— Хорошо, так и быть отдыхайте, а я прикажу, чтобы вам выделили дефицитные станки.
Довольный Круцкий покинул главк. Одержана двойная победа.
«Вот как надо действовать, товарищ директор Хрулев, — усмехнулся он с превосходством и, прищурившись, молвил про себя: — Выговор объявил «за необеспеченно срочных работ на объекте «Б», бездельником выставил главного инженера. Ну–ну! Посмотрим, кто кого торпедирует!»
* * *
…Теплоходик довольно резво бежал по руслу канала имени Москвы, выстланному бетонными плитами, обросшими зеленой губкой «лягушиного шелка», но подолгу выстаивал в очередях на шлюзах и лишь сутки спустя завилял по речкам таким узким, что протяни, казалось, руку и рви на берегу лиловые колокольцы.
К вечеру дымчатые дали зарумянились, и вода за бортами вспыхнула трепетным полынем. Пока береговые рыболовы провожали недовольным взглядом теплоход, разгонявший волну, рябь сглаживалась, замирали тростники–шептуны, и только зеленые лапы нырнувших на ночь кувшинок чуть–чуть покачивались, убаюкивая голубых стрекоз, которые облюбовали на них приют.
Заря в июле держится долго. Пока смеркнется, пока проколют небосвод острые спицы звезд, пройдет еще часа полтора, лишь синь воды у берегов, поросших редкими деревьями и разнотравьем, густеет, да острее доносятся запахи полыни с холмистой пустоши.
Водные туристы свалили на корме пятнадцать мешков. В них резиновые оболочки байдар, поперечный и продольный набор, одежда, продукты и другие припасы. Как только теплоходик отчалил, Круцкий тут же представился капитану и минут через десять вернулся к своим коллегам, довольный собственной оперативностью. На судне, утрамбованном до отказа пассажирами, все же нашлась каюта для начальника главка. И вдруг — пассаж: Яствин наотрез отказался плыть в каюте.
— В кои веки выбрался на чистый воздух, а вы меня обратно в конуру?
Несколько смущенный Круцкий задумался: как быть? Отказываться от каюты, добытой с такими усилиями, просто некрасиво.
— Пусть Гера поспит с комфортом, — предложил Яствин, и единственная женщина отправилась из мужской компании в каюту. Остальные поставили на корме палатку, укрепив растяжки к леерным стойкам, а когда стемнело, поужинали при свете электрофонарика и, поболтав, улеглись спать.
Ночь выдалась безлунная, какая‑то темно–зеленая. В прибрежном редколесье, точно створные знаки, указующие судам фарватер, виднелись белоствольные березы. Монотонно чахкал дизель, журчала, плескалась за кормой вода, навевая дрему…
Проснулись от гудка. Из‑за леса брызнули первые лучи солнца. Мешки, палатка, перила фальшборта словно сизым пухом покрыты — роса. Отлогие волжские дали тонули в туманной дымке. Ни ветерка, ни облачка.
Теплоход причалил к пристани Мышкино, байдарочники выгрузили свой скарб, затем Круцкий отправился на базарную площадь разыскивать грузовую автомашину. Гера увязалась за ним: ей захотелось парного молока. Но ничего у нее не вышло, грузовик нашелся быстрее, чем ожидали. Шофер торопился. Побросали в кузов мешки, уселись, поехали лесной дорогой. Просто–Филя ехал в кабине, держа на коленях карту для точной ориентировки. По его словам, исходная точка маршрута километрах в тридцати, там, где берет начало речка Лубня. Солнце припекало все сильнее, встречный ветерок доносил благоухание цветущей липы. Вскоре стены леса разбежались, и в зыбком мареве открылось поле с поникшими усатыми колосьями поспевающей ржи, за которым виднелся белопенный клин гречихи. Он был как бы рассечен пополам густо–зеленой полосой зарослей ольхи и черемухи. Машина сбавила ход. Просто–Филя, высунувшись из кабины, оповестил, что именно здесь, среди этого сочного оазиса, и протекает река Лубня.
— Прошу любить ее и жаловать! — указал он королевским жестом на влекущие холодком заросли.
Мешки сбросили на опушке пустолесицы, поросшей метельчатой травой. Затих шум мотора уехавшей автомашины, рассеялся запах бензинового перегара, стало непривычно тихо. Птицы молчали, попрятавшись от жары, лишь стрекотали неистово кузнечики. Все пронизано солнцем, а под нависью ив, откуда доносилось щекочущее нос благоуханье донника, дремотно струилась прозрачная Лубня. Скорее смыть дорожную пыль, бросить с разбега в глубину разморенное зноем тело.
Туристы шумно пробирались сквозь гущу зелени, сбрасывая на ходу одежду и…
— А… а где ж река? — спросила Гера, оглядываясь изумленно.
