— Мариза, ты уже купалась? — спросила Розакок, не придумав ничего другого.
— После первого ребенка я уже не купаюсь, — сказала Мариза, и тут же на куче одеял за ее спиной заплакал ее четвертый ребенок и первый мальчик, трехмесячный Фредерик. (Рядом с ним спал ее муж Мэйси. Он был ровесник Майло и не умел плавать.) Мариза бросила хмурый взгляд на Розакок, словно мальчик разорался из-за нее, и, обернувшись, взяла его на руки. Малый был упрятан в плотный вязаный костюмчик и капор, закрывающий уши (все было синее, в тон семейству), и так неистово вопил, что стал похож на раскаленную печку.
— Он не зажарится у тебя, как думаешь? — сказала Розакок.
— Нет, — отрезала Мариза, и говорить им было больше не о чем. — Мариза принялась расстегивать левой рукой платье. Но она не успела расстегнуться, как Фредерик привалился к ней головкой и зачмокал губами. Его мокрый ротик искал под синей бумажной тканью грудь.
— Обожди ты, — грубовато сказала она — не Розакок, а ему. Но Розакок тем не менее стояла и ждала, не произнося ни слова, а Фредерик нашел то, что было ему нужно. Мариза тоже молчала и смотрела, как ее ребенок — четвертый по счету — жадно высасывает из нее жизнь. Немного погодя Фредерик, сосавший с крепко зажмуренными глазами, вдруг слегка улыбнулся, и в ответ на лице Маризы тоже мелькнула улыбка — первая за этот день. А Розакок с таким же успехом могла находиться где-то в Египте (примерно так ей и казалось), и, подняв голову, она пошла к Маме.
Мама сказала:
— Как же это ты не поздоровалась с мистером Айзеком? — И, не дав ей ответить, прибавила: — Вид у тебя — будто ты на циркулярной пиле ехала.
— Если ты так называешь мотоцикл, тогда да, — ответила Розакок.
Сисси чуть приоткрыла глаза и проговорила:
— Жаль, что пять месяцев назад меня никто не прокатил на мотоцикле по ухабистой дороге — тогда б я сегодня не мучилась.
— Что с ней?
— А ничего, — сказала Мама, — просто она поела рагу из курятины, а Майло возьми да скажи, что старый Гаптон уронил в кастрюлю свои зубы. Раньше-то ей не успели сказать. Мистер Гаптон последний мешал рагу перед тем, как его разложили по тарелкам, а челюсть он положил в карман рубашки, чтобы десны отдохнули. Ну и вот, все стали есть, а мистер Гаптон не ест. И Майло заметил, что он хмурится, по карманам хлопает и чего-то ищет на земле у котла, ну Майло и спросил, в чем, мол, дело, а тот и говорит: куда-то упала моя челюсть. Хорошенькое «куда-то»! Целый час человек гнулся над полным котлом чудного рагу, так куда ж ей упасть? Ну, оказалось, что не в котел, только никто этого не знал, пока кто-то из ребятишек не нашел ее, целехонькую, возле поленницы, он брал дрова, ну там и уронил. А Сисси свое рагу уже почти что съела, потом услышала про челюсть да как хлопнется в обморок — челюсть-то тогда еще не нашли, и вот так до сих пор и лежит, а я ее обмахивай как дура. — Потом Мама вспомнила то, о чем жаждала услышать весь день. — Так как же похороны?
— Мама, ведь это не кино.
— Знаю. Но может, кто-то кричал…
— Может, и кричал. Я не осталась до конца.
— Почему? — Но вдруг Мама отвлеклась. — Ты гляди на Уэсли!
Уэсли выскочил из раздевалки и побежал на вышку, перемахивая по три ступеньки зараз, и вдруг, будто нечаянно, сорвался вниз и, болтая ногами, завопил: «Майло!» (чтоб Майло над ним посмеялся), но тут же выпрямил ноги, сложил вытянутые руки и стал похож на окоренный белый ствол дерева (так прозрачен был воздух), и не успела Розакок перевести дух, как он медленно, без шума, без брызг ушел под воду, и шутка над Майло кончилась уже не шуткой.
— Ну, этот умеет нырять, — сказала Мама. — Должно быть, уже до дна достал. — И сейчас же Уэсли выскочил из воды и, как доказательство, поднял над головой руку с зажатой в горсть землей со дна; из горсти к локтю текла черная грязь.
— И как его там на дне пиявки не сожрали, — произнесла Сисси. — Я Майло сказала: если подцепишь пиявку, ко мне не подходи.
— Уэсли такой шустрый, что ни одна пиявка его не ухватит, — сказала Мама.
— Аминь, — сказала на это Розакок.
— Не знаю, как насчет пиявок, — продолжала Сисси, — а Уилли Дьюк Эйкок уже его ухватила. (Уилли Дьюк бегала за Уэсли с седьмого класса, когда она вдруг выросла и распышнела, на несколько месяцев опередив всех подруг, и сейчас она подбиралась к нему и Майло на самое глубокое место, а пловчиха из нее как из мешка с отрубями, она погрузилась в воду так, что поди разбери, есть ли на ней хоть какой лоскуток, и плыла по-собачьи, взбивая пену и изо всех сил стараясь удержаться на воде.)
— Долго не продержится, — сказала Розакок.
