Вообще-то, конечно, это вполне естественно, когда жена испытывает влияние со стороны собственного мужа – даже если этот муж, как, например, наш Суйти, высказывает идеи совершенно иррациональные. Но когда муж провоцирует у жены подозрительность по отношению к ее родному отцу, это не может не вызвать возмущения и обиды. Учитывая, сколько тягот выпало на долю Суйти в Маньчжурии, я всегда старался терпимо относиться к некоторым проявлениям его характера; например, никогда не принимал на свой счет его весьма резкие высказывания в адрес моего поколения. Но мне всегда казалось, что подобные чувства с годами должны смягчиться, ослабеть. Однако же у Суйти они, похоже, становились все более обостренными и неразумными.
Все это, в принципе, не должно было бы так уж меня тревожить – в конце концов, Сэцуко и Суйти живут далеко, и видимся мы раз в год, не чаще, – если бы я не заметил, что с недавних времен – а точнее, с того самого приезда к нам Сэцуко месяц назад – безумные идеи Суйти проникли, похоже, и в душу Норико. Вот это-то и не давало мне покоя, и не один раз за последние несколько дней я испытывал искушение написать Сэцуко по этому поводу сердитое письмо. В конце концов, они – муж и жена, вот и пусть забивают друг другу голову всякими дурацкими подозрениями! На здоровье! Но пусть держат свои замечательные идеи при себе! Более строгий отец давно бы уже предпринял что-нибудь в этом отношении.
Не единожды в прошлом месяце я замечал, как мои дочери о чем-то оживленно беседуют, но стоит мне появиться поблизости, и они тут же с виноватым видом умолкают на какое-то время, прежде чем им удастся изобразить – не слишком убедительно – продолжение беседы. Я отлично помню, что такое случалось по крайней мере раза три за те пять дней, что Сэцуко провела у нас. А совсем недавно за завтраком Норико вдруг сказала мне:
– Вчера я шла мимо универмага Симидзу, и догадайся, кого я увидела на трамвайной остановке? Дзиро Миякэ!
– Миякэ? – Я посмотрел на нее, удивленный тем, что Норико безо всякого смущения произносит имя несостоявшегося жениха. – Ну что ж, очень жаль.
– Жаль? Да нет, папа, если честно, я этой встрече даже обрадовалась. А вот он, похоже, страшно смутился, и я не стала его мучить слишком долгой беседой. К тому же мне нужно было поскорее вернуться в офис. Я ведь вышла на минутку, по делу. А кстати, ты знал, что он помолвлен и собирается жениться?
– И он тебе об этом сам сообщил? Какая бестактность!
– Ну, разумеется, он не стал первым упоминать об этом. Я сама его спросила. Я рассказала ему, что у меня в самом разгаре новые брачные переговоры, и спросила, каковы в этом отношении его собственные перспективы. Я спросила просто так, ничего особенного не имея в виду, а он вдруг весь побагровел и ужасно смутился! Но потом все-таки раскололся. И признался, что уже помолвлен. И вопрос о свадьбе практически решен.
– Право, Норико, тебе не следовало проявлять подобную нескромность. С какой стати тебе вообще понадобилось заводить этот разговор о помолвках?
– Просто из любопытства. Все мои огорчения остались в прошлом, папа. А поскольку теперешние наши переговоры идут вполне успешно, я вдруг подумала: жаль, если бедный Дзиро Миякэ все еще пребывает во власти унылых воспоминаний о прошлогодней неудаче. И, как ты понимаешь, очень обрадовалась, узнав, что он обручен.
– Да уж, понимаю.
– Надеюсь, мне скоро удастся познакомиться с его невестой. Я уверена, что она очень мила. А ты как думаешь, папа?
– Я тоже уверен, успокойся.
Некоторое время мы ели молча, потом Норико вдруг снова заговорила:
– А знаешь, я чуть не спросила Дзиро и еще кое о чем. Но все-таки не спросила! – Она наклонилась ко мне и прошептала:
– Представляешь, я чуть было не начала расспрашивать его о том, почему они в прошлом году вдруг вышли из игры!
– Вот и прекрасно, что не спросила! Кроме того, они ведь достаточно ясно все объяснили. Сказали, что, по их мнению, Дзиро по своему общественному положению тебя не достоин.
