Он посмотрел на жену. Хорошо, что она не проснулась. Он снова лег, натянул на себя одеяло. Ему больше не было жарко. Надо попытаться заснуть. Утро вечера мудренее. Может, он зря разволновался. Завтра он разузнает о соседе, и окажется, что тот никогда не был фашистом. Впрочем, не все ли равно, был сосед фашистом или нет. Это ничего не меняет.
Свет в саду наконец погас. Но сосед продолжал насвистывать.
Порой я думаю, что если сделать фильм о чьей-нибудь жизни, то в каждом втором кадре будет присутствовать смерть. Все протекает так быстро, что мы этого попросту не замечаем. Гибель и возрождение поочередно, как вехи, дробят жизненный путь, но от бега времени он кажется непрерывным. Теперь ты видишь, мальчик, если мерить жизнь обычной меркой, нельзя даже смутно представить себе, что происходит.
Сол Беллоу. Зима профессора
Совершенно точно известно, что оба слесаря-водопроводчика коммунальной службы утром того четверга не направились, как обычно, из центральной котельной прямо на работу, а по дороге сначала заглянули в "Саламандру". Ночью подморозило, ртуть упала до десяти ниже нуля, и запотевшие окна автофургона моментально покрылись тонкой наледью.
Может быть, им казалось, что еще слишком темно или холодно браться за работу, а может, всему виною Балтюс: он сидел за рулем и, проезжая мимо кафе, нажал не задумываясь на тормоз, увидев, как над арочной дверью вспыхнули неоновые лампы.
— Кто это к нам пожаловал ни свет ни заря? — Карла с изумлением глядела, как на пороге появились двое, отряхнули снег и вошли, потирая с мороза руки. Вслед за светом в зале она включила и кофеварку, скорее для себя, чем для клиентов, которых никак не ожидала в половине восьмого утра.
Мужчины молча сняли тужурки, сели за столик возле игрального автомата, выложив перед собой по пачке табаку.
— Вам, конечно, как всегда? — Карла пододвинула под краник чашки, дождалась, пока перестанет свистеть и клокотать кипящая в кофеварке вода. — Вы на работу или после ночной?
— Мы по ночам не работаем, — сказал Балтюс. И довольно невежливо.
— Ах да, конечно. — Она поняла, что с ними сейчас не разговоришься, и решила промолчать насчет мороза: впереди целый день, еще надоест повторять одно и то же про погоду.
Пригнувшись к столику, сдвинув почти вплотную головы, они пили обжигающий кофе, молча, будто выжидали, кто первым откроет рот и заговорит. В холодном неоновом свете, обострившем резкими тенями их черты, оба выглядели как заговорщики. Тишину нарушало лишь звяканье чайных ложек да бульканье воды в батарее центрального отопления. Они выпили по второй чашке кофе, свернули по сигарете, и только после этого Балтюс прервал молчание.
— Никак до меня не доходит, почему они его все это время даже пальцем не трогали, давали делать что хочешь?
— Ну, рано или поздно, а петли не миновать, сам понимаешь.
— Ты что, тоже на этом погорел?
— Нет. Там не мой участок. — Ферстрейен сдвинулся со стулом чуть вбок от стола и покосился на Карлу. Та жевала за буфетной стойкой кусок сыра.
Балтюс сидел облокотившись на стол, втянув большую голову на короткой шее в плечи. Присадистой фигурой он походил на гиревика, и не только походил, ему и в самом деле впору было тяжести поднимать. Однажды он шутя передвинул игральный автомат, будто стул переставил. Ферстрейен был помоложе, лет тридцати пяти, с живыми серо-синими глазами, вьющимися каштановыми волосами, над верхней губой аккуратно подстриженные усики. Он напоминал Карле преподавателя гимнастики из начальной школы, где она училась. Оба они были ее постоянными клиентами, захаживали в кафе раза четыре в неделю, но никогда еще в такую рань.
Позже она вспомнила, что говорили они о скандальном деле одной строительной фирмы, не сходившем со страниц местных газет. Она слышала, как Балтюс обронил, что хорошо знал маклера, нагревшего фирму почти на миллион, и ни в жизнь ему бы не поверил. Потом они снова замолчали, посидели неподвижно друг против друга, закурили еще по сигарете. Балтюс барабанил толстыми пальцами по столу; Ферстрейен уставился в стену, и поза его говорила: сегодня меня больше не трогайте. Никто из них, как видно, и не думал уходить.
Вынимая полотенцем горячий поддон, Карла спросила:
— Работенка у вас нынче, видать, не из легких? — но ответа на свой вопрос дождалась не сразу.
— Сегодня статус-кво, — отозвался Ферстрейен после паузы.
— Отчаливаем, пока прилив.
