— А я успела привыкнуть к этому.
— Завтра же переправим тебя. Соберись пораньше. Сам я не смогу прийти за тобой.
— Вот и хорошо, — вырвалось у меня. Зря, конечно, я это сказала, подобные замечания только раззадоривали его.
— Ломаешься, значит! Принца ждешь, как я погляжу?
Он не спеша поднялся и утер лоб носовым платком.
Краска вновь залила его лицо, оно даже побагровело. Угольная плита еще не остыла — два часа назад на ней вовсю готовили, — к тому же сильный жар шел в кухню через дверной проем. Но мне здешняя духота не мешала. Разве сравнишь ее с жарким ночным удушьем в моей келье!
— А ты все-таки испугался, верно?
Я уже не боялась его, теперь я знала, что могу справиться с ним, нужно только не слишком показывать свою неприязнь.
— Если и испугался, так только за тебя. Ты же видишь, как я к тебе отношусь. А ты-то сама чего хочешь? Чтобы я, как ты говоришь, держался на расстоянии?
Он вышел из-за стола и хотел обнять меня.
— Не прикасайся!
Я схватила стул и, перевернув, заслонилась им. Мне давно не давала покоя мысль, что в тот злополучный вечер на проселке я должна была решительно отказаться от его помощи, ни в коем случае не брать у него ни документов, ничего вообще, и рассчитывать только на свои силы. Но как часто мы лишь задним числом понимаем, что в данной ситуации следовало вести себя так, а не иначе.
— Ладно, успокойся, — бросил он и направился к двери.
Рано утром за мной пришла Лиз. Так она назвалась. Рулофс предупредил, что пришлет за мной женщину ("Знаю я тебя".). Лиз решила, что лучше идти налегке, взяв с собой лишь самое необходимое. Дорожную сумку снова пришлось оставить.
Погода резко переменилась. Мы шагали к автобусной остановке, над нами нависало пасмурное небо. Было сыро от росы, и принесенная ветром прохлада приятно освежала после ночи, проведенной в моей каморке. Между тем Лиз показывала мне подорожник, крестовник, осот, мать-и-мачеху и другие травы, которые попадались на обочине, словно отправились мы в ботаническую экспедицию. По счастью, она не задерживалась возле них. Решительно заложив руки в карманы плаща, она шагала рядом со мной. На ногах у нее были сандалии и короткие шерстяные носки, а на мне — сношенные туфли, те самые, в которых я ползала по крыше.
Лиз привезла меня в Харлем и устроила на квартире у бездетной супружеской пары в переулке, поодаль от центра. Старики встретили меня как вновь обретенную дочь. Через неделю Лиз зашла еще раз и сообщила, что в тот день, когда мы ушли с фермы, туда нагрянула полиция и перевернула все вверх дном. Однако предусмотрительная хозяйка заблаговременно рассовала содержимое моей дорожной сумки по своим шкафам.
Ничто не выдало моего присутствия.
9Звучит не очень убедительно, подумала я, но она вряд ли заметит. Я ждала в пальто на пороге своей комнаты, пока она поднималась наверх.
— Мария Роселир, — представилась я.
— Лина Ретти, — отозвалась она. Ее рука была мягкой и прохладной. — Мне кажется, нам давно пора познакомиться, — продолжала она.
На ней был клетчатый костюм, она щедро пользовалась косметикой и духами "Суар де Пари".
— Все-таки интересно, кто живет наверху. Жильцы здесь постоянно меняются. Ты надолго здесь обосновалась?
— Пожалуй. Мне тут нравится.
Особенно мне понравилось, что она как раз теперь выбрала время для знакомства со мной, но об этом ей не скажешь.
— А чем ты занимаешься?
— Я студентка, немного рисую.
— Я не буду тебе мешать: целый день я на работе, а в доме у нас тихо. Ты когда-нибудь слышала здесь шум?
— Нет, ни разу.
— Мои клиенты останутся сегодня непричесанными. Мне нужно к дантисту запломбировать зуб, ужасная морока.
Она состроила гримаску, но через секунду ее уже опять сменила профессиональная улыбка, с которой она мне представилась.
— Выйдем вместе?
— Конечно.
До сих пор я редко бывала на улице: Карло советовал мне сидеть дома, пока не обзаведусь надежными документами. Как раз накануне он их принес. И вот я простояла битый час, готовясь выйти на улицу, и все никак не могла побороть неуверенность. Я открывала дверь и снова закрывала ее, подбегала к окну и выглядывала наружу: никого, только дети, увлеченные игрой, да какой-то человек с тележкой. Я снова возвращалась к двери. Сколько раз, держа в руках новое удостоверение, я повторяла биографию той, что была теперь моим вторым "я". Даже отбарабанив без запинки все даты, я не решалась выйти на улицу. Мефрау Ретти положила конец моим колебаниям. Мы вместе спустились по лестнице.
