произведениями Шишкина, Репина, Айвазовского и современных авторов.
В столовой мне радостно сказали:
— Ну, тут-то у нас все в порядке. На ложках, вилках и ножах, как видите, характерные дырки.
— Вот именно, характерные, — покачал я головой. — Такие дырки встречаются в любой столовой. Нам нужны свои, оригинальные дырки. Чтоб отдыхающий, уличенный в краже, не смог отпереться. И сказать, что украл не у нас.
Обследовав мебель, я велел перевесить инвентарные бирки на самые видные места.
— Впрочем, для мягкой мебели это не выход, — задумался я на минутку. — Обшивка на диванах все равно остается незащищенной. Ее надо метить особо.
И, подышав на штампик, я нашлепал несколько фирменных треугольничков на диванных подушках.
Но больше всего меня поразили ковры. Они лежали на полу без всякой страховки. Сворачивай и уноси.
— Безобразие! — возмутился я. — Никакого чувства ответственности. А пропади хоть один, нам за год не расплатиться. Записывайте: изготовить цепи и приковать ковры к радиаторам водяного отопления.
Когда обход здания подходил к концу, я сказал:
— Вроде бы чего-то не хватает. Да, между прочим, что-то я не вижу этих… как их… отдыхающих.
— Почти все сбежали на соседнюю турбазу, — объяснили мне. — Питание им, видите ли, не подходит. Изжога, говорят, от него и ночные кошмары. Развлечения, говорят, однообразные. Шашки и домино, домино и шашки. Культработник от пьянства опух.
— А это кто с чемоданом? — показал я на спускающегося по лестнице мужчину.
— Последний отдыхающий бежит, — ответили мне.
— Задержать! — приказал я.
Беглеца схватили и привели ко мне в кабинет.
Я опустил штамп на штемпельную подушку и затем неожиданно для всех припечатал его ко лбу отдыхающего.
— Теперь не сбежит, — уверенно сказал я. — Будем метить и клиентуру. А от турбазы категорически потребуем, чтоб с нашей меткой не брали. А то ишь до чего дошло! Уже и отдыхающих воруют!
Запала мне в душу одна лекция. О правилах хорошего тона. Оказывается, в приличном обществе не принято распространяться о болезнях. Кое-кто прямо терроризирует окружающих рассказами о всевозможных неполадках в своем организме. У одного, скажем, случились почечные колики, и он, выйдя на работу, весь день описывал коллегам, как он лазил по стенкам, выл по-волчьи и грыз в беспамятстве спинку кровати. Другой предъявил искусственную челюсть и давай выкладывать леденящие душу подробности о двухмесячной вставной эпопее. Третий разложил по полочкам очередной курс лечения язвы желудка — что кололи, как и куда.
А по вечерам наши жены, как всегда, интересуются:
— Что новенького на работе?
И мы отвечаем:
— У Синицына от уколов ягодицы задубели. Пастухову подгоняли зубы под протез и оттяпали кусок языка. Носков целую неделю питался только спинкой кровати.
Жены, конечно, сразу делаются задумчивыми. Они вспоминают о своих болячках. И ночью у отдельных жен пошаливает сердце, балует давление, по-хулигански ведет себя двенадцатиперстная кишка.
На службе мужья спрашивают друг у друга:
— Что новенького дома?
И следуют ответы:
— За ночь жена выпила весь наличный кордиамин.
— Трижды вызывали «Скорую помощь».
— А моя супруга до утра проклинала Синицына с его задубевшими ягодицами. Синицынская язва взбудоражила ее двенадцатиперстную кишку.
И так изо дня в день люди толкуют о своих болезнях. Провоцируют себе новые кризы, приступы, обострения. И все оттого, что не знакомы с правилами хорошего тона, скептически относятся к лекциям.
Меня даже подняли на смех, узнав, что я ходил на лекцию. И кто, говорят, довел тебя до такой жизни!
А никто не довел, я сам дошел.
И, кстати, знания, полученные на лекции, недавно мне пригодились. Я сильно простудился и решил никому об этом не говорить. Явился на работу с температурой, платка от носа не отрываю, в горле словно после неудачного шпагоглотания.
И молчу.
Что, у людей без меня забот не хватает?
Другой бы на моем месте давно все расписал: и какая температура, и сколько платков уходит в час, и про ощущения в горле не умолчал бы, и на ломоту во всем теле не упустил бы случая пожаловаться.
А я как воды в рот набрал. Только чихаю направо и налево. Бумаги сотрудникам передаю. А если и беседую с кем, так исключительно по делам службы.
Смотрю, через несколько дней весь отдел хором чихает. У некоторых глаза красные, другие в столовую перестали ходить — глотать больно. И каждый с платочком сидит. А один даже кусок простыни принес, так его разобрало.
Ну, думаю, сейчас начнется обмен информацией. И действительно, этот, с простыней, прохрипел:
— У меня, — говорит, — когда чихаю, в груди больно.
А один из тех, кто глотать не мог, хотел поддержать разговор, да не тут-то было. Рот открывает, а голоса нет. Сел голос.
Другие тоже стали какие-то неразговорчивые. Наконец-то, думаю, правила приличия соблюдают. Заразил я все-таки людей своим примером. Хороший пример, он всегда заразителен.
В гости я люблю ходить больше, чем принимать гостей у себя. Являешься с тортом или бутылкой «Шампанского», а выпиваешь и съедаешь недельную норму. Если по домашним меркам.
Выгодно. И посуду после гостей не надо мыть до одури.
Кроме того, гость, он когда выпьет, становится неуправляем. По себе знаю. В гостях у меня появляются легкость и раскованность. Хочется пригасить сигарету об импортную стенку, сесть на транзисторный приемник, разбить хрустальный бокал.
Вот почему я с удовольствием хожу в гости. Только к Желтухиным, друзьям жены, ходить не люблю. Когда Желтухины приглашают, я хватаюсь за печень и громко подвываю. А с больной печенью, это и Маша, моя жена, понимает, одни ненормальные ходят в гости. Торт приволокешь, а попить и поесть вволю не в состоянии. Никакого смысла — убыток лишь.
Но вчера Мария перехитрила меня.
— Корецкие, — говорит, — звонили, приглашают. Как у тебя с печенью?
Я и поймался на удочку:
— На редкость, — отвечаю, — с печенью. Как будто ее и нет вовсе.
Мы купили торт, поймали такси. Маша называет водителю улицу Желтухиных. Я по привычке хватаюсь за печень, но уже поздно: на торт потратились, а сами сладкого не употребляем. Отступать некуда.
В дверях нас встретила Белла — из-за нее-то я и сторонюсь Желтухиных. Белла — здоровенный боксер дамского пола. Как всегда, она при полном параде, на шее позвякивает ожерелье из медалей.
Пока мы раздевались, Белла крутилась возле нас, обнюхивала торт. Встав на задние лапы, она уперлась передними в мой пиджак, тыкалась влажной мордой в яркий галстук.
— Могла бы заранее сказать, куда идем, — раздраженно шепнул я жене. — Одел бы старый костюм.
Когда позвали за
