…Максимка что‑то мастерил на кухне у стола. Увидел Павла, вскочил обрадованно, поздоровался. Катерина дала мальчику поесть и удалилась в комнату, где сидел Павел, подперев рукой голову, и тоже примостилась на краешке стула. Вечерний с прохладцей воздух стал проникать через открытый балкон, лаская натруженные ноги Катерины. По углам сгущались сумерки. Павел злился на себя, на свою мягкотелость. Надо было не тянуть волынку, а объясниться в лесу, как решил было вначале! А сейчас… в этой комнате, где каждая вещь вызывает ненужное воспоминание, возрождает прошлое в идиллических красках, затевать речи о расставанье гораздо труднее. Но нужно. Эх, была — не была! Или грудь в крестах… Все равно сюда он больше не вернется. И вздохнув побольше воздуха, Павел сказал:
— Давай, Катерина, разойдемся, чем так жить… Расстанемся без скандалов, без неприятностей. Нас ведь ничего не связывает. Да между нами ничего особенного и не было. Что поделаешь? Разные мы… Не получилось. Ведь, правда? А я, чтдб не мозолить тебе глаза, попрошу перевод на другое предприятие. Уйду совсем.
— Паша, ты же пива даже не пил сегодня! Опомнись! Как ты можешь говорить такое? Зачем нам расставаться? Разве я тебе чем‑то не угодила? Разве я тяну тебя в загс или заставляю содержать детей? Я просто люблю тебя, Паша. Люблю! Мне без тебя… Погоди, Пашенька, не надо спешить. Если я в чем провинилась, я сделаю все, как ты хочешь. Чтоб тебе со мной было хорошо. Я ж к тебе так привыкла! И ребятки… — взмолилась Катерина, видя, что он порывается встать. А глаза ее… Они опять стали, как у ребенка — слабого и непонятного никому. Первая вскочила на ноги, прильнула к плечу Павла. Поцеловала торопливо раз, другой, оглянулась на дверь. Дрожащие руки стали раостегивать пуговки на халатике. Павел досадливо отряхнулся.
— Брось дешевые штучки!
— Боже мой! — простонала Катерина, закрыв лицо руками, и обмякла.
«Ага, самое время уносить ноги!» — воспрянул Павел, мучимый любовной тоской по Лане. Встал, шагнул к двери. С порога оглянулся на Катерину. Губы поджаты. Не плачет. Лишь побледнела и крепко сцепила под грудью руки, чтоб не выдать дрожь. Гордая. Топнула ногой, словно поставила точку, и отвернулась. Тем лучше.
Прикрыв осторожно дверь, Павел чуть ли не бегом удалился.
С утра ходит по участку незнакомый черноволосый гражданин, отзывает в сторонку рабочих, беседует с ними, расспрашивает о чем‑то, записывает в блокнот. Незадолго до обеденного перерыва этот кудрявый незнакомец лет тридцати подошел к Катерине, приветливо поздоровался, улыбнулся обаятельно, назвал себя членом комиссии главка, проводящей проверку деятельности завода. Он заранее извиняется за то, что оторвет ее, передовую работницу, на несколько минут. Это в интересах общего дела, высших, так сказать, целей, поэтому он не может обойти ее, ударницу коммунистического труда, члена завкома профсоюза, и не задать несколько вопросов.
— А я смотрю — ходит человек по пролету, подумала — корреспондент, — сказала Катерина.
— Нет, Катерина… м–м-м… — протянул член комиссии и заглянул в блокнот. — Катерина Ивановна, у нас задачи более широкие, чем у газетчиков. Мы стараемся выявить истинные причины, мешающие нормальной работе всех заводских звеньев. Дело крайне нужное, не так ли?
Катерина повернулась вполоборота к члену комиссии, положила, словно на выставку, свои неподдающиеся загару руки, левую на колено, правую на стол пресса, давая им отдых.
— Мы надеемся с помощью рабочего коллектива и, в частности, с вашей помощью вскрыть недостатки, а виновников — за ушко да на солнышко.
У Катерины, после вчерашнего объяснения с Павлом, настроение ужасное. Опустила глаза, чтоб член комиссии не прочел в ее взгляде не только нежелание разговаривать с ним, но и вообще видеть кого бы гони было. Не до комиссий ей сейчас, но чернокудрый представитель продолжал:
— Вопрос сейчас стоит категорически: хватит потворствовать людям, не способным руководить производством!
— Правильно! Гнать их надо в три шеи, раз не обеспечивают своевременно завод металлом. А на чем работаем, видите? — хлопнула Катерина ладонью по столу пресса. — Да он ровесник моего деда!
— Все в свой черед, Катерина Ивановна, все делается по плану. Но планы, к сожалению, срываются по вине отдельных личностей. Поэтому и прислали нас, чтоб мы разобрались, кто тормозит дело переоснастки завода, выявили конкретных срывщиков.
