Муха где-то затаилась. Вероятно, сидит на краю кровати. Внизу по-прежнему горит свет. И слышится скребущий звук, как будто там что-то шлифуют напильником.
Он был прав. Жить после войны оказалось тяжелее, чем прятаться от немцев на ферме. Бывали дни, когда они с Розой едва решались заговорить между собой. Некоторые слова вообще перестали употреблять. А другие приобрели для них двойной смысл.
Сосед что-то уронил на каменный пол. Определенно в сарае у него стоит верстак. Может быть, жене не нравится его хобби и потому он занимается своими поделками поздно вечером, когда она уже спит?
После освобождения они еще около месяца оставались в деревне. Поезда пока не ходили, добраться до дому удалось не сразу. Они продолжали жить на ферме, но уже в другой комнате, и хозяева угождали им, как могли. Роза ждала спокойно, а ему не терпелось. Каждый день он ходил в деревню узнавать, работают ли уже междугородный телефон, почта, телеграф. Служащий в окошечке всякий раз отвечал одно и то же: "Менеер, наберитесь терпения, делается все возможное, чтобы навести порядок в стране".
Он скрестил руки под головой, вытянулся в постели. Роза беспокойно ворочалась во сне. Может, все-таки встать и задернуть шторы?
Когда они вернулись в свой город, выяснилось, что в их доме живут три семьи. Пришлось остановиться у знакомых. Получить другой дом было нелегко. Власти — ничего не скажешь — старались, шли им навстречу. Им предлагали на выбор — временно поселиться в доме на несколько семей и ждать, когда освободится жилье, которое их устроит, или занять дом в соседнем городке. Они выбрали второе. Домик был совсем маленький. Первое время Роза иногда всплескивала руками: как же они все разместятся, когда вернутся дети? Он не знал, что сказать. Она смотрела на него долгим взглядом.
— Вот увидишь, — говорила она, — в один прекрасный день они вдруг войдут в эту дверь. Жак не такой выносливый, как Стелла, зато берет смекалкой. Ну а Стелла не пропадет, она же настоящая спортсменка.
Он слушал, пряча глаза. Знал: она сама не верит своим словам. Говорит это для него. И для того, чтобы обмануть себя. Чтобы немного разрядить напряженность, возникшую между ними. Или просто для того, чтобы хоть изредка произнести имена детей легким будничным тоном, словно ничего не случилось.
Когда Стелла выступала на соревнованиях, он всегда ходил смотреть. Летом перед самой мобилизацией она обыграла известную английскую теннисистку. "Девчонка просто великолепна", — сказал сосед по трибуне. "Это моя дочь". — "Тогда я вас поздравляю". В то же лето Жак кончил гимназию и уехал в Роттердам, где собирался поступить на экономический факультет. Ни Жак, ни Стелла не вернулись. Никто из родных тоже не вернулся. Ответы из Красного Креста не оставляли сомнений насчет их участи. В местном отделении Красного Креста можно было ознакомиться со списками погибших, они с Розой ходили их читать. Он водил пальцем по столбцам. Увидеть напечатанными черным по белому родные имена, пусть даже они стоят в списке тех, кто никогда не вернется, — это тоже была встреча.
В городе, где они раньше жили, до войны была довольно большая еврейская община, однако от нее ничего не осталось. Немногие уцелевшие из молодых постарались нелегально выехать в Палестину. Но сама эта пустота затягивала его с силой, которой он не мог противиться. Он регулярно ездил на автобусе в свой прежний город. Розе он говорил, что приводит там в порядок дела. Конечно, и правда надо было подумать о делах. Фринс, который на время оккупации взял их на себя, уже несколько раз приезжал к нему. Но, убедившись, что и без него все идет своим чередом, он почувствовал себя в какой-то мере лишним. Раньше-то ему бы и в голову не пришло переложить свои заботы на других: он старался всюду поспевать сам, всегда, как говорится, держать руку на пульсе. Теперь, выходя из автобуса, он некоторое время стоял в нерешительности. Пойти к себе в контору? Иной раз он так и поступал. Но обычно он брел в другую сторону. Он искал. Искал приметы прежней жизни — дома, улицы, магазины.
