Котляревский спрыгнул с тачанки и направился в правление. Оттуда уже спешил станичный атаман— дюжий, седоусый сотник. Одет атаман был в старый вылинявший малиновый кунтуш и синие шаровары. Битое оспой лицо стало тоже малиновым, чуб и седые усы вымокли от пота и обвисли. За ним шагали старики, распаренные жарой и хмельным чихирем, к которому они прикладывались, ожидая наказного.
Гулким басом атаман доложил, что в станице «все, слава богу, в порядке, только десяток казаков и один урядник ушли в Катеринодар к смутьянам».
Лицо Котляревского передёрнулось. Он с раздражением взглянул на тронутый молью, пропотевший малиновый кунтуш атамана и почему‑то подумал: «Должно, шарпанул этот кунтуш где‑нибудь в панском имении, когда ещё запорожцем был!»
Кивнув головой, наказной нахмурил брови и приказал побыстрее напоить коней, а людям поднести по чарке вина и мяса с хлебом. Сам отказался пройти на атаманское подворье, а пообедал, сидя в тачанке, жареной гусятиной. Неутомимо скрипел колодезный журавель. Казаки быстро заменили упряжку в тачанке.
И вскоре она уже была за станицей. За ней рысил на уставших лошадях конвой.
Перевалило за полдень. Степь томилась от зноя и казалась вымершей, только в белесой синеве трепетал неугомонный жаворонок, да иногда, сквозь глухой конский топот, раздавался жалобный крик перепела:
«Пить–пить!»
Издали показались вал и плетень Елизаветинского кордона. Котляревский велел ехать шагом, окликнул есаула:
— А ну, есаул, узнайте, что на кордоне.
Есаул молодецки поднёс к папахе ладонь с повисшей на руке нагайкой, козырнул и, объехав тачанку, поскакал к кордону. Минут через десять он вернулся в сопровождении войскового старшины Гулика.
— Мокий Семенович! — обрадовался Котляревский, когда Гулик, соскочив с коня, грузно зашагал к остановившейся тачанке. — Как вы очутились здесь, какими судьбами?
Тот, горько улыбнувшись, передёрнул плечами.
— Вынужден был искать вас…
Старшина покрутил головой.
— Ох, что там заварилось! Боже мой! Вчера целая толпа подступила к правлению. Ругательные слова кричали на всех старшин и на вас тоже. Оружием угрожали. А всех их подстрекали к тому Дикун, Собакарь, Шмалько и Половой. На беду, ярмарка сейчас, и многие казаки к смутьянам перекинулись.
Котляревский молчал.
Великий растерянно переводил взгляд с Гулика на Котляревского, с Котляревского на Гулика.
— В Екатеринодар вам ехать нельзя, объезжайте его стороной и направляйтесь в Усть–Лабу, — посоветовал Гулик. — Там генерал–майор Спет с Суздальским полком. С ним и приходите, чтоб сила была за плечами.
Котляревский отрицательно покачал головой.
— Нет, Мокий Семенович! Попробую уговорить… Плохо, коли в наши, казачьи, дела придётся солдат впутывать.
•
О том, что происходит в Екатеринодаре, Котляревский понял ещё у въезда в поселение. Ворота крепости были раскрыты настежь, и там бурлила беспокойная, шумная толпа. Встречные казаки шапок не снимали, недобро косились на конвой.
Не заезжая домой, наказной направился прямо в крепость, где расположились восставшие полки.
— Подождите, — шептал он. — Это вам даром не пройдёт!
Котляревский решил любой ценой погасить вспышку недовольства. Во всём случившемся винил он только Кордовского и полковников, ходивших в персидский поход. «Одни заворовались, меры не знали в своём сребролюбии, а другой гибкости не проявил. Надо было дать казакам хоть часть довольствия — и бунта бы не было, — думал Котляревский. — Пусть бы только разошлись по домам, а там всех зачинщиков поодиночке б взяли…»
Дробно постукивая копытами по сухой, как камень, дороге, кони внесли коляску в крепость и, не сбавляя хода, покатилась к майдану.
«Как себя вести с бунтовщиками? — размышлял наказной. — Обещать, что будет по–ихнему? Грозить? Эх, Головатого бы сюда! Умел старый лис с казаками ладить…»
Он представил себе, как поступил бы покойный Антон Андреевич на его месте. Конечно, он пришёл бы к казакам один, без конвоя, невозмутимо посасывая старую люльку. Присел бы с казаками в тени, угостил бы их своим табачком, поговорил бы просто, задушевно. Вспомнил бы совместные походы на Туретчину…
«Это был бы самый правильный способ справиться с бунтом!» — решил Котляревский.