— Милая, у нее в лифчике свои поплавки от бога, — сказала Сисси. (И Сисси была права. Прошлым летом Уилли Дьюк получила первый приз на конкурсе «Королева молочной фермы», и публика отпускала такие шуточки насчет ее победы, что всем становилось неловко.)
— Что-то я не замечаю, чтоб Майло от нее удирал, — сказала Розакок, и в это время Майло и Уэсли схватили Уилли Дьюк и вместе с ней ушли под воду, не оставив и следа на поверхности.
Купальщики начали кружить возле того места, где они скрылись, а Розакок стояла как вкопанная, приставив к глазам руку козырьком в надежде разглядеть, что там происходит.
— Что-то они очень уж долго, — сказала Мама, а Сестренка помчалась за спасательным кругом, но тут они возникли на другой, мелкой стороне озера, выволокли Уилли Дьюк, словно мешок с мукой, и положили ее на сухой песок. Потом они опять кинулись в воду и переплыли озеро дважды, сначала вдоль, потом поперек — Майло махал руками, точно сено косил, — и наконец побежали в тень, отряхнулись, забрызгав всех водой, и закурили по сигарете, которые Майло хранил в сумочке Сисси.
К ноге Уэсли, оказывается, присосалась желтая скользкая пиявка. Никто ее не замечал, пока Сисси не подняла крик. Сегодня это было для нее последней каплей. Она вся свернулась, как цветок, откинулась на спину и заквакала горлом. Мама перестала обмахивать ее и подошла поглядеть, а Майло, конечно, тут же выпалил:
— У этой пиявки тоже сейчас пикничок, — а Уэсли стал топать ногой, и видно было, что ему здорово неприятно. Тогда Розакок опустилась на колени, и пиявка, выше колена Уэсли, почти на бедре, оказалась вровень с ее глазами, — она была величиной с ее мизинец и намертво впилась в тело. Розакок потрогала ее с той стороны, где рот, и пиявка, чуть подобравшись, впилась еще глубже.
— Ты только не отдирай, Роза, — сказала Мама, — а го Уэсли кровью истечет.
А Майло сказал:
— Не трогайте, пусть она нажрется, чтоб дожить до следующего пикника, а там Уэсли опять о ней позаботится.
— Майло, — ответил Уэсли, — раз уж ты такой заботливый к животным, я сейчас отцеплю ее, а ты покорми. — И он вынул сигарету изо рта и хотел ткнуть пиявке в голову, но рука его дрожала и он попал мимо, прямо себе в ногу.
— Роза, давай ты, — и он передал ей сигарету.
Розакок сдула пепел и притронулась кончиком ко рту пиявки. Верхняя половина ее отстала от ноги Уэсли и секунду болталась в воздухе, затем отвалился и хвост, пиявка упала на песок и волнообразными прыжками ринулась к воде, но Мама придавила ее туфлей и втоптала в песок, пока от пиявки и следа не осталось, а у Уэсли тем временем по ноге струилась кровь. Розакок дала ему свой платок приложить к ранке, он обвязал его вокруг ноги, и было похоже, будто он надел подвязку.
Теперь уже можно было успокоиться, они немножко поболтали ни о чем, но разговор скоро замер — с берега приплелась Сестренка, сказала, что она умучилась, и рухнула на песок. И запела гимн «Хвала господу нашему» (ее любимый мотив); всех сильно разморило от низкого предвечернего солнца, проникавшего сквозь сосны, и оказалось, что сейчас самое время немножко соснуть. Майло и Уэсли как были в плавках, так и растянулись на песке, не подстелив ничего под голову, а Розакок прислонилась спиной к другой стороне сосны, под которой полулежала Сисси, и все подремывали (кроме Мамы, которая никогда не позволяла себе сомкнуть глаза до захода солнца), пока Мэйси Гаптону не вздумалось во всю глотку сзывать своих трех девчонок, и Сестренка, проснувшись от его крика, объявила, что до смерти хочет есть (ей было двенадцать лет, и все, что она съедала, до последней крошки уходило в руки да ноги). Мама попыталась угомонить ее, но тут проснулся и Уэсли, он тоже проголодался и, подергав Майло за ногу, сказал:
— Майло, мы же на озере договорились, что ты спросишь.
Майло очнулся и спросил:
— Мама, у тебя что-нибудь найдется в смысле пожевать?
— На нас шестерых хватит, — отозвалась Мама, — и мы закусим, когда это племя уедет. (Мама имела в виду семейство Гаптонов, которое невозможно было насытить.)
Шел шестой час вечера. Озеро совсем опустело, если не считать какого-то незнакомого старичка на автомобильной камере, который заснул, укачавшись на воде, и проснулся, когда вода стала неподвижной, а в тени сосен почти уже никого не осталось, и если бы не вышка с подрагивающим трамплином да шаткая с виду деревянная горка-скат для детишек, то и не скажешь, что это озеро — место развлечений. Сигналом к разъезду послужило появление Сэмми, который вернулся с похорон все в том же синем костюме и подогнал грузовик прямо к самым ногам мистера Айзека, застегнул ему воротник рубашки, взял на руки и посадил в машину, потом погрузил креслице и кивнул в сторону Розакок. Она ответила ему кивком, и он уехал, а Майло сказал:
