тут и не только английские правила, тут французские, прочие… Я, может, и без всякой перспективы. А так… Просто интересно…
— И что же ты написала бельгийской королеве?
— Это наш с ней секрет, — строго сказала Клавдия.
— Я вижу, что у тебя увлекательное занятие, — сказал Данилов, — и в моем участии нет никакой необходимости. В следующий раз я вряд ли поверю ночным звонкам. А теперь прошу принять уверения в моем глубоком уважении. С этим я раскланиваюсь.
Данилов встал. Он был сердит.
За стеной опять упала бутылка.
— Ну прости, ну извини, — чуть ли не взмолилась Клавдия. — Я тебе вчера не лгала. Мне и вправду было тошно.
И тут она расплакалась.
Данилов поначалу смотрел на Клавдию с недоверием — не новая ли это уловка удержать его при себе? Он хорошо знал, какие у Клавдии бывают глаза и какие губы, когда она фальшивит. Нет, выходило — страдания ее были искренними. Данилов расчувствовался.
— Было тошно, не хотелось жить… Я нуждалась в тебе!
— Что-нибудь случилось? — спросил Данилов.
— Ничего не случилось… А так… Тошно, и все… Бегаешь, крутишься, а зачем? Все мелкое… И все пустое!
Полчаса назад Данилов думал сказать Клавдии о сомнительности ее предприятий с изумрудами и дипломами, теперь он был готов расхвалить эти же изумруды и дипломы. Давно он не видел Клавдию такой — беззащитной, смятой жизнью, куда девалась ее победная уверенность в себе!
— Данилов, ушло бы все это! А жить бы просто и для чего-то, и чтобы кто-то верный был рядом! Хоть бы и ты!..
Данилов сидел растроганный, думал: "Может, и вправду стоило быть рядом с ней, а все остальное — ошибка?"
— Это со всеми случается, — сказал Данилов, — находит тоска, и все… Что же отчаиваться? Надо жить. У тебя ведь с будущим связаны большие надежды…
— Какие? — нервно спросила Клавдия.
Однако слезы уже высыхали на ее щеках.
— Ну какие… — осторожно сказал Данилов, — ты знаешь о них лучше меня…
Или хлопобуды… Наконец, у тебя будет главная идея… Эта… достаточно сумасшедшая.
— А она осуществима?
— Не знаю. Я и о самой идее не знаю. Не знаю, что тебе на двадцать лет вперед припрогнозировали хлопобуды…
— Независимость! — горячо сказала Клавдия. — Вот моя главная идея!
— От чего независимость? От кого?
— Просто независимость! Независимость с большой буквы!
— Ну знаешь… — развел руками Данилов.
Больше он ничего не мог сказать.
Клавдия была в печали, но уже и энергия появилась в ее взгляде. Данилов чувствовал, что, если он сейчас станет соглашаться со словами Клавдии о неосуществимости ее достаточно безумной идеи, Клавдия сама ринется в спор и с ним, и с собственными словами. Это было хорошо, значит, она отошла от ночных тревог. Наверное, и отошла, раз писала письма королеве Бельгии. Слезы ее были, видно, явлением остаточным…
— А отчего эти женщины оказались вместе? — спросил Данилов, имея в виду портреты в рамке.
— Подумай…
— Странный набор…
— Стало быть, ты плохо знаешь меня, коли считаешь, что странный…
— Теперешнюю — возможно, что и плохо.
— Если все их свойства перемешать и слить в одной! Что было бы! Я б перевернула весь мир!
— У тебя вселенские масштабы?
— Данилов, какие во мне энергии и порывы! Если б ты знал! Но ведь все попусту… Все сгорит во мне… А я бы… Может, конечно, еще и выйдет что…
— Независимость тебе определили хлопобуды?
— Да. Но это тайна. Молчать о ней — в твоих же интересах. Как и в моих.
— Хлопобуды — серьезные люди?
— Они очень серьезные люди.
— Я уже чувствую, — вздохнул Данилов.
— С чего бы вдруг? Ты им не вредил?
— Пока нет.
— Не вздумай вставать у них на дороге. Сметут!
— Не пугайся. Я хожу по другой дороге.
— Но если они позовут в очередь, соглашайся немедля!
— Зачем?
— Из вашего театра люди стоят. Знают зачем.
— Кто же это?
Данилову очень захотелось, чтобы Клавдия назвала альтиста Чехонина. Она его и назвала. Еще, по ее словам, в очереди стояли виолончелист Туруканов и один из дирижеров, фамилию его Клавдия не помнила, но знала, что он — дирижер.
— Надо подумать, — сказал Данилов.
— Тут и думать нечего! Ты человек легкомысленный, что тебе будущее! Конечно, ради музыки в очередь вставать глупо. Но хлопобуды и тебе поставили бы прогнозы, возможно, нашли бы и главную твою идею. Ты стал бы жить серьезнее! Нет, ты встань! Ты хоть мне будешь помогать!
— Но откуда брать деньги на взносы?
— Приработаешь!
При воспоминании о пятнадцати рублях разговор об очереди стал Данилову неинтересным. Да и не собирался он вставать ни в какую очередь! Ему бы теперь вести разговоры с Переслегиным и Чудецким, а он занимался пустой болтовней с Клавдией. Эка Клавдия умеет его прихватывать! А главное — он сам, при всех своих попытках освободиться из-под ее власти, при всех своих горячих внутренних монологах, является и является к ней! Конечно, она напугала его своим ночным звонком. Но что пугаться! Есть у нее утешители. И Войнов среди прочих. Да, наконец, и дамы, собранные в рамке, способны, видно, развеивать сомнения Клавдии. Что он ринулся сюда? Неужели у него и вправду есть потребность во встречах с ней? Или он стал больше уважать ее, в особенности теперь, когда узнал о ее страстях и вселенских намерениях? А ведь она ни разу не заговорила ни о его заботах, ни о его музыке. Но, может, оно и хорошо, что, встречаясь с Клавдией, он на время забывал о музыке? Может, в этих забвениях есть нечто необходимое и целительное? "Не знаю, — сказал себе Данилов, — не знаю…" Но пора б ему было и знать.
— Это у тебя золото? — спросил Данилов, имея в виду медальон, висевший на гвоздике под портретами замечательных женщин.
— Золото, — сказала Клавдия. — К счастью, есть у меня друзья, способные делать и такие подарки.
В словах ее был упрек, но Данилов упрек не принял. Он пошел было к двери, однако Клавдия сняла с гвоздика медальон, открыла его, протянула Данилову. К задней стенке медальона была приклеена фотография попугая с плеча Ростовцева, да и локон, лежавший в медальоне, был определенно от Ростовцева. Данилов поглядел на Клавдию.
— Да, — сказала Клавдия. — Эта вещь — особенная.
Данилов подумал: "Тут и не в вещи дело!" Медальон со стены Клавдия сняла не зря. И уж явно не зря она открыла его и протянула ему.
В соседней комнате упала бутылка, покатилась по полу.
Клавдия проводила Данилова к двери. Заметила вдруг:
— Ба! Да я не заставила тебя снять ботинки! Ты наследил! В следующий раз
