не умеют готовить, – рассказывал он дочери, – но в их простой, не испорченной приправами и соусами, пище есть что-то такое неповторимое, что я каждый день по нескольку раз проглатываю язык и с трудом достаю его обратно. Я попробовал решительно все, что они предлагают: от орчаты до валенсианской паэльи с исполинскими белыми, ватными на вкус, бобами и обычными, садовыми, как у нас на даче под Москвой, улитками. Мне казалось, они пялились на мои седые ресницы, когда я поддевал их вилкой и разглядывал, поднося близко к носу. А чуррос? Ты помнишь коричневые пончики из магазинчика на углу Басманной? Чуррос – те же пончики, только в виде палочек. Испанцы макают их в жидкий горький шоколад и едят на десерт. А какой у них кофе, а сыр … Дорогая, я перейду на новый размер одежды, если ты вскорости не заберешь меня обратно в Россию…»
В-третьих, ах, да и в-четвертых тоже, потом еще и еще…
А затем внезапно все переменилось. БВ даже не успел заметить, как и когда это произошло. Поездки в город стали доставлять лишь раздражение, паэлья надоела, а жирный, лоснящийся на солнце в полюбившемся кафе, хамон вдруг напомнил о больной печени.
Жизнь сделалась однообразной и неинтересной, как и то расписание, которого Борис Васильевич старался придерживаться прошедшие июнь и июль. Возможно, причина была именно в этом. БВ не сумел отказаться от многолетней, появившейся после смерти жены, привычки систематизировать и структурировать все вокруг себя.
Он перестал выходить из дома за чашечкой эспрессо после раннего завтрака, предпочитая ему самостоятельно сваренный в «моке», начал сочинять супы, делать макароны по-флотски и даже замахнулся на оливье. Его испанцы называли «русским салатом», но готовили все равно не так, как когда-то – Варенька.
Одно оставалось неизменным: каждый день БВ располагался в глубоком плетеном кресле на балконе, с которого открывался вид на море, пил ледяной виски и курил сигару.
В разговорах с дочерью Борис Васильевич все чаще жаловался на одиночество и бесконечно спрашивал, когда душечка Марьюшка заберет домой старика-отца.
– Папа, ты с кем-нибудь общаешься? – однажды спросила его дочь.
– Мне никто не нужен.
– Тебе будет не так скучно.
– Я не знаю языка.
– Но там же много русских! Сезон в самом разгаре. Займись чем-нибудь, БВ. Увидишь, ты сразу перестанешь хандрить. А нож? Ты давно брал его в руки?
– Марья, я готовлю три, а то и четыре раза в день!
– Не притворяйся, ты все прекрасно понял.
– У меня нет вдохновения.
– Так найди его! Господи, папа, мне ли тебя учить? Посмотри по сторонам. Прямо сейчас. Что ты видишь?
Борис Васильевич обвел взглядом балкон, на котором расположился с ноутбуком и, не найдя ничего примечательного, пожал плечами.
– Говори, – нахмурилась дочь прямо в камеру и грозно посмотрела на отца через монитор. – Опиши мне место, где сейчас сидишь.
БВ невольно рассмеялся: давно ли он сам вот так отчитывал непослушную Машку за лень и праздность?
– Я вижу море. Не целиком, конечно, а его кусок, ограниченный квадратом балкона. Но если встану в полный рост и подойду к перилам, то справа и слева почти что в бесконечность потянется соленая вода. Я вижу и ощущаю голыми пятками нагретый за день каменный пол. Его давно не подметали, а мне самому немного лень, поэтому я чувствую под пальцами песок и дробь ракушек, которые притащил с пляжа на шлепанцах. Передо мной деревянный коричневый стол с водяной пылью. На столе – потный стакан с виски, в нем трещит лед. Пепельница еще. В ней дымит не дорогая сигара. Над головой – маркиза…
– Ничего себе! И как ее зовут? – перебила отца Марья.
– Кого?
– Маркизу, конечно же. Вы уже познакомились?
– Глупая, ты меня сейчас рассмешила. Это же штора такая, неужели не знаешь?
– Откуда?
– Твоя мама одно время увлекалась шитьем. Журналы покупала, все подряд разглядывала. Не помнишь?
На экране ноутбука красивая молодая блондинка помотала головой.
– Помню, как мы с ней кукол одевали. Она шила, я играла.
– Хорошее было время, – улыбнулся дочери БВ.
– Что еще?
– Все, – развел руками Борис Васильевич и подался вместе с креслом в бок, – справа от меня – балкон соседей. Там пусто, хотя, погоди… – он привстал и заглянул за кусок бетонной стены, отделяющей его владения от их.
– Hola! ¿Cómo estás? ¿Qué tal? – раздалось из темноты, и БВ, прячась обратно, зацепился ногой за ножку кресла.
– Папа? С тобой все хорошо? – изображение Марии задвигалось по экрану из стороны в сторону.
– Чшшш, погоди, – перешел на шепот БВ, – это она!
– Маркиза? – захохотала дочь.
– Соседка, которая жарит бекон. Боже мой, а я все думал, кто же это…
– Ты о чем? Какой бекон?
– Она замучила меня. Сил больше нет выносить этот запах! Каждое утро ровно в шесть кто-то начинает жарить бекон. Нет сомнений в том, что это именно она! От нее и сейчас им пахнет. Право слово, душечка, какое может быть вдохновение с такими соседями? Ни одной утонченной натуры. Погоди, я переберусь в дом.
БВ осторожно, чтобы не шуметь и не привлекать к себе внимание соседки, перенес с балкона ноутбук и стакан с почти допитым виски. Сел за обеденный стол перед монитором и через стеклянную дверь-купе увидел, что сигара в пепельнице еще дымит. Подняв перед носом указательный палец и сделав знак дочери, говорящий «минуту!», он снова вышел на балкон.
Соседка справа уже стояла у разделяющей их апартаменты бетонной стены, но головы в сторону БВ не повернула. Она смотрела вдаль, туда, где за светлой песчаной полосой пляжа тихо плескалось море.
Борис Васильевич перевел взгляд с соседки на волны и у самой кромки воды заметил пару. Мужчина и женщина танцевали вальс. На нем, насколько сумел рассмотреть БВ, было надето что-то темное, возможно, майка и шорты, на ней –белоснежное, разрывающее черное пространство небо-море, платье или сарафан.
«Раз-два-три, раз-два-три, раз-два-три», – незаметно для самого себя, едва шевеля губами, начал отсчитывать БВ. Чернота рассеялась, и след, который в почти недвижимом небе оставляло яркое женское платье, неожиданно вызвал давнее воспоминание.
Продолжение 27 июля 2018 года.
Татьяна Разумова (Беатриса)
Артемисия
Хвала тщеславию, хвала расточительности царя Мавсола! Лабиринты его роскошного дворца почти приглушили уличное веселье. Совсем не слышен пир на ночных площадях. Там поют, танцуют и пьют в честь разгрома родосского флота.
Только снова зашуршали занавеси, растревожив вышитых на них амазонок. В покой к пленному флотоводцу вошел обнаженный мальчик с кувшином на плече. А вслед за ним
