хочет, чтобы мы продавали его в большом количестве и всем, кому оно хоть как-то подходит. Это не всегда легко, потому что у дочери специфический вкус. Хотя она и девочка, но принципиально не читает того, что даже отдаленно напоминает литературу для девочек. Она выбирает книги не совсем по возрасту и в семь лет пристрастилась к романам для подростков. Разводы, лоскутные семьи, непростые истории дружбы. «Ну что, ты уже продала ее?» — ежедневный вопрос за ужином.
— Знаешь, это не так просто. Всякий раз, когда я начинаю рассказывать сюжет и говорю, что повествуется о девочке, родители которой разводятся, а потом… большинство покупателей перебивают меня и не хотят ее брать.
— Почему?
— Не хотят, чтобы их дети читали подобное, про развод и все такое.
— Почему?
— Потому что считают, что детям неинтересно то, что никак не связано с их жизнью.
— Но взрослые ведь читают книги, которые не имеют ничего общего с их жизнью.
— Что ты имеешь в виду?
— Ну, они ведь покупают криминальные истории и при этом не собираются на следующий день кого-нибудь убить?
Она, пожалуй, права, и я задумываюсь о том, какой скучной была бы литература, если бы люди покупали только книги, которые имеют что-либо общее с их жизнью. Получается, я финансовый бухгалтер, не замужем, работаю с девяти до пяти каждый день и у меня есть кошка. Мне бы хотелось приобрести книгу о моей жизни? Ведь мы хотим спрятаться в другом мире, хотим драмы и приключений, так почему же дети должны читать то, что соответствует их опыту?
Сейчас дочери уже тринадцать лет, и она читает все, что попадает в руки, а советы по продаже ограничиваются фразами типа: «Классная книга, но не давайте ее никому младше четырнадцати. Она довольно тяжелая».
Иногда нам трудно поверить в свою удачу. Мы неожиданно купили книжный магазин, перевернули свою жизнь с ног на голову по большой глупости и совершенно без денег, и уже в первый год магазин заработал так, что нам хватает на аренду, пропитание и даже на недельный отпуск. Мы с Оливером пребываем в состоянии постоянного изнеможения, но, по крайней мере, мы отлично понимаем, что чувствует другой, и бережно относимся друг к другу. У дочери, кажется, все хорошо, особенно после того, как она перешла в другой детский сад. Частный католический с красивой прилегающей территорией все-таки оказался для нас слишком ограничивающим, и мы посчитали немного странным, что, по рассказам дочери, они выходят в сад по двое и почти никогда, даже когда в тени больше двадцати пяти градусов, им не разрешали снять хотя бы обувь. Она уже плохо помнила альтернативный садик в Гамбурге, где они возились голыми в грязи при температуре двадцать градусов, а после обеда детей везли в ручной тележке на пикник в парк. Кажется, она не скучает по этому. А вот мы — скучаем. Мы всё отлично помним и теперь страдаем от строгого распорядка дня нашего ребенка. Снова никаких шансов получить место в муниципальном детском саду: мы опять упустили время регистрации. Следующий частный детский сад — это небольшая ассоциация, в которой дополнительно работает носитель английского языка. Комнаты темные, сад крошечный, но зато милые воспитатели и родители. Дочь растет, напевает песенки «Голова, плечи, коленки и пальчики» и «Инси-Винси паучок»[7] и проводит много времени на коленях у воспитательниц. Единственное, на что она иногда жалуется, — это вегетарианское питание.
Мы много работаем, а в те редкие моменты, когда не работаем, пытаемся создать для нашего младшего ребенка хотя бы какое-то подобие нормальной семейной жизни. Угрызения совести — наше постоянное состояние. Особенно в декабре: из-за сильной перегруженности нам лишь изредка удается вместе поужинать. Только благодаря уборщице у нас хоть как-то поддерживается порядок.
И все же непохоже, чтобы это как-то травмировало дочь: она кажется веселой, открытой и независимой, хорошо спит, позже хорошо учится в школе, с ней легко найти общий язык. Прочитав книгу о семье, усыновившей ребенка из Китая, она заинтересовалась этой темой.
— Как усыновляют ребенка?
— Ну, ребенка, у которого нет родителей, берут к себе жить. Заботятся о нем как о собственном.
— И это может сделать любой?
— Да, но будут проверять, как чувствует себя ребенок в новом доме.
— А вы? Ты и папа? Вы бы завели еще одного ребенка?
— Скорей всего, нет.
— Почему?
— Потому что мы много работаем. Наверное, посчитают, что у нас нет времени на ребенка.
— Ну они могут спросить меня! У меня все хорошо.
На этом тема усыновления для нашей дочери исчерпана, и, к счастью, она не замечает слезы на моих глазах.
Она настолько повзрослела, что сама организует свою жизнь, по крайней мере в преддверии Рождества, зная, что не может рассчитывать на нас. Дочка не стесняется напроситься на ужин к друзьям-врачам и сохраняет номер артиста кабаре и по совместительству талантливого повара, который живет в десяти домах от нас, в ее телефоне он среди «избранных».
Последние две недели декабря нас кормят доставка пиццы и милые азиаты, что находятся всего в двух улицах от нашего магазина. Иногда для нас готовят друзья, и они с пониманием относятся к тому, что мы почти не разговариваем, а только едим и пьем, после чего отправляемся домой. Я обслуживаю четверых клиентов одновременно, телефон звонит без перебоя, коллега сражается со мной за рулон упаковочной бумаги, и тут я замечаю свою дочь на кассе: неужели уже обед? Школа уже закончилась?
— Что у нас на обед? — шепотом спрашивает она.
— Ничего, — шепчу я в ответ.
Она бормочет что-то про Эдит и исчезает. Через десять минут она проскальзывает в магазин и негромко сообщает, что пойдет к подруге. У ее мамы была ночная смена, но в отличие от меня она что-то приготовила.
Работа, работа, сплошная работа, а в перерывах — попытки не забрасывать домашние дела полностью; свободное время, которого у нас совсем мало, мы посвящаем младшему ребенку, и иногда случается так, что мы просто забываем о старшем. Нередко проходит несколько дней без созвона с сыном, и иногда в ночи я вспоминаю: у нас есть несовершеннолетний сын и он живет без нас в Гамбурге. Мы договорились с ним, что он закончит учебный год и переедет жить в Вену, и чем ближе дата, тем более северогерманским и неразговорчивым становится юноша. Он предпочитает остаться в Гамбурге, я точно знаю, но, в конце концов, ему всего шестнадцать, в этом возрасте нельзя жить в тысяче километров от родителей, если только у тебя нет денег на дорогую школу-интернат.
И вот пришло время, учебный год заканчивается, и, как и договаривались, сын переезжает в Вену. Он повзрослел, стал еще молчаливее, и нам стоило бы заметить, что он путешествует со слишком маленьким багажом, оставив остальные вещи на хранение у друзей в Гамбурге. Как будто он скоро туда вернется.
