— Вот и молодец, — похвалил Константин Андреевич, — без тебя бы мы пропали. Уж не свадьба была бы, а так — попойка под селедку.
А она так и зарделась от его похвалы, даже глаза повлажнели от удовольствия.
— Я тут порядочек составила для стола, ну, меню, будем говорить, — и Анна Васильевна достала из сумки лист бумаги. — Первое, конечно, студень. У меня уже есть голова и ножки. Не у меня, дело ясное, а свиные, — и снова в смех ударилась, ну будто кто ей душу щекочет. — Это я сейчас поставлю. Люди ведь, как идут на свадьбу, день не едят. И правильно, потратились на подарки, так хоть на еде пусть наверстают. Они приморятся, а мы их тогда салатом притомим. Первое дело — весенний салат. В ход пустим помидоры, огурчики, лучок, горошек.
Константин Андреевич слушал Анну Васильевну уже вполуха, зная, что на всякое дело заводится она медленно, но если заведется, то будет как вечный двигатель, и он привычно начал думать, что вот сегодня — последний день с дочерью под одной крышей. И вот ведь как замуж не хотелось выдавать ее. Если б можно было не выдавать вовсе, а всего лучше — будь она нескладехой, недотепой, чтоб уж не приглянулась никому, это ему всего лучше было бы. А так, дело какое: весела, красива, легка — все равно выйдет, не сейчас, так через год. Тьфу ты да и только.
— Второе — рыбный салат, — наслаждалась своей изобретательностью Анна Васильевна. — И тут мы пустим в ход копченую рыбу, картошечку с яйцом и майонезом. Люди-то думать будут, что это все, сил у них к пище нет, а мы им — ах! — блюдо одно другого лучше. Вот у вас сил нет, а вы кушайте, пожалуйста.
А Константин Андреевич под восторги Анны Васильевны начал думать о Коле, женихе Тани, что вот он почти не знает жениха. Ну, парень как парень, от Тани тает, это верно, шофер второго класса, армию отслужил, это тоже верно, а что он за человек, вот ведь загадка. Хотя если разобраться, то ведь не Константину Андреевичу, а Тане терпеть или радоваться, и что толку изводить себя, хорош Николай или плох. Хотя Константину Андреевичу все кажется, что Коля как бы не ровня Танюше получается. Вот почти год его знает, а ни разу не видел с книжкой в руках и ни разу не слышал, чтобы тот такое что-либо сказал, чего не знает Константин Андреевич. А как так? Человек-то юный, ум у него молодой и встревоженным должен быть, ничего-то в нем, пожалуй, еще не отстоялось, не улеглось по привычным полочкам, так поговори с человеком, видавшим виды, тертым калачом, поспорь ты с ним, это же как интересно может выйти — поспорить о житье-бытье. Вот Таня техникум связи окончила, Константин Андреевич ее на вечерний институт настраивает, да и сама она учиться дальше хочет, так паренек, он как же, мешать будет или поддержит ее? Беда, если будет мешать. Сам Константин Андреевич не выучился своевременно — война, быт голодный, семья, — однако способность к ученью и даже к инженерству чувствовал в себе всегда: и в техникуме охотно учился, и рацпредложения имеет, и начальника цеха заменял — нравилось ему за книжками посиживать. Недоучился — не его вина, но желание было, и теперь ему очень хотелось, чтоб доучилась хотя бы Таня.
— Ну, а потом, конечно, мы начнем пристреливаться, — все расходилась Анна Васильевна. — Дело важное — запустим мясной салат. Тут вареное мясо нужно — завтра сделаем.
И в это время Танюха в комнату влетела, и Константин Андреевич заметил, что у нее прическа свадебная.
— Вот теперь уж точно — завтра свадьба, — сказала Анна Васильевна.
На голове-то ей корзиночку уложили светлую, блестящую лаком корзиночку. Сказать по правде, привычная ее прическа не хуже — тугой светлый пучок, — но кто же это идет во Дворец с простенькой прической.
— И как же ты будешь спать со своей корзинкой? — поинтересовался Константин Андреевич.
— На валик лягу. Шея, говорят, будет с непривычки болеть, но голова останется целой.
— Да уж шея тебе ни к чему. А голова нужна, чтобы фату прицепить. Ну-ка покажись Анне Васильевне.
Таня проворно вынула из шкафа фату, да такую длинную, какую Константин Андреевич и не видал никогда.
— Ну как, Анна Васильевна? — спросила Таня.
— Хорошо, Танюша, — ответила Анна Васильевна. — Очень хорошо.
Да, хороша, молча согласился Константин Андреевич, и как на мать похожа! Точно так глаза чуть-чуть скашивает, и, как у матери, при улыбке глаза слегка влажнеют. Да уж завтра свадьба, хочешь не хочешь, а душу надо настроить на веселый лад.
