Не раз и не два выпало мне столкнуться с закидонами Дайани. Когда она поругалась со своим дружком, сыном дипломатов, и на целую неделю водворилась в нашем доме; когда помирилась с отцом; когда встретила новую любовь; когда снова поругалась с отцом. Кончилось тем, что моя невестка со своим новым женихом решили уплыть с Кубы на плоту — во время известного исхода на плотах, в девяносто четвертом, когда правительство открыло дорогу через море, чтобы все те, кто хотел, убрались с Острова. Единственной проблемой стало то, что решились они слишком поздно, уже когда другое правительство, Соединенных Штатов, приняло меры для прекращения массовой эмиграции с Кубы, отправляя всех доплывших на военно-морскую базу в Гуантанамо. Туда и попала Дайани, и это был довольно тяжелый период для всей семьи, особенно для бедного моего Анхеля, совершенно убитого этой ситуацией. К счастью, у жениха в Штатах нашлись какие-то родственники, они приехали за этой парочкой, и те оказались в Майами. Анхель продолжать чувствовать себя разбитым, но, по крайней мере, теперь он знал, что его сестра хоть куда-то, да добралась.
Что касается Меуччи, то история его еще не окончена. После поездки в Гавану Барбара, даже зная, что сделать она ничего уже не может, все же не перестала интересоваться этой темой и каждый раз, когда находила какую-то связанную с ней заметку, даже самую незначительную, аккуратно вырезала ее и письмом высылала мне. Именно так в 1995 году до меня дошла статья всем известного Базилио Катания, в которой он сообщил, что годом раньше обнаружил в архиве Вашингтона один неизданный документ, с помощью которого он наконец сможет доказать первенство Антонио Меуччи в изобретении телефона. Барбара взяла на себя труд перевести мне эту статью. Понимаешь, что это значило? Они нашли ранее не опубликованный документ Меуччи. Нас как будто ведром холодной воды окатило.
А дело было вот в чем: помнишь, там было два судебных процесса? В одном компания Белла вышла победителем в споре с Меуччи и «Глоуб». Вердикт был опубликован, и тем самым поражение Меуччи вошло в историю. А в другом процессе против Белла выступало правительство, и этот процесс закончился без победителей и проигравших, в силу чего его акты и декларации не публиковались, так что детали процесса так и не стали достоянием общественности. Но именно среди этих судебных документов нашелся тот, который в 1994 году обнаружил Базилио Катания, тот самый ранее не опубликованный документ.
Доказательства, представленные в рамках обоих процессов, были практически одинаковы, однако имелось и небольшое отличие: тетрадь с записками Меуччи. Оригинальные заметки, записанные Меуччи собственноручно — его собственные каракули и схемы, — не были приняты к рассмотрению, поскольку текст в них был на итальянском. В обоих случаях рассматривалась их копия, переведенная на английский. Так вот, в процессе Белла против Меуччи англоязычная версия записей в этой тетрадке содержала только пояснительный текст с описанием экспериментов, а вместо рисунков и схем стояло только одно слово: «Рисунок». Поскольку содержимое этой тетрадки было опубликовано в рамках документации первого процесса, оно было доступно всем. Однако в судебном процессе правительства Соединенных Штатов против Белла представлено было не что иное, как заявление в суде адвоката Мишеля Лемми. Припоминаешь название — «Лемми & Бертолино»? Лемми представил в суд заявление за подписью Меуччи, в котором содержался полный перевод на английский язык содержимого тетрадки с текстовыми фрагментами и со всеми схемами, которые Меуччи нарисовал еще задолго до того, как Беллу вообще пришла в голову мысль что-то там изобретать. И этот документ так никогда и не был опубликован, он остался в кипах других бумаг, наполнявших архивы, а между тем он и был тем свидетельством, которое переворачивало всю историю. Некоторое время назад я тебе говорила, что наука оперирует не словами, слова — это для искусств и философии, а в науке в расчет принимаются цифры, формулы, схемы или дизайн экспериментов. Ученый, прежде чем начать говорить, хватает авторучку и что-то рисует. Именно в этом и заключается интересная подробность. Без рисунков Меуччи все пояснения — всего лишь слова, пена, дым, ничто. Уже Аристотель говорил, что веры оратору не будет, если он не представит математическое доказательство своим словам. Слова Меуччи унес ветер, а его каракули спустя сто лет после его смерти восстановили справедливость. Понимаешь?