Это имя подействовало на меня, едва я впервые увидела документ. Я спросила Карло, придумано ли оно.
— Нет, — сказал он, — имя подлинное.
— Значит, эта Мария Роселир уступила тебе свои документы?
С этим я еще не сталкивалась. На прежних удостоверениях все данные были вымышленные, никак не связанные с моим личным опытом, и мне не приходило в голову задумываться об этом. Но тут все было иначе. Незнакомый человек уступил мне свое имя. Это тревожило меня. Интересно, как все-таки документы попали к Карло?
— Очень просто. — Он сел за стол рядом со мной. — Сначала мы с тобой поработаем.
Карло раскрыл коробочку со штемпельной подушкой и взял мою руку.
— Она с девятнадцатого, у нас разница всего в два года.
— Она умерла.
Я вздрогнула, как будто он сообщил мне о смерти человека, которого я хорошо знала.
— Такая молодая? Как это случилось?
— Не знаю, спросить я не мог. Мы вытащили ее карточку из городского архива и на ее место вставили новую, так что официально она жива.
Он все еще держал меня за руку.
— Несчастный случай, наверно?
— Говорю тебе, я не мог спросить.
Привычным жестом, который я отметила раньше, когда нужно было поставить отпечаток пальца на обороте фотографии, он прижал мой указательный палец к подушечке, а затем поднес его к удостоверению.
— Осторожно, смотри, чтобы отпечаток пришелся посредине клеточки. Какие же у тебя тонкие пальцы!
— Может, у нее тоже были тонкие пальцы. Ты посмотрел в карточке, когда она умерла?
— Да, и, между прочим, дата удивила меня: одиннадцатого мая сорокового года[11].
— Суббота. А четвертого апреля ей исполнился двадцать один год.
Мне тогда как раз исполнилось девятнадцать, а война шла всего-навсего второй день. Мы с отцом прошли по всей Ловерлаан: говорили, что в город вот-вот войдут французские войска. Чтобы не пропустить их, вся округа собралась на перекрестке. Первые мотоциклисты затормозили прямо перед нами. Они были при полной боевой выкладке, в защитного цвета шинелях и бронзово-золотистых касках; потные, перепачканные маслом лица напряжены. Как выяснилось, они отстали от своей части и теперь пытались узнать, в каком направлении идут бои. "Здесь пока ничего не слышно. Фронт проходит восточнее", — сказал отец. Он показал им, как выехать из города. "Bonne chance"[12], — крикнула я вдогонку.
Перед тем как расписаться на удостоверении, я долго упражнялась на листочке блокнота, пока у меня не вышла подпись, ничем не напоминающая мою собственную. Округлые, четкие, плавно вытянутые вверх буквы шли к ее имени.
— Запомни, документы у тебя абсолютно надежные. А теперь возьми вот это.
Карло положил передо мной бланк с гербовой маркой. Это была справка, подтверждавшая мое появление на свет в Авезееле. Я отдала ему свои старые документы, к которым он отнесся столь же неодобрительно, как Рулофс к самому первому удостоверению. Он разорвал их, высыпал обрывки в пепельницу и поджег.
— Не понимаю. Могли бы достать и поприличнее. Грубая работа.
— Ты бы посмотрел на мое первое удостоверение.
— Заметь, с тебя еще взяли за него кругленькую сумму.
Я вспомнила, что показала удостоверение дядюшке. "Все лучше, чем настоящее", — одобрительно заметил он. Руфь, помнится, тоже сочла его удачным приобретением. "Я слышала, запрашивали и больше", — сказала она.
— Тогда мы еще только начинали. Настоящая работа наладилась гораздо позднее.
— Жаль, что позднее.
Мы смотрели на язычки пламени, в которых ежилась серая бумага. Фотографию, отклеившуюся от картонной обложки, огонь поглотил в последнюю очередь. Края снимка загнулись и начали чернеть, все больше и больше. Я наблюдала, как горят мои волосы, шея, подбородок и только потом глаза, будто они хотели досмотреть все до конца. Но вот и глаза исчезли. Нет меня. Я чувствовала себя как после глубокого обморока, когда голова кажется легкой и пустой: эта обманчивая легкость подсказывает, что все уже в порядке, а на самом деле ты только приходишь в себя.
— Значит, так, — услышала я голос Карло, — отныне ты — Мария Роселир, и никто иной. Запомни.
— Постараюсь.
Мне хотелось стать ею, вести себя так, как могла бы вести себя она, сделать ее прошлое своим. Но что я знала о ней?
