Праздничная традиция также особо отличает Покров. За ним (под покровом) Москва начинала другую жизнь. Этот день-выключатель, приходившийся в свое время на 1 октября, завершал череду ярких сентябрьских праздников — с ним из Москвы уходило бабье лето.
Сентябрь еще вполне светел; его праздничная корзина полна доверху. Закончилась страда, совершены все церемонии, связанные с уборкой урожая. Их множество: вспомнили все — от свеклы до овса; даже пчел, укрываемых на зиму, проводили особой «медовой девятиной» — девятидневным поеданием меда.
Все это позади; на Покров Москва пересекает некую важную границу: отныне цвет и звук в ней меняются, она словно пустеет, наполняется тишиной.
Наступила пауза для размышления. Если в человеке Москва сидит крестьянин (а он в нем сидит несомненно), то для него этот переход из сентября в октябрь представляет принципиальную перемену состояния.
Это переход от праздника к праздности.
К состоянию странной (относительной) свободы, когда круг занятий, способных его развлечь, стремительно сужается, и он оказывается наедине с самим собой. Он принимается сочинять, воображать лишнее.
Вот что важнее всего: за Покровом начинается праздное самосочинение Москвы.
*Сразу вспоминается Пушкин — признанный октябрьский автор. Александр Сергеевич Москве родной сын — буквально, по месту рождения. (Толстой, скорее, ею усыновлен; о нем предстоит особый октябрьский рассказ).
Пушкин определенно указывает на октябрь, как на свою сокровенную лабораторию: это место в календаре, где ему легче всего сочиняется. Стихи он собирает, как урожай; точно крестьянин, готовит эту позднюю страду — весь год собирает заметки, эскизы, развернутые, но не отделанные главы — на Покров уединяется, под покровом творит.
Пустыня поздней осени, с каждым днем, с каждым вздохом леса отворяющаяся все шире, его не пугает — напротив. Уходящую явь Пушкин успешно заменяет словом. Его пространство остается полно.
Пушкинские слова делаются октябрьским образом предметны.
Хороший урок: ушедшее из Москвы лето должно теперь заменять предметом слова — растить его в тишине, в отрыве от пестрого летнего тела.
*Был упомянут еще один аргумент в доказательство того, что именно после Покрова следует начинать наблюдение московского «праздного» календаря.
Покров выступает как заранее объявленное начало зимы. Это своеобразный зимний предел во времени, ясно отмеченный в народном сознании: на Покров приходится праздник первого снега.
Первый снег теперь все реже выпадает именно в этот день, но для традиционного календаря это не суть важно: календарь помнит о первом снеге, на Покров вспоминает зиму и дает об этом знать Москве.
Что такое это высланное далеко вперед заявление зимы, ее первый ледяной привет? Малое чудо, «окаменение» воды, длящееся один покровский день. Все, что связано с переменами в состоянии воды, имеет для календаря существенную важность. Превращение воды в снег и лед означает для Москвы своеобразную остановку времени. Время словно замирает на мгновение. Этого природного фокуса не знает ни одна христианская столица — только Москва.
Праздник первого снега отделяет Москву от других христианских, родственных ей культурных и сакральных пространств. В первую очередь от Константинополя, от которого она унаследовала традиционный календарь.
Константинополь представляет для Москвы хронологическую матрицу: ее календарь строится поверх византийского, более или менее точно повторяя его ключевые праздники. Но вот в одно мгновение падает на Москву первый снег и белым пологом (чистою страницей) отделяет ее от материнского лона.
После Покрова Москва делается сама себе календарь.
Она не просто отделяется от византийской матрицы: она делается в истории самостоятельной, узнаваемой фигурой. Теперь она другой «предмет времени». У нее должно быть особое начало во времени и соответствующий этому началу праздник. Этот праздник — Покров.
Византийский календарь завершает праздничный цикл в августе. 1 сентября православная церковь, согласно этому календарю, отмечает Новолетие. Москва после этого протягивает праздничный, урожайный сентябрь; ее лето — третье, бабье лето — все длится.
Но вот, в один день, разом, с появлением первого снега это лето заканчивается. На одно мгновение в Москве поселяется зима. Нет более Константинополя и его счета времени.