Но не было у него умения запросто, дружески беседовать с простым народом, не было и желания понять нужды казаков-«холопов», «быдла», как он мысленно их называл.
У самой толпы ездовой осадил разгорячённых коней. Тачанку со всех сторон окружили казаки. Котляревский, не сходя на землю, встал, окинул толпу холодным властным взглядом.
— Чего вы хотите, казаки? Почему не расходитесь по хатам? Или не надоела вам походная жизнь? Или по семьям не соскучились?
— О чём заговорил! У нас, пан атаман, жизнь походная в печёнках сидит! Да только за ту жизнь нам вместо спасибо дулю показали! — ответил за всех Ефим.
— Правильно Половой говорит. Отдай довольствие! — зашумела толпа.
— Довольствие вам сегодня же выдадут, и немедленно расходитесь по станицам!
— Ото добре! Так бы давно! — закричали остальные голоса.
— Э, нет! — Вперед пробился высокий казак с орлиным носом и чёрными усами. — Э, нет! — повторил он. — Л ежели мы в походе не были, а не меньше ихнего настрадались, так кто ж наши обиды выслушает?
— Верно, Панасенко!
— Землю по справедливости делите!
— Леса всем поровну, а не только старшинам!
— Не разойдемсь! — ревела толпа.
— Добудем правду–матку, шо старшины ховают!
— Не уйдём, пока всего не добьёмся!
— Тише! — поднял руку Котляревский. Шум постепенно затих. — Как я могу запомнить всё, что вы кричите? Сие по–хорошему на бумаге изложите и в правление подайте. Мы разберёмся. — И не выдержал, повысил голос: — А вы добром расходитесь, чтобы худа не вышло!
— Не грози!
— Погоняй отсюда!
— Ты панские замашки брось!
Какой‑то казак в драной свитке заложил два пальца в рот и свистнул так пронзительно, что испуганные кони чуть не выломали оглоблю.
— Пошел! — подтолкнул Котляревский ездового.
Кони с места перешли в рысь.
Едва коляска скрылась за куренными строениями, как кто‑то из казаков выкрикнул:
— Письменно жалобу подать!
— А где Дикун?
— А вон они!
Один из казаков указал на протискивающихся сквозь толпу Федора, Осипа и Никиту.
— Где вы ходите? Тут Котляревский приезжал! Давайте жалобу писать! Грамотеи есть?
Откуда‑то сбоку, от правления, вывернулся маленький, щуплый казак с чернильницей в руках.
— Жалобу так жалобу.
Он устроился на крыльце войскового правления, разложил бумагу, открыл чернильницу и почистил перо о свои спутанные рыжие патлы.
— Бумагу бы другую надо! — Казак–грамотей покачал головой. — Гербовую, орлёную!
— И такая пойдёт! Пиши!
— Жалоба атаману войска Черноморского от всех казаков, — вывел добровольный писарь.
Кто‑то добавил:
— От всех казаков, бывших и не бывших в походе!
— Дописываю! — Перо снова заскрипело.
Со всех сторон посыпалось:
— Жалуемся на своих атаманов. Они незаконно нас на кордоны отправляют, а кой‑кто откупается от службы!
— Довольствие за поход нам не выдали, а старшины и полковники провиант продали и деньги себе взяли!
— Не все сразу, не успеваю писать!
К писарю протиснулся Коваль.
— Пиши! Землю делят не по справедливости!
Не успел Андрей отойти в сторону, как другой казак уж подсказывал:
— Запиши: старшины лес рубят, а до нас только щепки долетают!
— Они суконные свитки носят, а мы задом светим!
— Попановали старшины, и годи!
— Допиши! Хай прогонят всех атаманов, новых будем выбирать!
Пот мелкими каплями стекал по лицу писаря, он не успевал вытирать его.
— Кончил, господа казаки! — наконец проговорил он.
— Писал писака, а читать будет собака, — пошутил один из казаков.
— Кто жалобу вручит?
— Дикун и Шмалько!
— Да пусть скажут, что не разойдёмся, покуда жалоба без ответа будет!
— Верно! Бери бумагу, Дикун!
•
Котляревский встретил Дикуна и Шмалько сдержанно, холодно, но вежливо. Прочитал жалобу, повёл плечами:
— Довольствие вам выдадут, а остальное в жалобе считаю написанным без основания. Так и передайте казакам. И ещё, — он прошёлся по канцелярии, — в последний раз говорю: добром расходитесь. А вам, Дикун и Шмалько, мой совет — вы первые начали смуту, вам первым и кончать ее…
Ни с чем вернулись на майдан Федор и Осип, передали ответ наказного.
Расшумелись ещё больше казаки:
— Тут будем стоять, не разойдёмся!
— Брешет, мы по справедливости жалуемся!..