Балтюс затянулся сигаретой и выпустил дым, как пар из цилиндра. Без чего-то восемь они поднялись. С видимой неохотой отставили стулья, расправили плечи, надели тужурки, натянули перчатки.
— Ну, трогаем, — сказал Балтюс.
Карла сдержалась, чтобы не вскипеть. Приперлись спозаранок, да еще недовольны. Она спросила, не собираются ли они зайти, как всегда по четвергам, около пяти вечера, но ответа не получила — в эту минуту вошел рассыльный с городской почты. На нем была черная кожаная куртка, шея трижды обмотана шерстяным шарфом, отчего голова в черном мотоциклетном шлеме казалась еще меньше.
— Вы сейчас куда? — спросил паренек, отогревая дыханием руки.
— На Эйтерваарденстраат, — ответил Балтюс. — Можем подбросить, если хочешь.
— Неплохо бы. На моей трещотке мигом околеешь. У вас там надолго работы?
— Смотря как пойдет дело, — сказал Ферстрейен.
— Мне надо в ту сторону. Потом загляну к вам.
— Давай, обогреешься немного. Да еще как! — Балтюс вразвалочку зашагал к двери.
Ферстрейен помедлил, обернулся, приветственно махнул Карле рукой и, подмигнув на прощанье, вышел.
С тех пор как они вылезли из своего "фольксвагена", прошло полчаса. Сев снова за баранку, Балтюс включил фары, посмотрел на выстилающий мостовую тонкий блестящий ледок. На улицах кругом было темно, и только прямо перед ними над площадью воздух стал понемногу светлеть; казалось, пробуждающийся день с такой же неохотой принимался за дело, как и они сами.
Фриду Борхстейн разбудили в половине восьмого. Проснувшись, она вставала обычно не сразу, лежала еще какое-то время в постели, но нынче ей было совсем нетрудно отступиться от своей привычки. Хотя спалось ей в эту ночь довольно скверно — вторая таблетка снотворного подействовала только под утро, — она мгновенно проснулась.
Она с минуту подумала о грядущем дне, за который нужно столько успеть, и одним резким движением спустила ноги в шлепанцы. Пожалуй, чересчур уж резким. Фрида еле успела ухватиться за стоящий рядом с кроватью стул, почувствовав острую боль в пояснице. Ступни свело судорогой, которая поползла по икрам вверх и засела где-то в коленях. Не в силах подняться, Фрида упала обратно на кровать и начала массировать ноги. В последние годы такие боли часто мучили ее по утрам. Ее раздражало, что они не проходят; она не хотела покоряться этой злой силе, завладевшей ее телом, всякий раз надеялась, что снова почувствует себя как прежде, пусть хоть ненадолго. Как прежде — когда же это было? Скорчившись, растирая руками щиколотки, она силилась вспомнить. Но в голову ничего не шло, вспоминать было бесполезно. Да и важней сейчас другое — попробовать встать на ноги.
— Смелее, — подбадривала она себя, потихоньку выпрямляя спину. — Есть боль, значит, жизнь продолжается.
Она вытянула ноги, подвигала ступнями и опять сунула их в шлепанцы. Судорога утихла. Все еще полусогнувшись, ожидая каждую минуту нового приступа, Фрида медленно, шаркающей походкой пошла в ванную, по пути опираясь на спинки стульев, дверную ручку, стену. Одной рукой вцепившись в край раковины, другой включила лампу над зеркалом, открыла холодный кран, наполнила стакан и сделала большой глоток; тыльной стороной руки вытерла стекающие по уголкам рта капли, кивнула своему отражению — пожелала себе, как всегда, доброго утра: больше это сделать было некому. После умывания она сняла длинную ночную рубашку и стояла теперь во фланелевом белье, удивляясь, как высохли и исхудали ее руки и ноги. Она смотрела, будто впервые видела себя в зеркале, потом спохватилась, сняла платье с крючка, прибитого тут же на двери.
Когда Герри принесет завтрак, она сначала войдет в спальню. Обнаружит пустую постель, заглянет в ванную и застанет ее в таком виде. Впопыхах Фрида натянула платье задом наперед, отчаянными рывками снова сняла, повернула, как полагается, и всунула руки в рукава, потом, задыхаясь, одернула его и застегнулась.
Завтра она примет душ.
Завтра она оденется понаряднее.
Завтра она сходит в парикмахерскую.
Сегодня она будет к этому готовиться.
Стоя перед умывальником, она небрежно провела гребенкой по жидким кудряшкам и, завершая свой туалет, чуть припудрила пуховкой лицо. На скулах и бровях остались красноватые пушинки. Она смахнула их, подрумянила щеки, снова припудрила и побрела обратно в спальню-гостиную, раздвинула оконные шторы и с чувством облегчения уселась за стол у окна просмотреть заметки, сделанные накануне вечером в блокноте.