– Но ты же знаешь, папа, что это чистейшей воды отговорки! А истинная причина нам по-прежнему неизвестна. Я, во всяком случае, так никогда и не слышала ни одного вразумительного объяснения случившегося.
И в голосе Норико прозвучало нечто такое, отчего я сразу же посмотрел на нее. Она тоже смотрела на меня, держа свои палочки на весу и словно ожидая, что я прямо сейчас ей что-нибудь объясню. А когда я так ничего и не сказал, вновь принявшись за еду, Норико спросила:
– И все-таки, папа, как по-твоему, почему они тогда разорвали помолвку? Ты что-нибудь сумел об этом узнать?
– Ничего. Я же сказал: эти люди искренне считали, что их сын не по себе сосенку рубит. Что ж, вполне достойный ответ.
– Хотела бы я знать, папа, может, на самом деле это я им не подошла? Может, я показалась им недостаточно хорошенькой? Или еще каким-нибудь их требованиям не соответствовала? Тебе не кажется, что дело могло быть именно в этом?
– К тебе лично этот разрыв не имел ни малейшего отношения, и ты это прекрасно знаешь. Мало ли причин, по которым та или иная сторона может прекратить брачные переговоры.
– Хорошо, папа, но если это не имело отношения ко мне, тогда хотелось бы знать, что именно могло заставить столь внезапно порвать с нами отношения?
Мне показалось, что, говоря это, Норико как-то очень уж тщательно выбирала слова. Возможно, это просто плод моего воображения, но ведь отец всегда замечает любые, даже мельчайшие, изменения в интонациях родной дочери.
Так или иначе, а этот разговор с Норико заставил меня еще раз вспомнить о моей собственной такой же случайной встрече с Дзиро Миякэ, завершившейся разговором на трамвайной остановке. Случилось это больше года назад, когда переговоры с родителями Дзиро еще продолжались. Близился вечер, и всюду было полно людей, возвращавшихся домой с работы. По какой-то причине я оказался в районе Йокоте и как раз шел к трамвайной остановке у здания компании «Кимура». Если вам знаком этот район, то вы, конечно же, представляете себе многочисленные мелкие офисы довольно обшарпанного вида, расположенные на верхних этажах тамошних магазинов. С Дзиро Миякэ я столкнулся, когда он, выйдя из одной такой конторы, спустился по узенькой лестнице на тротуар между фасадами двух домов.
До этого я встречался с ним всего два раза и в весьма торжественной обстановке – на семейных приемах; тогда он, естественно, был облачен в свои лучшие одежды. А в тот вечер он выглядел совершенно иначе: в видавшем виды дождевике, явно ему великоватом, с портфелем под мышкой. Весь его вид свидетельствовал о том, что им постоянно все помыкают и он к этому привык; ей-богу, мне показалось, он вот-вот начнет кланяться. А когда я спросил, работает ли он в том офисе, из которого только что вышел, он стал как-то нервно смеяться, словно я застукал его на выходе из совершенно непотребного заведения.
Потом-то до меня дошло, что его смущение было, пожалуй, чересчур уж большим, чтобы его можно было отнести на счет неожиданной встречи со мной; но в то время я решил, что он просто стесняется своего убогого офиса и его жалких окрестностей. А всего неделю или дней десять спустя я с изумлением узнал, что семейство Миякэ прерывает с нами брачные переговоры, и, невольно вспомнив свою встречу с Дзиро, стал искать в ней уже совсем иной смысл.
– Хотел бы я знать, – сказал я Сэцуко, как раз гостившей тогда у нас, – неужели, когда я разговаривал с Дзиро, он и его родители уже решили прекратить переговоры?
– Видимо, да. И об этом, пожалуй, свидетельствует та его нервозность, которая сразу бросилась тебе в глаза, – ответила Сэцуко. – А что, неужели он ни словечком не обмолвился о своих намерениях?
Честно говоря, хотя после моей встречи с молодым Миякэ прошла всего неделя, я вообще с трудом сумел припомнить, о чем мы с ним тогда разговаривали. Ведь я не сомневался, что его помолвка с Норико состоится со дня на день и передо мной мой будущий зять, а потому мне казалось, в данный момент важнее всего помочь молодому человеку почувствовать себя в моем присутствии свободно. Вот я и не обратил особого внимания на то, что мы успели сказать друг другу за те несколько минут, пока мы дошли до остановки и ждали трамвая.
