Землю я предусмотреть не успел. Мне очень жаль, но вы превратитесь в спутник нашей планеты. Через некоторое время вы войдете в плотные слои атмосферы и сгорите.
— У нас очередь на гарнитур подходит! — забарабанила Авазова в стены лифта.
— А у меня завтра совещание, — боднул динамик Авазов.
— А я суп на плите оставила, — сказала Марья Семеновна. — Картофельный. С красным перчиком.
— А я собирался пить бросить, — загрустил дядя Костя.
— А меня жена запилила: мало денег ношу. Поэтому мне все равно куда. Хоть на околоземную орбиту, хоть в «черную дыру», — радостно сообщил я.
— В какую дыру? — испугалась Марья Семеновна.
— В черную. Есть такие звезды. Они сужаются и затягивают в себя все, что им попадется под руку. Друзья! — обратился я к присутствующим. — Самое время выбрать командира нашего космического лифта. Какие будут кандидатуры?
— Кроме вас, некого избрать, — сказал мне дядя Костя. — У Авазовых — кресло, у Марьи Семеновны — Роза, у меня — «Стрелецкая».
— Если других предложений нет, прошу голосовать, — сказал я.
Меня выбрали единогласно, и я решительно взял бразды правления в свои руки:
— Наша задача продержаться подольше. Возможно, какой-нибудь космический корабль и возьмет нас на буксир. Наша провизия — хлеб, который я только что купил в булочной. Хуже с водой — вместо воды у нас бутылка «Стрелецкой».
— Не у нас, а у меня, — поправил дядя Костя.
— Слово командира закон! — отрезал я. — Прошу сдать бутылку Марье Семеновне, которую назначаю главным хранителем хлеба и воды.
— А не скормит она хлеб своей ненаглядной Розе? — засомневалась Авазова.
— И еще, — продолжал я сурово. — Всяческие недружелюбные намеки, подковырки и грубые выпады в космосе отменяются. У кого несовместимость, будьте добры преодолеть ее. Товарищи Авазовы, как вас зовут?
— Тихон Христофорович и Софья Андреевна, — представился сразу за двоих Авазов.
— Очень рад! — сказал я, горячо пожав руки супругам. — Хорошо еще, что нас забросили в космос, а то и не познакомились бы. Софья Андреевна! Прошу любить и жаловать собачку Розу. Она полноправный член нашего экипажа.
— Роза, дай лапку Софье Андреевне, — сказала Марья Семеновна.
— А вы, Марья Семеновна, — распорядился я, — дайте лапку… вернее, руку Тихону Христофоровичу. И, кстати, если люди питают слабость к хорошей мебели, — это вовсе не порок. Одни любят собачек, другие — мебель.
— Уже начинает жажда мучить, — прохрипел дядя Костя.
— Сначала перекусим, — сказал я.
— Вообще-то полагается наоборот, — оживился дядя Костя.
— Никаких наоборот, товарищ дядя Костя, — охладил я его. — Здесь «Стрелецкая» не для веселья, а для того чтобы запивать пищу. Представьте, что это не водка, а «Нарзан».
Марья Семеновна выдала каждому по маленькому кусочку хлеба.
— К сожалению, нас забросили в космос без стакана, — посетовал я, распечатывая бутылку. — Пить будем из горлышка. По одному глотку.
Бутылка пошла по кругу. Авазовы, хлебнув «Стрелецкой», преобразились. Софья Андреевна разрумянилась и заулыбалась.
— Удивительно симпатичная собачка! — влюбленно уставившись на Розу, восторгалась она. — И как я этого раньше не замечала!
Тихон Христофорович, обняв дядю Костю, затянул:
— Валенки, валенки…
Мы все дружно подхватили эту не совсем космическую песню:
— Эх, не подшиты, стареньки…
И вдруг двери лифта открылись, и Марья Семеновна, стоявшая у дверей, вывалилась наружу.
— Человек в открытом космосе! — заголосил дядя Костя.
— Человек на пятом этаже, — сказал кто-то мрачно из космоса.
Мы осторожно выглянули из лифта. И первым делом увидели какого-то паренька в спецовке. Потом бросились в глаза обитые дерматином двери квартир.
— Стеклов я, — представился паренек.
Высыпавшись из лифта, мы стали обнимать Стеклова.
— Товарищ изобретатель! Разрешите доложить! — торжественно отчеканил я. — Первый в мире космический лифт благополучно совершил мягкую посадку в заданном районе второго подъезда.
— Вольно, — поморщился Стеклов. — К сожалению, я ошибся — вы никуда не летали. А мотались безостановочно, как челнок, между пятым и шестым этажами. Мой двигатель не смог вывести лифт на космическую орбиту. Хотя и создал, судя по вашим репликам, эффект невесомости.
— Обидно: мы только начали находить общий язык и уже посадка, — огорчился Тихон Христофорович.
— Приглашаю всех на картофельный суп, — сказала Марья Семеновна, первая в мире женщина, побывавшая в открытом космосе.
Весь экипаж космического лифта, водворив кресло-кровать в квартиру Авазовых, дружно отправился к Марье Семеновне на суп.
Если бы я был царем, я пообещал бы полцарства тому, кто сможет вызвать удивление на лице моей пятилетней дочери Ксюши. Чтобы удивить ее, надо быть сказочным Иванушкой-дурачком или хотя бы академиком. Мне, рядовому отцу, это не под силу.
В три года я повез ее на море. Увидев впервые море и горы из окна автобуса, Ксюша скользнула по ним взглядом и принялась разворачивать карамель.
— Ксюша, ты не думай, это не наша дачная речка Лебедянка, — засюсюкал я. — Это и есть море.
— Вижу, что море, — хрустя конфетой, сказала Ксюша. — Я знаю: у моря нет второго берега.
— А горы-то! Посмотри только на них, дочка! Огромные, как великаны! — лез я из кожи.
— Великаны огромнее, — с уверенностью сказала Ксения. — В одной сказке великан выше неба.
Годам к тридцати пяти мне довелось отведать заморский фрукт манго. Я был потрясен богатой вкусовой палитрой этого неземного плода. Когда Ксюшу впервые угостили манго, на ее лице была такая невыразимая скука, словно ей каждый день доставляют из Африки спецрейсом самолета всевозможные диковинки тамошней флоры, и если она их до сих пор еще потребляет, так исключительно из уважения к трудовому люду черного континента, который выращивает тропические фрукты.
Надеясь поразить воображение дочери, я привел ее к Лобному месту.
— Вот здесь, Ксюша, в старину четвертовали людей. Люди после этого оставались без рук, ног и голов.
— А, знаю, — не моргнув глазом, сказала Ксюша. — Потом им доставали живую воду и все прирастало. Ты сам читал мне такую сказку.
Да, по сказкам мы с Ксюшей давно ходим в передовиках. Исчерпав сказки народов мира, мы перешли на свои, доморощенные. Думаю, народы мира не обидятся на нас за то, что мы сводим вместе довольно разношерстную публику. Каждая наша сказка — это вынужденная импровизация перед сном или во время еды. Нет ничего скучнее для Ксюши сна и еды, а под сказку она с готовностью ныряет под одеяло и садится за обеденный стол. Под сказку дочь сметает все, что стоит около нее на столе. Однажды рядом с ней по неосторожности поставили кастрюлю с супом, и вся семья осталась без первого.
Сон Ксюше дается труднее. Час, а то и два я отбиваю лавры у Арины Родионовны, несколько раз сам себя убаюкиваю, и слова, на которых меня заедает, теряют