Однажды ему захотелось взглянуть на старую синагогу. Там теперь помещался склад. В соседнем доме, где раньше жил раввин, было какое-то предприятие. Мысленным взором он увидел субботнее утро, мужчин в высоких шляпах, они здоровались за руку у входа, негромко беседовали в вестибюле. Он сам стоял у своего постоянного места, завернувшись в талес, опершись о деревянный пюпитр. Вдыхал сладкий запах, похожий на запах кожи, и поглядывал наверх, где в огороженном решеткой помещении для женщин находилась Роза. Перед высокой ступенькой подъезда остановился грузовой пикап. Рабочий в комбинезоне подбежал к парадной двери, которая прежде открывалась только в особых случаях — при бракосочетаниях или посещениях главного раввина. Дверь распахнулась, скрежеща шарнирами, и ударилась о стену. Другой рабочий вынес из пикапа штабель коробок. Он заглянул в открытую дверь. В просторном помещении стояли упаковочные столы. Противоположная стена, у которой когда-то находился священный ковчег, была занята стеллажами. Он завернул за угол каменной ограды, подошел к боковому входу. У ограды громоздились упаковочные корзины. Эта ограда разделяла двор синагоги и сад раввина. Бывало, они сидели в помещении за молитвенным залом, разбирая священные тексты, и туда долетали голоса детей раввина, игравших в саду. Часто с ними была Стелла. Когда она качалась на качелях, он видел в окно ее лицо, взлетавшее над оградой. Она окликала его, и он ждал, когда она снова взметнется на качелях, лицом к нему, с развевающимися волосами, и они махали друг другу. Он вошел в вестибюль и спросил:
— Если не секрет, что это за фирма?
— Оптовая торговля писчебумажными товарами ван Ресема.
— И давно она здесь?
— Да нет, не сказать чтобы давно, года два. Раньше здесь была еврейская церковь.
— Вот как.
— Вы кого-нибудь ищете?
Он сказал "нет" и пошел дальше по улице, под массивной аркой, где всегда был сквозняк, мимо текстильной фабрики Самсона, где теперь был веломагазин, и аптеки Мейера, где теперь хозяйничал кто-то другой. Он вошел и спросил мятных лепешек. Его обслужила худая продавщица в белом халате. Он медленно достал кошелек. Ему хотелось кое о чем спросить продавщицу. Она протянула руку, он почему-то никак не мог разобраться с мелочью, как будто соринка попала ему в глаз, и протянул ей целый гульден. Пока она отсчитывала сдачу, за прилавком рядом с ней появился мужчина, и она заговорила с ним. После некоторых колебаний он вышел из магазина. Побрел через площадь, где в свое время был базарчик, там продавали масло и яйца. Он слышал, что в павильоне для продажи масла теперь репетирует городское музыкальное общество. Большинство инструментов они получили от немцев, и музыкальное общество собиралось в скором времени дать концерт. А почему бы и нет?
Иногда он встречал знакомых. На первых порах он останавливался побеседовать с ними. Но разговоры были слишком однообразны. Потом он уже старался их избегать.
— Ба, менеер Голдстейн, вы снова здесь!
Он отвечал: да, как видите.
— Как поживаете?
Он говорил, что хорошо.
— А как поживают ваша жена и дети?
Он говорил, что жена тоже поживает хорошо. А вот дети… Он качал головой. Наступало неловкое молчание. Потом они спрашивали о тех его родственниках, которых знали. Он снова качал головой.
— Вы по-прежнему живете на Обводном канале?
Он сообщал, что больше не живет в городе, они обосновались в Д., там им хорошо. Тогда они просили передать привет Розе.
За углом была почта, иногда по воскресеньям он сам ходил сюда за своими письмами и газетами. А через мост — его прежняя улица. Навестив по разу бывших соседей, он обычно старался держаться подальше от этого района. Но теперь он перешел мост и зашагал по своей старой улице вдоль канала, высматривая дом, где прожил более двадцати лет. Тюлевые гардины на окнах, цветы в горшках, парник. Деревянный дом выкрашен в коричневый цвет. Кажется, раньше дом был белый, но точно он этого не помнил. Дом стал ему чужим. Он взглянул на канал, по нему плыла утка, за ней — пятеро утят. Он стоял, опершись рукой о дерево, и смотрел на дом. Он вбирал его в себя от крыльца до крыши, и ему казалось, что это не он, а другой человек жил здесь. Кто там, внутри, за этими окнами видел, как рождались его дети, наблюдал, как они росли, кто мурлыкал мелодии с их джазовых пластинок, танцевал на вечеринках с подругами дочери? Неужели это был он сам? Он подумал: нельзя торчать здесь так долго, мозолить людям глаза. Дошел до конца улицы и перешел на другую сторону. И снова — обратно вдоль домов. В одном из них жил его друг Алекс, и, как ни странно, в этом доме все осталось по-прежнему. Зеленые витражи в верхней части окон, табличка с номером дома, где цифра 8 была так поцарапана, что смахивала на 3. Медная кнопка звонка. Бороздки в каменной приступке. На двери три таблички с фамилиями. Две рядом со звонком. На верхней значится: "В. Витхане". Под ней приколота карточка с указанием: "Звонить три раза". Фамилия второго жильца была Доорман; третий поместил табличку со своей фамилией — Л. Спейкинг — над почтовым ящиком. Никого из этих людей он не знал.
