В последний день декабря 1826 года появился циркуляр Министерства внутренних дел, предписавший гражданским губернаторам доставлять сведения о памятниках архитектуры и о строжайшем запрещении их разрушать. Их сохранность возлагалась на начальников городов и местную полицию. По всей видимости, циркуляр выполнялся плохо, потому 11 ноября 1869 года он вновь был подтвержден. Полтора десятка губернаторов, в том числе таких богатых памятниками зодчества местностей, как Вологодская, Ярославская и Киевская, вовсе не отреагировали на циркуляр, а семнадцать, в «лучших» традициях российской бюрократии, отделались отписками, сообщив «что в их губерниях вообще нет памятников древности».
Во второй половине XIX века при Министерстве внутренних дел учредили специальную комиссию для выработки законодательства об охране памятников старины в общероссийском масштабе. Однако законодательный процесс проходил медленно, и давно назревшая проблема перешла в следующее столетие. Обсуждалась на уровне министерств, правительства и Государственной думы, но в силу различных причин она так и не была разрешена: закона не появилось. Деятельность по охране памятников продолжала оставаться уделом общественности.
Впрочем, в понимании существа памятников истории и старины долгое время не было единства. К примеру, светская власть поначалу не распространяла свои охранные меры на церковные сооружения, а в среде духовенства понятие о культовых памятниках тоже приживалось трудно. Дело в том, что у церковников во взглядах на архитектурные постройки и богослужебные предметы на первом месте стояла святость, а не их историческая или художественная ценность.
«Внимание и интерес к памятникам родной старины все шире и шире развивается в нашем обществе, – говорилось в июле 1913 года на страницах петербургской газеты "Вечернее время". – Надо думать, что, узнав ныне о существовании "комиссии по регистрации памятников искусства и старины С.-Петербургской губернии", к ее трудам примкнут многие любители старины».
Тайны «Рюриковой крепости»
Про Старую Ладогу сказано и написано уже немало, но об этом удивительном уголке Древней Руси на Северо-Западе можно говорить бесконечно. Однако то, что мы видим сегодня в Староладожской крепости, – в значительной степени творение рук отечественных реставраторов второй половины XX века.
Век назад, когда к Старой Ладоге проявился активный интерес историков и археологов, древняя крепость представляла собой живописные руины. По воспоминаниям современников, внутри крепости (тогда ее называли «Рюриковой») находились «старое очень запущенное и неряшливое кладбище, две небольшие старинные церкви и деревянная сторожка». Густые заросли бурьяна и крапивы скрывали каменные и чугунные плиты, почти ушедшие в землю, развалившиеся кресты и уцелевшие старинные памятники.
«На остроконечном полуострове, омываемом Волховом и рекой Ладожкой, выдвинулась вросшая в землю зубчатая развалина из дикого камня, а сзади раскинулись холмистые зеленые поля, – говорилось в 1902 году в книге Е. Нелидовой "Русь в ее столицах", в томе, посвященном Старой Ладоге. – С обеих сторон все это охраняется, как безмолвными стражами, высокими зелеными курганами. Это Старая Ладога – древняя торговая пристань и пограничная твердыня Новгорода».
Древняя крепость так пострадала от времени и войн, особенно в Смутное время, что уже к концу XVII века лежала в руинах. Когда Петр I в 1699 году затребовал указом выписку из описных новгородских книг о состоянии казенных зданий и имуществ, ему было сообщено о состоянии крепости в Ладоге следующее: почти все башни «сгнили, стоят без кровли и от мокроты сыплятся и валятся врознь, мосты все прогнили и провалились».
Вид с правого берега Волхова на крепость и Успенский женский монастырь. Фото начала XX века из семейного архива П.В. Половникова
На протяжении веков ремонтно-восстановительными работами в Старой Ладоге практически никто не занимался, и время совершало свое дело: к началу XX века «Рюрикова крепость» лежала в развалинах, посредине их возвышались лишь каменный храм Георгия и деревянная церковь Дмитрия Солунского. Оба строения к концу XIX века пришли в страшную ветхость.
В храме Георгия вся штукатурка снаружи осыпалась и местами обвалилась, а крыша, рамы и пол почти совсем прогнили. По воспоминаниям очевидцев, стекол во многих рамах не было, и оконные отверстия затыкались старинными холщовыми ризами. Фрески покрывали толстые слои копоти и пыли.
