05
Когда вы приедете в Минск из Европы на поезде, Город Солнца встретит величественной площадью Ворот. До этого двадцать минут ваш вагон будет пробираться через заводские предместья Города Солнца. Они повернуты к зрителю длинными коридорами высоких заборов, старых пакгаузов и землистых цехов. На площади Борот расположен главный вокзал Города. Когда-то их было два, но позже направление с севера на юг угасло, зато с запада на восток усилилось настолько, что площадь Ворот, с находящимся на ней вокзалом, стала средоточием не затихающей и к ночи жизни Города Солнца. Здесь непрерывно на восток идут поезда, направляющиеся из Берлина, Парижа, Брюсселя, Праги в столицу бывшей империи счастья Москву. Раньше тут стоял старый вокзал, построенный в сороковые годы. Но когда он уже не справлялся с масштабами здешней жизни, его снесли и возвели новое здание, напоминающее гигантского краба, на многочисленных ярусах которого разместились десятки круглосуточных магазинов, кафе, залов ожидания и ресторанов.
Боги Города Солнца. Крестьянка
Площадь Ворот встретит вас двумя пирамидальными башнями-близнецами, по углам среднего яруса которых стоят восемь статуй часовых Города Солнца. Хранители Города вернулись на свое место недавно. В моем детстве их уже не было на башнях. Но я помню, когда знойными летними днями мы бесцельно слонялись по пыльным закоулкам Города Солнца, они все равно пугали нас своим присутствием. Некоторые из них лежали, поваленные набок, в огромных арках, что соединяли площадь с придворцовыми парками, располагавшимися с другой стороны башен. Над арками висели черные, покрытые копотью чугунные медальоны с барельефами паровозов и большими пятиконечными звездами в центре. Локомотив всегда был символом страны Счастья. Во многих фильмах моего детства он летит, огромный, во весь экран, к светлому будущему, а спереди не нем сияет красная пятиконечная звезда. Раньше в одном из парков за башней даже стоял детский паровоз с маленькими вагонами. Но мы в нем играли редко. Обычно там сидели какие-то хмурые мужики и что-то пили. Он весь был усеян окурками и пробками из-под бутылок, которые пестрым ковром лежали вокруг вагонов. В моем детстве над арками еще не висели металлические сетки, которые появились по всей длине выходивших на площадь дворцовых фасадов позже, когда их пышная лепнина начала понемногу осыпаться. Иногда она падала на головы случайных прохожих. Возможно, именно об этом предупреждал знак с первых врат страны Счастья. От площади Ворот в глубь Города уходят пять улиц. Первая ведет к западной стороне площади Ленина. Вторая – к улице Карла Маркса, пророка, создавшего Das Kapital, священную книгу общества Счастья. Третья уходит к улице Кирова, героя, который хотел стать метафизиком, но был убит другим метафизиком – Сталиным, в Ленинграде, другом священном городе страны Счастья. Четвертая улица ведет к гигантскому амфитеатру Дворца физической Культуры. Трибуны Дворца уходят под землю, поэтому его аркады величественны, но не столь высоки, как стены римского Колизея. Зато над каждой второй аркой амфитеатра помещается круглый медальон с изображением атлета. В погожий солнечный день их античные тела резвятся в облаках, плывущих над Городом Солнца. Пятая улица уходит из Города. Она ведет в заводские предместья, где начинается иной город, тот, которого не должен был видеть зритель, въезжавший в страну Счастья.
Фасады площади Ворот
История Города Солнца началась задолго до появления общества Счастья. В то время, когда на другом конце континента Томас Мор пишет книгу об острове Счастья, которого нет, здесь, в стране, которая еще есть, начинают происходить события, предопределившие появление Города Солнца. До этого Великое княжество Литовское являлось огромной державой, раскинувшейся от Балтийского до Черного моря. Название княжества происходило от здешнего племени литва, жившего к северо-западу от Новогрудка. Там же, в городе Новогрудке была заложена и столица, которая позже переместилась в Вильно, другой священный город этой земли. Великое княжество Литовское населяли народы, говорившие на множестве языков. Его наполняли религии – почти все из существовавших в это время в Европе, каждая из которых жила в мире на этой земле. Страна могла стать империей, но не стала. А быть демократией в окружении империй опасно. В конце концов, это ее и сгубило. Злоключения Великого княжества начались в конце XV века, когда окрепшее после татарского ига Московское княжество начинает выдвигаться на запад. Прошли почти два столетия затяжных истощающих войн. В 1569 году измотанное в шести войнах с Москвой княжество Литовское заключило унию с королевством Польским для совместного противостояния ударам с востока. Образовалась Речь Посполитая – союз двух стран и народов, которые впоследствии по-братски разделят двести лет колониальной истории. Войн было много, но эта стала особой. Она началась в 1654 году, длилась тринадцать лет и забрала каждого второго жителя страны. На востоке встречались места, где из десяти выжили только трое. Княжество Московское начало ее, когда Литва была истощена после хаоса казацких восстаний и большой Тридцатилетней войны с королевством Шведским. В начале века королем Речи Посполитой стал Жигимонт III из династии Ваза. Лишенный престола на родине, он начал войну, пытаясь вернуть корону. Одновременно в стране шла гражданская война. Многие были за союз с Севером, считая войну с Швецией фатальной ошибкой, ослабляющей силы в борьбе против главного врага. События этого смутного времени названы после Потопом. Для Великого княжества это был действительно потоп – неуправляемая катастрофа, которая вела страну к гибели. Титаник, что раскинулся от моря до моря, шел ко дну, имея в своем теле за два столетия девять пробоин – девять больших войн, одна из которых стала смертельной.
