Искусством петь, светить, блистать.
Сам суперкарго [5] мингер ван Кук
Сидит, погружённый в заботы:
Он калькулирует груз корабля
И проверяет расчёты.
— И гумми хорош, и перец хорош.
Всех бочек больше трёх сотен.
И золото есть, и кость хороша,
И чёрный товар добротен.
Шестьсот чернокожих задаром я взял
На берегу Сенегала;
У них сухожилья как толстый канат,
А мышцы — твёрже металла.
В уплату пошло дрянное вино.
Стеклярус да свёрток сатина.
Тут виды — процентов на восемьсот.
Хотя б умерла половина.
Да, если триста штук доживёт
До гавани Рио-Жанейро,
По сотне дукатов за каждого мне
Заплатит Гонзалес Перейро.
Так предаётся мингер ван Кук
Мечтам, но в эту минуту
Заходит к нему корабельный хирург
Гер ван дер Смиссен в каюту.
Он сух, как палка; малиновый нос
И три бородавки под глазом.
— Ну, эскулап мой! — кричит ван Кук. —
Не скучно ль моим черномазым?
Доктор, отвесив поклон, говорит:
— Не скрою печальных известий.
Прошедшей ночью весьма возросла
Смертность среди этих бестий.
На круг умирало их по двое в день,
А нынче семеро пали —
Четыре женщины, трое мужчин.
Убыток проставлен в журнале.
Я трупы, конечно, осмотру подверг, —
Ведь с этими шельмами горе:
Прикинется мёртвым, да так и лежит —
С расчётом, что вышвырнут в море.
Я цепи со всех покойников снял
И утром, поближе к восходу.
Велел, как мною заведено.
Дохлятину выкинуть в воду.
На них налетели, как мухи на мёд.
Акулы — целая масса:
Я каждый день их снабжаю пайком
Из негритянского мяса.
С тех пор, как бухту покинули мы.
Они плывут подле борта.
Для этих каналий вонючий труп
Вкуснее всякого торта.
Занятно глядеть, с какой быстротой
Они учиняют расправу:
Та в ногу вцепится, та в башку,
А этой лохмотья по нраву.
Нажравшись, они подплывают опять
И пялят в лицо мне глазищи,
Как будто хотят изъявить свой восторг
По поводу лакомой пищи.
Но тут ван Кук со вздохом сказал:
— Какие ж вы приняли меры?
Как нам убыток предотвратить
Иль снизить его размеры?
И доктор ответил: — Свою беду
Накликали чёрные сами:
От их дыхания в трюме смердит
Хуже, чем в свалочной яме.
Но часть, безусловно, подохла с тоски —
Им нужен какой-нибудь роздых.
От скуки безделья лучший рецепт —
Музыка, танцы и воздух.
Ван Кук вскричал — Дорогой эскулап!
Совет ваш стоит червонца.
В вас Аристотель воскрес, педагог
Великого македонца!
Клянусь, даже первый в Дельфте мудрец.
Сам президент комитета
По улучшенью тюльпанов, — и тот
Не дал бы такого совета!
Музыку! Музыку! Люди, наверх!
Ведите чёрных на шканцы,
И пусть веселятся под розгами те.
Кому не угодны танцы!
В бездонной лазури мильоны звёзд
Горят над простором безбрежным.
Глазам красавиц подобны они.
Загадочным, грустным и нежным.
Они, любуясь, глядят в океан.
Где, света подводного полны.
Фосфоресцируя в розовой мгле,
Шумят сладострастные волны.
На судне свёрнуты паруса.
Оно лежит без оснастки.
Но палуба залита светом свечей —
Там пенье, музыка, пляски.
На скрипке пиликает рулевой.
Доктор на флейте играет,
Юнга неистово бьёт в барабан.
Кок на трубе завывает.
Сто негров, танцуя, беснуются там,
От грохота, звона и пляса
Им душно, им жарко, и цепи, звеня,
Впиваются в чёрное мясо.
От бешеной пляски судно гудит,
И, с темным от похоти взором,
Иная из чёрных красоток, дрожа,
Сплетается с голым партнёром.
Надсмотрщик — maitre de plaisirs [6],
Он хлещет каждое тело,
Чтоб не ленились танцоры плясать
И не стояли без дела.
И ди-дель-дум-дей и шнед-дере-денг!
На грохот, на гром барабана
Чудовища вод, пробуждаясь от сна.
Плывут из глубин океана.
Спросонья акулы тянутся вверх,
Ворочая туши лениво,
И одурело таращат глаза
На небывалое диво.
И видят, что завтрака час не настал,
И, чавкая сонно губами,
Протяжно зевают; их пасть, как пила.
Усажена густо зубами.
И шнер-дере-денг и ди-дель-дум-дей —
Всё громче и яростней звуки!
Акулы кусают себя за хвост
От нетерпенья и скуки.
От музыки их, вероятно, тошнит.
От этого гама и звона.
«Не любящим музыки тварям не верь», —
Сказал поэт