Правда, фресок XII века к тому времени сохранилось мало, потому что в XVIII-XIX веках при ремонтах церкви они отбивались либо закрашивались. Причина подобного отношения – вкусы тогдашнего духовенства. Каменщики, работавшие в церкви, рассказывали потом, что им страшно было рубить топорами лики святых, но они не смели ослушаться приказаний батюшки и «распорядителей».
В 1902 году, после поданного Николаю II прошения, власти выделили средства на ремонт храма Георгия. Работы начали без промедления, и в июле 1904 года, в разгар Русско-японской войны, когда все русское воинство просило помощи у Георгия Победоносца, храм заново освятили.
Не лучше обстояли дела и с деревянной церковью Дмитрия Солунского. Построенная в 1731 году вместо разобранной старой (первые упоминания о которой встречаются в документах конца XV века), к середине XIX века она пришла в полную ветхость. Около полувека в ней вообще не производилось религиозных служб. Летом 1901 года на частные средства храм обновили, правда, древний архитектурный облик церкви при этом слегка изменился.
Историк Николай Филиппович Романченко, посвятивший в ту пору несколько книг Старой Ладоге, написал даже стихотворную поэму «по случаю закладки возобновленной, древней церкви Св. Димитрия Солунского, 15 июля 1901 года». В ней содержались следующие строки:
Так совершилась работа сия,
Димитрия храм стародавний
Снова засветится, словно свеча,
В первой столице избранной!…
Развалины некогда грозной крепости, остатки башен и стен, возвышавшиеся над Волховом и Ладожкой, на протяжении многих веков будили народное воображение. Страшными тайнами манили уходящие куда-то далеко под землю полуобвалившиеся лестницы, темные полузасыпанные переходы.
Неслучайно среди местных жителей издавна ходили легенды о глухих подземельях, где томились узники времен Рюрика и позднейших владетелей крепости. Из уст в уста передавалось о загадочных подземных ходах, будто бы идущих под Волховом и соединяющих крепость с противоположным берегом или с другими крепостями по берегам реки, от которых не осталось никаких следов.
Старая Ладога. Вид на руины древней крепости. Фото конца XIX века
Некоторые горячие головы, наслушавшись подобных легенд, пытались разгадать тайны «Рюриковой крепости». Известно, что в середине XIX века некий житель Старой Ладоги Ананьев рассказывал, как он еще в детстве сопровождал своего отца в попытке найти тайники крепости. Они проникли в подземный ход (про него в Ладоге поговаривали, что он тянется чуть ли не на восемь верст под Волховом) и шли по нему, пока не уперлись в запертые на замок железные ворота. Вспугнутые путешественниками летучие мыши метались под сводами подземелья, задевали идущих крыльями, чем довершали мрачную картину.
Тогда же, в середине XIX века, была предпринята попытка «экспедиции» с целью исследования тайн «Рюриковой крепости». Ее совершили писатель Александр Башуцкий, ставший монахом Староладожского Никольского монастыря, иеромонах того же монастыря отец Антоний (Бочков), духовный наставник будущего известного художника Василия Максимова, и ладожский старожил дьякон Савва Беляев. Рассказ о похождениях любознательной троицы в подземельях староладожской крепости опубликовал в 1884 году журнал «Гражданин».
Старая Ладога. Вид на крепость. Фото 1912 года
Участники экспедиции, получив ключ от священника Георгиевской церкви, отперли маленькую ветхую дверь под юго-восточной угловой башней. Запасшись фонарем, лопатами и ломом, они отправились на осмотр открывшегося прохода. С риском для жизни им пришлось пробираться в полумраке, под сырыми нависающими каменными стенами, которые, казалось, вот-вот готовы были обрушиться. Чем дальше, тем удушливее становился воздух, труднее становилось дышать. Над головами, казалось, стоял гул от перекатывающихся волн Волхова, ноги вязли в грязной тине. От удушливой атмосферы погас огонь в фонаре, а свечи не зажигались.
Путешествие продолжалось около часа, после чего участники его чуть ли не ползком выбирались обратно. «Насколько можно предположить по странствованию в извилистых ходах, – рассказывалось в журнале "Гражданин", – они заключили, что прошли только несколько саженей от крепости, удовлетворясь одним этим опытом и выведя из него действительность существования древнего сообщения крепости через прорытый под водою ход».