В неглубокой ложбинке, куда они спустились, не было ни малейших признаков воды. Круцкий нахмурил брови, покраснел. Сделал оборот вокруг себя, потопал йогой, убедился, что под ним твердь и потребовал сердито у просто–Фили карту. Тот развернул пятикилометровку и они углубились в ее изучение. Тем временем Гера вскарабкалась по откосу на противоположную сторону ложбины и пошла дальше, продираясь сквозь кусты: не изменила ли вдруг речка русло?
Круцкий вертел карту так и этак, наконец швырнул ее с презрением просто–Филе:
— Где ты выкопал ее? На ней значатся речки, которые текли здесь в мезозойской эре! Что теперь делать? Будешь сам тащить все это на горбу обратно!
Просто–Филя мямлил виноватым голоском.
— Мне выдали ее в районном отделении… Я же не знал. Надо в разведку идти…
— Иди, ты, знаешь куда?.. — взъярился Крункий и повернулся к прорабу спиной. Он готов был растерзать его. Подготовились, называется!.. Сгоришь от стыда перед Яствиным. «Работнички… — скажет. — Понадейся на таких…»
Просто–Филя воспринял бранные слова Крупного, как приказ к действию, двинулся понуро вдоль мифического русла на север.
Столь оригинальное начало плаванья развеселило Яствина, или он сделал вид, что ему весело. Кивнув иронически вслед провинившемуся прорабу, сказал благодушно:
— Не стоит так… Обидится человек.
— Если человек дурак, церемониться с ним нечего, — возразил Круцкий.
— А вообще, не мешало бы подзаправиться, а то я стал вроде подопытной собаки Павлова: истекаю желудочным соком, — подал голос Марек Конязев.
— И то верно! — подхватили мужчины. В это время как раз вернулась со взмокшим лбом Гера в репьях лопуха, в стрелках липучки, объявила непререкаемым тоном, что в ближайшем районе никакие реки не протекают и принялась по примеру остальных распаковывать провизию.
Под липой, гудящей от пчел, постелили брезент, Марек, не дожидаясь начала трапезы, отхватил себе кус сала и захрустел аппетитно огурцом. Гера любовно покачала головой.
— И это правоверный мусульманин! Вы только посмотрите, что он выделывает со свиным салом! Побойся аллаха, Марек!
— Нам, татарам, одна черт… К тому ж я правоверный только наполовину, — мурчал тот, действуя ловко руками и зубами.
В разгар завтрака появился возбужденный простофиля и гордо доложил, что не далее, чем в полукилометре, — пруд, именно из этого пруда и берет начало какая‑то речка. По–видимому, это и есть Лубня, почему‑то укоротившаяся…
— Почему‑то… — проворчал Круцкий и показал на угол брезента. — Садись и ешь, Колумб…
Мешки перетаскивали волоком. На отлогом берегу пруда смонтировали байдары, разбились на экипажи. Круцкий шел с Яствиным, Конязев с женой, просто–Филе, как приказал Круцкий, в наказанье за его «великие географические открытия», вместо напарника — напихали в байдару килограммов сто пятьдесят всяких грузов.
Глубина реки у истока — меньше полуметра и ширина не на много больше. Путешественники могли отталкиваться веслами от обоих берегов одновременно. Байдары цеплялись днищем за коряги, за намытые глиняные порожки, приходилось то и дело вылезать, сталкивать с мелей, тащить судно вброд или тянуть по–бурлацки бечевой.
— Странная эта речка, между нами говоря, — отметил, кряхтя, Яствин. — Серьезно! Крутится, вертится…
И на самом деле речка извивалась как тоненькая лента в умелых руках гимнастки. Бесконечные повороты, зигзаги, петли. В глазах даже кружить стало. Гера выскочила на берег, заявила, что предпочитает пеший ход такому плаванью. И что же? Оказалось, ей вовсе не надо было ног бить: встала на бугре и смотрит, как байдары, словно одурев, носятся вокруг нее. То впереди возникнут, то сбоку, то совсем исчезнут, чтобы выскочить рядом из зарослей, и никому не известно, будет ли когда конец этому кружению.
Все же часа через четыре речка стала понемногу выпрямляться, заросли отступили от воды и впереди показался просторный разлив с несколькими широкими приземистыми строениями по ту сторону.
— И–и-и на просто–о-ор речной во–олны–ы-ы. И вы–ыплыва–а-ают расписны–ы-ые!.. — запел кандидат наук Конязев, и в этот момент идущая впереди байдара Круцкого остановилась: путь в озеро преграждала бревенчатая кладка для пешеходов. Она висела низко, касаясь воды.
— Разгружаться? — спросил уныло просто–Филя и вздохнул. Ему не ответили, все взоры обратились к начальнику экспедиции. Круцкий, подумав, сказал, что для облегчения лодки Яствину необходимо выйти на берег, а сам, окатив бревна кладки водой, сделал их скользкими, Затем, когда Яствин оставил байдару, Круцкий отплыл чуть назад и, развернувшись, понесся прямо на кладку.
