характера оказывали ему плохую услугу. Секретарь Института Крекстон рассказывает: «Он до такой степени ненавидел свои административные обязанности, что я почти уверен, что, если бы его освободили от них раньше, он был бы еще жив. Зная по опыту, насколько все это для него мучительно, я говорил о делах как можно реже и старался урегулировать их сразу же, как только он приходил, с тем чтобы потом не прерывать его исследовательской работы. Чаще всего он встречал меня с улыбкой, которой явно хотел прикрыть свое беспокойство. "Здравствуйте, Крекстон, — говорил он, — никаких неприятностей, надеюсь?" — и когда я мог ему ответить, что все в порядке, он испытывал облегчение и его лицо сразу просветлялось… А ведь одним из его бесспорных достоинств было умение управлять справедливо. За всю свою жизнь я не встречал более справедливого человека, и я всегда думал, что, если бы он не избрал исследовательскую работу, он был бы юристом и завоевал бы не меньшую известность». Флеминг страстно мечтал передать кому-нибудь бразды правления. В декабре 1954 года леди Флеминг писала Бену Мэю:
4 декабря 1954 года.
Алек чувствует себя очень хорошо. Я считаю, что у него хорошая супруга! К концу месяца он избавится от своей административной должности и сможет уделять больше времени научной работе Я работаю над проблемой, которая меня очень увлекает. Все мои опыты по-прежнему неудачны. Но и неудачам приходит конец.
В январе 1955 года Флеминг ушел с поста руководителя Института, но лаборатория сохранилась за ним. На небольшом ужине в Сент-Мэри он произнес короткую речь: «Я не ухожу; я остаюсь в больнице. Это не прощание. Я еще пробуду здесь много лет. Не думайте, что избавились от меня». Крекстон от имени совета Института и сотрудников преподнес ему альбом с их подписями и сказал: «Все члены нашего коллектива искренне желают вам долгих и счастливых лет. Мы счастливы, что леди Флеминг и вы будете продолжать в Институте научную работу. Да приведет вас обоих добрый гений к новым значительным открытиям».
15 января 1955 года Микробиологическое общество дало ужин в честь сэра Александра по случаю его ухода с поста руководителя Института. Отвечая на речи, Флеминг сказал: «Я не уезжаю в деревню выращивать капусту. Я предпочитаю выращивать микробы и еще не расстался с надеждой, что на одном из ваших собраний зачитаю новое сообщение».
Он радовался, что освободился от административных обязанностей и отошел от всяких распрей, но его еще больше стали осаждать посетители. Многие хотели, чтобы он снова занял место руководителя, другие рассказывали ему о своих личных делах. Все это его утомляло. Однажды в феврале, во время обсуждения его отставки, ему стало не по себе: у него была рвота и незначительно повысилась температура. Казалось бы, без всяких видимых причин. Желудочная форма гриппа — таков был диагноз. В воскресенье ему стало хуже, но он не хотел беспокоить никого из своих друзей врачей.
«С этого дня, — рассказывает леди Флеминг, — он очень изменился и выглядел изможденным».
Но он продолжал ежедневно бывать в лаборатории и поговаривал о совместной с женою работе, которую они подпишут «А. и А. Флеминги». Им предстояло 17 марта вдвоем поехать в Стамбул, Анкару и Бейрут с заездом в Грецию. Амалия надеялась, что солнце восстановит здоровье мужа.
3 марта 1955 года.
Зима для Алека была довольно тяжелой. В ледяном, лишенном солнца Лондоне он стал кашлять. Я надеюсь, что Греция вернет ему его прекрасный цвет лица.
Она очень радовалась предстоящей поездке в Афины и составила уже расписание их маршрута по дням. Флеминг спрашивал Амалию: «А где мы будем двадцать третьего?» Она без запинки отвечала, и он смеялся.
В одну из суббот, в начале марта, когда они уехали отдыхать в Бартон-Миллс, в полночь раздался телефонный звонок. Флеминг снял трубку, и Амалия услышала, как он сказал:
— Да? А они что?.. Спасибо… Большое спасибо… Я завтра приеду.
Он говорил вежливым и признательным тоном. Вернувшись в спальню, он сообщил:
— Звонил полисмен. Он говорил из нашей квартиры с Данверс-стрит… Нас обворовали.
Амалия спросила:
— А что же украли?
— Не знаю, — ответил он. — Я не спросил.
Утром они уехали в Лондон. Покидая «Дун», они последний раз взглянули на свои владения. Среди деревьев на фоне снега чернела мастерская, в которой Флеминг оборудовал небольшую лабораторию. У Амалии мелькнула мысль, что их сад в этот день совершенно такой же, как на фотографии, которую он подарил ей, когда она уезжала в Грецию, со словами: «Не забывайте маленькой лаборатории».
Шоссе было покрыто льдом. Шел снег. Все вокруг выглядело мрачно. Проезжая мимо кладбища, Флеминг вдруг спросил знакомую, которая ехала с ними, не хочется ли ей осмотреть крематорий, она ответила отрицательно. Он глухо сказал: «Я хочу, чтобы меня сожгли». По приезде в Челси они узнали, что тревогу поднял сосед в тот момент, когда воры, взломав сейф, с невероятным грохотом выбросили его на улицу. Грабители скрылись, украв драгоценности леди Флеминг, несколько безделушек и фотоаппарат. Появились журналисты. Амалия рассказала им, что самое неприятное в этом происшествии — пропажа ключей от чемоданов. Эти ключики висели на печатке, дорогой им как память об одной умершей подруге. Сообщение об исчезновении печатки и ключей напечатала одна вечерняя газета. В час ужина леди Флеминг вызвали к телефону. Какой-то мужчина с незнакомым, очень низким и неприятным, «гнусным голосом» сказал ей:
— Вам ведь очень хотелось бы получить эту печатку?
— Да, — ответила она неуверенно и с отвращением.
— Где бы я вас мог повидать наедине? — спросили Амалию.
— Наедине вы меня не увидите. Оставьте себе печатку или пришлите по почте.
Низкий голос несколько раз повторил:
— Пришлю… Пришлю…
Амалия повесила трубку и рассказала мужу о странном разговоре.
— Сообщить в полицию? — спросила она.
Флеминг в это время проверял аппарат, который давал возможность проектировать стереоскопические фотографии на стереоэкран.
— Посмотрите, — сказал он. — Просто удивительно. Если слегка отойти, цветы сходят с экрана и идут прямо на вас.
Эту новую «игрушку» он только что получил от оклахомских друзей. Сперва он, как обычно, продемонстрировал аппарат всем сотрудникам лаборатории, а потом привез его на машине к себе, чтобы «дома вечером поиграть», сказал он.
— Послушайте, — сказала она, — ведь я вам задала серьезный вопрос. Скажите, как поступить?
Она не смогла оторвать Флеминга от его занятия. Он таким образом дал себе время обдумать свой ответ. В конце концов было решено, что, если вор будет вести себя «прилично», возвращая печатку, не следует устраивать ему