Как пишет Катания в своих работах, которые я смогла прочесть благодаря переводам Барбары, этот документ оказался сюрпризом, потому как продемонстрировал, что Меуччи использовал настолько передовые технологии, что значительно опередил свою эпоху. Но исследователя ожидал еще больший сюрприз, когда он потянул за эту ниточку и на свет божий стали появляться подробности позабытого судебного процесса, инициированного правительством против Белла. Базилио Катания начал свои изыскания в юбилейном 1989 году, в год столетия со дня смерти Меуччи, он поработал в архивах Флоренции, Гаваны и Соединенных Штатов. Обнаружение ранее неопубликованного документа, а потом и других доказательств, ничуть не меньшей значимости, позволило ему обратиться с этим делом в Верховный суд Нью-Йорка, а вслед за тем уже не куда-нибудь, а в сам Конгресс Соединенных Штатов. На этом этапе к делу подключились уже и многочисленные итало-американские ассоциации. в особенности OSIA[7] — та самая, которая занимается Музеем Гарибальди — Меуччи в Статен-Айленде, та самая, которая в специальном пресс-релизе официально признала заслуги Базилио Катания в этом расследовании.
Одиннадцатого июня 2002 года битва была выиграна: Конгресс Соединенных Штатов Америки одобрил резолюцию номер 269, которая официально признала Антонио Меуччи изобретателем телефона.
Аплодисменты.
Стоит мне об этом подумать, как хочется аплодировать, и я представляю себе, как усмехается в усы Антонио, а Грейам Белл приглашает его на кружку пива. Оба — великие ученые, да, сеньор. Но Антонио пришел к финишу первым. Вот так — все очень просто. Он первым изобрел телефон и опоздал с признанием своего изобретения. Справедливость порой едет на велосипеде, но лучше поздно, чем никогда. Разве не так?
Мне, конечно же, захотелось разделить ведро холодной воды, которое вылилось мне на голову после обнаружения неизданного документа. Леонардо изумился, увидев меня у себя на работе, но мой визит так его обрадовал, что он пригласил меня на чашечку кофе, а потом мы сели посидеть на Пласа-де-Армас. Когда я показала ему статью, он спросил, известно ли мне, что Барбара — кубинка. Сам он узнал об этом от своего друга-журналиста. «Деваха нас всех обвела вокруг пальца», — изрек он. Я кивнула, а он забрал у меня из рук бумагу. Закончив чтение, он глубоко вздохнул и закурил сигарету. «В любом случае я напишу этот роман, — заявил он, — с документом Маргариты или без него». Для меня это прозвучало логично, самое важное — чтобы он его написал. Еще я сказала, что он может отксерить эту статью и что я буду делиться с ним всей информацией, которая до меня дойдет. Леонардо взглянул на меня поверх очков с комичной гримасой. «А как поживает Анхелито?» — спросил он, улыбаясь. Я ответила, что хорошо, и поняла, что нам практически уже нечего сказать друг другу. Тот разговор стал последним. Издали я видела его еще один раз в 1999 году, когда открывали мемориальную доску Меуччи на стене Большого театра Гаваны в ознаменование 150-летия его первых экспериментов. Там же я видела, в первый и последний раз в жизни, Базилио Катания, человека, воплотившего в жизнь мечту Эвклида. Знаю, что позже Леонардо кое-что публиковал, но до сих пор мне не приходилось слышать о его романе, посвященном Меуччи.
Эвклид, узнав о неопубликованном документе, найденном в Нью-Йорке, поднял шум до небес. «Да это ж настоящая трагедия, — изрек он, — нас опередили! Но мы все еще можем кое-что предпринять». Он написал очень серьезное письмо Маргарите в надежде смягчить это каменное сердце, упирая на то, что его дочь не сможет так с ним поступить: он слишком долго ждет этой бумаги. Я слушала, как он говорит, расхаживая из угла в угол по комнате, как делал на своих лекциях, и он мне нравился таким, а с другой стороны — мне было его жаль, ведь как ни крути, мы уже ничего не могли сделать. Ничего. Эта история уже завершилась, а мой любимый профессор отказывается это признать — он упрям, как настоящий ученый. И он по-прежнему такой: упрямый и ученый, по-прежнему ухаживает за матерью, совсем уже древней старушкой, по-прежнему гуляет с собакой, которая заняла место Этсетера, и даже больше, чем прежде, привязан к своим научным книгам. Чичи, ставший уже писателем и даже успевший опубликоваться за границей, по-прежнему помогает отцу. Да и Барбара время от времени посылает ему деньги и подарки. Эвклид по-прежнему пребывает в уверенности, что она итальянка, и у меня нет ни малейшего желания его в этом разубеждать. Зачем? Анхель же, как только я показала ему статью, первое, что сделал, — отпустил некое двусмысленное замечание о моей переписке с Барбарой, но едва увидел заголовок статьи, тут же улегся на диван ее читать. А я краешком глаза следила за ним. Закончив, он отбросил бумагу со словами, что уже давно об этом и думать забыл. «Пивка хочешь?» — поинтересовался он, поднимаясь. К тому времени у него уже начал отрастать животик благодаря пиву, которое он стал позволять себе в избытке, благодаря деньгам, которые присылала ему мать. Дайани смогла разыскать ее в Соединенных Штатах.