Площадь Метафизика. Дворец Республики
Площадь Метафизика. Колонны
В детстве меня пугали огромные пространства Города Солнца. Не то чтобы мне было в них страшно, но со всех сторон они продувались ощущением тревоги. Возможно, причина в особом восприятии маленького человека. Когда твоя линия горизонта проходит не на отметке метр семьдесят, а гораздо ниже, предмет, который взрослому представляется нормальным, тебе может показаться намного более угрожающим. Когда тебе всего шесть, а ты стоишь среди этих пустынных пространств под палящим солнцем – а в этом Городе солнце всегда было изнуряюще палящим, потому что до ближайшей тени, в которой можно укрыться, нужно пройти не десять шагов, а во много раз больше – тебя невольно охватывает ощущение какого-то беспокойства. Ты чувствуешь, что тело – ничтожно малая величина в этом необъятном пространстве, под этим пронзительно синим небом, по которому медленно и величественно проплывают странным образом деформированные Аполлоны, Венеры, Амуры, гигантские конские головы, канелюры, античные вазы. Время от времени, когда солнце, облако и пространство, где ты стоишь, оказываются на одной линии, по площади скользит огромная тень. Ты видишь, как она появляется сначала на стенах зданий, стоящих вдалеке, на другом конце площади, спускается вниз и медленно двигается на тебя, окрашивая серым расбеленную охру лежащего перед тобой асфальта. Через мгновение она настигает тебя, на какое-то время зной исчезает, становится легче дышать, но еще через мгновение солнце возвращается в той же последовательности, как появлялась тень. И ты снова стоишь на палящем солнце под этим бездонно синим небом. Лето всегда приходило в наш Город внезапно. Оно появлялось сразу же после долгой зимы, вытесняя собой тот коротенький промежуток, который принято считать весной. На самом деле в этом городе было только два времени года. Зима, которая наступала где-то в конце октября и лежала прогорклым серым снегом до начала апреля, и лето, которое врывалось палящим стронцием в начале мая и переливалось желтым кадмием и охрой до конца сентября. То, что находилось между, – эти несколько недель неопределенности – называлось осенью и весной. В Городе Солнца было удивительное небо. Я любил, когда оно становилось глубоким, насыщенным кобальтом. Тогда по нему величаво проплывали эти бесчисленные белые статуи ватных богов, которые удивительным образом гармонировали с архитектурой Города. С пустыми колоннадами коринфского ордера, величественными арками и обелисками, не до конца понятного мне сакрального смысла. В такой день Город был полон глубоких контрастных теней. Нигде более я не встречал таких теней, как в Городе Солнца. Пространство любого европейского города слишком тесно, слишком насыщено, чтобы тени могли так рельефно себя прорисовать. Здесь же они вырывались на волю и творили феерию графических танцев, свободу которых не сдерживало пресыщенное пространство утомленного архитектурой европейского города. Много лет позже, став художником, я полюбил живопись де Кирико и Дали. В их картинах было что-то созвучное моим смутным воспоминаниям, ощущениям мальчика, который стоит на пустынной площади среди пляшущих теней Города Солнца. Однако бывали дни, когда небо окрашивалось не в кобальт, а становилось серо-ультрамариновым маревом. Будто мутная пленка обволакивала город. Солнце через нее пробивалось, но не давало теней. Они становились неопределенно размытыми. В такие дни было трудно дышать. Воздух насыщался влагой, и липкая вязкость, как смог, накрывала весь Город. Тогда любое движение требовало двойного усилия, а легкое облегчение приходило, лишь когда солнце закатывалось за горизонт и Город погружался в спасительную прохладу ночи. В редкие дни над Городом Солнца бывало абсолютно безоблачное небо, какое можно увидеть в Испании. С севера и юга, с запада и востока Город окружали бесчисленные болота, которые порождали особый климат. Воздух в нем влажный всегда, а любая жара или холод переносятся тяжелее, чем зной у моря или стужа где-нибудь в глубине континента.