Таня набегалась за день, устала и сейчас молча отдыхала на диване. Константин Андреевич чувствовал, что она понимает его печаль. Ему хотелось поговорить сейчас с ней подробно, узнать, например, счастлива ли она сейчас, так ли уж любит своего Коленьку, но вот беда — за много лет у них возникло молчаливое понимание друг друга, серьезного же несогласия никогда не бывало, и потому они не привыкли подолгу разговаривать. И потому все, о чем Константин Андреевич хотел узнать, он скрутил в такой вопрос:
— Ну, как дела, дочка?
— Все в порядке, папа. — Понимала серьезность вопроса и потому успокоила отца: — Все будет хорошо.
Он хотел возразить, что и все люди, выходя замуж, думают, что непременно все будет хорошо, да и кто ж это надеется на худшее, смешно даже подумать, однако ж Константин Андреевич понимал, что говорить сейчас что-либо лишнее, напоминать о сложностях семейной жизни — занятие пустое, сейчас, как обычно, между ними было согласие, дочь понимала его печаль, и этого было достаточно.
Что говорить, растить детей вообще труд нелегкий, растить же их без матери или отца, следует понимать, и вообще труд тяжелейший — не можешь задержаться после работы, чтоб поговорить с друзьями, и не можешь встретиться с понравившимся тебе человеком, круть-верть, а не позже восьми часов надо прийти домой, потому что тебя ждет малолетняя дочь; летом еще куда ни шло, соседи во дворе поприсматривают, а в осенние либо зимние вечера глаз нужен собственный, потому что необходимо проверить, исправно ли сделала уроки, да покормить, да спать уложить; хорошо хоть подолгу не болела, здоровой росла, а мелкие простуды, а ангина в десять и в двенадцать лет, а карантин по скарлатине в третьем классе, — память о воспитании дочери у него не только отцовская, но и материнская тоже. Жизнь же собственная — заметить надо — только одна. И это не шуточки.
Вот поэтому ты имеешь все права на печаль, когда понимаешь, что дочери своей не так уж особенно теперь и нужен. Кто-либо другой ей понужнее будет, и заботы о нем покруче твоих забот.
Так тянуло Константина Андреевича поговорить, размягчить душу, вспомнить, как согласно тянули лямку, оставшись без ее матери, как крепко держались друг за друга, но толку-то что вспоминать прошлое — жалость ли в душе накрапывать, на благодарность ли набиваться, как же хорошо жили они вдвоем, тяжковато, спору нет, да ведь делал что-либо не из одного долга, но, главное, из любви к дочери. Что уж тут говорить лишнее.
— Ты на работу заходила?
— Заходила.
— Про завтрашний день напомнила?
— Напомнила.
— Все придут, кого звали?
— Все. И Лида вышла из отпуска.
— Это хорошо.
Константин Андреевич подумал, что вот на первые дни Анна Васильевна отдаст Тане и Коле, молодоженам то есть, свою комнату, но потом-то они вернутся сюда, к Константину Андреевичу. Это все так, конечно. Но боялся он — не будет ли в тягость, особенно когда дети пойдут. Так что надо бы как-либо уладить дело с Анной Васильевной, поговорить с нею осторожно. Хорошая она, заботливая; раньше не заводил разговор, считая, что он очень Тане нужен, теперь же самое время приспело для такого разговора.
— А ну, снова покажись, — сказала Анна Васильевна, которая не могла долго сидеть молча.
Таня снова кружилась по комнате, и снова было весело, и Таня и Анна Васильевна смеялись.
— Последняя пристрелка? — вдруг услышали они сухой насмешливый голос. — Это хорошо.
В дверях стоял Петр, старший брат Константина Андреевича. Он пришел со своей женой Верой Ивановной. Договаривались так, что Вера Ивановна будет главной помощницей Анны Васильевны.
Петр Андреевич стоял в дверях, широкоплечий, поджарый, с коротко стриженными рыжеватыми волосами. Он старше Константина Андреевича, однако выглядит несколько моложе: тело его еще не тронула рыхлость, морщины врезались не глубоко и были помельче, губы тонкие, сухие и всегда поджаты, так что собеседникам его казалось, что Петр Андреевич их за что-то осуждает.
Только что Анна Васильевна, Таня и Константин Андреевич были веселы, но с приходом Петра Андреевича радость их мигом улетучилась. И это потому, что Петр Андреевич своей серьезностью действует на всех усмиряюще. Словно б вот веселится человек безоглядно и в самый накал веселья кто-то ему напоминает, что через полчаса праздник кончится, а завтра на работу, работа же каждого человека важна и необходима, или же радуется человек счастью внезапному, большой удаче, а ему строго кто-то напоминает, что это еще не вечер, вечер же скоро наступит, и что ждет человека, что останется от него — тленье, не так ли? — все так, все верно, только тленье, но да человеку покружиться хочется, встряхнуться, перья расправить, петушком походить, и какая тут правда может быть правдивее.