Есть Москва: так начинается ее собственный календарь.
Покров, как никакой другой день в году, обозначает самостоятельность московского календаря; после него начинается сезон, которого ни у кого нет более. До Рождества еще три месяца, а уже вода в Москве окаменела и встало время. Нужно выдумывать бытие заново.
Это повод для большого праздного художества.
14 октября открывается дверь в «лабораторию» Москвы: полутьма, пространство гулко, предметы и краски показательно отдельны и округлы. Неудивительно — если сама Москва теперь отдельна от прежней истории, отчленена, свободна от Царьграда.
Тут есть повод для печали (октябрьской): не просто свободу, но разрыв Москвы с привычной матрицей фиксирует «покровский» календарь. Нет Царьграда, стало быть, Москва осиротела.
Новое состояние Москвы во многом драматично; не столько она покинула старый свет, сколько свет ее оставил. Лето кончилось, время спряталось, раскатилось яблоками, рассыпалось золотым зерном. Начинается пьеса об осенней пропаже времени, об октябрьских прятках света. Время рядом, за оболочкой мгновения, как летний свет за глянцевым, улыбающимся покровом яблока, — там, не здесь.
Задание для Москвы: восстановить присутствие времени. Вернуть лето: неосуществимое, утопическое задание. Все равно что найти дорогу в рай. От этого Москве является печаль, и вместе с ней твердое ощущение необходимости особого рода художества — времязаменяющего, которое пока неизвестно что такое. Как заменить, как (в календаре) нарисовать другое, собственное время?
За Покровом, в сторону Казани
Этот «лабораторный» послепокровский сезон в Москве можно определить как Казанский.
Первое объяснение: на следующий день после праздника Покрова, 15 октября, Москва празднует покорение Казани Иоанном Грозным (1552). Таково начало сезона, которое сразу задает стиль его проведения. Рисуется восточный вектор; в том направлении готово течь московское время, там совершается событие, главное на этом отрезке календаря. Туда указывает Казань.
Так начинается художество Москвы во времени: мысленно она поворачивается на восток.
Завершает октябрь Казанская (празднование Казанской иконы Божией Матери), приходящаяся на 4 ноября; большой праздник, во все времена отмечаемый в Москве. Это означает, что начало и конец первого праздного сезона Москвы отмечены казанской рифмой.
Москва слышит это: она меняется согласно этой рифме. Таково ее «пластилиновое» свойство — она умеет меняться на праздник.
Вот пример самый показательный, который имеет смысл рассмотреть подробно, чтобы понять, как способно перемениться на праздник «пластилиновое» тело Москвы. Пришел Покров, за него спряталось прошедшее лето: нужно строить ему замену. На следующий же день ему является замена — и какая! Собор Василия Блаженного: один из самых ярких, знаковых предметов Москвы.
В память о победе над Казанью в Москве строится особый собор — Покровский, Покрова что на Рву, он же Василия Блаженного. Это настоящая визитная карточка Москвы.
Очень хорошо, что собором Василия Блаженного открывается наш праздный календарь: собор встает на обложке календаря — по нему Москва узнаваема сразу.
Сюжет строительства Покровского собора есть уже готовое литературное прозведение: согласно легенде, он строился — собирался — из нескольких малых храмов, каждый из которых знаменовал взятие очередного города в войне Москвы с Казанью. (Не совсем так: малыми храмами отмечались ключевые события той войны — начало похода, начало штурма Казани, его победное завершение.) Так Покровский собор являет собой воплощенную историю. Одновременно это календарь: каждый храм посвящался святому, на праздник которого приходилось то или иное победное событие. Один храм в этом соборе «весенний», другой «летний», в центре же встает «осенний», Покровский: в праздник Покрова начался решающий штурм Казани.
Не здание, а вереница праздников, застывший в воздухе салют победы (кстати, похоже; к тому же салют как таковой прямо связывается в нашем сознании с Красной площадью, Спасской башней и этой фигурой Покровского собора). Это не собор, а постоянно действующая иллюминация: синее небо, которое в октябре из-за золота листвы делается вдвое синее, не хуже ночной тьмы оттеняет этот салют красок: отдельных, самосветящих, каменно плотных.