— Что ж, бог помощь, как говорится… Выявляйте их и снимайте, может, тогда будут и пресса новые, и здание построят, и металл станут возить вовремя, а то из‑за нехваток совсем замучили нас сверхурочными да «черными субботами». Только так и вытягиваем план.
— Мне хотелось бы услышать от вас о руководстве участка, в частности — о начальнике. В коллективе, как я заметил, бытуют о нем весьма разноречивые мнения.
— Гм… Так ведь для всех мил не будешь, известно. Станислав Егорыч старается изо всех сил, да не все может выбить. Наши рабочие шутят, мол, сепаратор сделает каждый дурак, а вот обеспечить участок всем необходимым для работы — надо быть гением.
— Рабочие всегда говорят правильно. Если руководитель не в состоянии обеспечить бесперебойную работу, зачем он нужен? Верно? А говорят, Ветлицкий опирается не на массы, не на коллектив в целом, а на отдельные личности, что противоречит нашей, советской кадровой политике. Верно? За это, конечно, по головке не погладят. Потеря самокритичности, самоуспокоенность, зазнайство — все это, как сказали мне рабочие, присуще характеру и поведению Ветлицкого. Он завел себе любимчиков, величает их асами, академиками этими… — брюнет заглянул в блокнот. — Хе! Флагманскими наладчиками! Искусственно нагоняет им высокие заработки. Верно, Катерина Ивановна?
— Верно одно: тот, кто это вам сказал — распоследний негодяй!
— Позвольте, ведь глас народа — глас божий? Дело не в том, кто сказал, дело в фактах, а их немало. Вы — человек уважаемый, отмеченный высокой наградой, не станете же вы защищать человека, который не только скомпрометировал…
— Я поняла, — перебила хмуро Катерина, сцепляя и расцепляя пальцы. — Поэтому я расскажу вам, как у нас за критику съели человека.
— Съели? Ну‑ка, ну‑ка! — наставил уши член комиссии и приготовил блокнот.
— Был у нас наладчик–активист Флегонтов. Человек прямой, настоящий борец. Резал всем правду–матку в глаза. Всем без разбора. Сами понимаете, кому такое нравится? Ведь получалось, вроде он один умный, смелый, а остальные дураки и трусы. Когда Флегонтов, бывало, выступал на собраниях, — с других участков прибегали слушать его. Ух, давал перцу! Уж так раскритикует — живого места у начальства не остается. Боялись его все, как огня, а кто он? Простой рабочий.
И вот три года тому назад пришел сюда Ветлицкий и стал все переиначивать. Так что вы думаете случилось? Флегонтова, правдолюбца, перестали слушать. Разве не обидно человеку? Тут на кого ни прийдись — заест! Он и накатал на Ветлицкого письмишко куда надо, все указал. Конечно, комиссия вроде вас и все такое, проверили, но тогда Ветлицкого почему‑то не тронули. Флегонтов еще больше обиделся, еще бумагу послал. Ну, комиссия снова, и что вы думаете? Опять Ветлицкий вышел сухим из воды. Тут Флегонтов совсем разъярился, стал писать бумагу за бумагой, подключил рабочих бороться за правду, почти всех втянул. И такая, знаете, борьба пошла у нас — работать перестали. Месяц на исходе, план трещит, а кругом проверки, разбирательства, перепроверки — кино и только! Остались мы тогда без заработка, без прогрессивки. Вот и лопнуло у рабочих терпенье. Собрались сами, без начальства, без профкома и парткома, поставили Флегонтова в середину круга и сказали ему вежливо: «Уматывай такой-сякой активист, чтоб твоей склочной морды никогда здесь больше не видели!» Он поначалу было заартачился, дескать, нарушение демократии, свободы совести, свободы печати… А ребята ему: «Ты давай топай, а не то выйдем за проходную, мы тебе припечатаем свободу!..» Так и ушел бедняга. Съели активиста. Смекаете, товарищ член комиссии, не знаю какой и кто вас сюда прислал.
— Ну–ну, Катерина Ивановна, вы совсем не то говорите.,. — протянул брюнет разочарованно… — Я официальное лицо, представитель…
— Не знаю, не знаю, какое вы лицо, документы не проверяем. Раз пропустили вас на проходной… я ведь по простоте не сразу докумекала, что вы — Флегонтов. Ходите по участку, булгачите народ, науськиваете рабочих на мастеров, мешаете работать. Убирайтесь отсюда, а то и вас в круг поставим!
Катерина отвернулась, села удобнее на стульчак и пустила пресс.
Собеседник удалился с кислой физиономией, бормоча что‑то нелестное в адрес совершенно несознательной ударницы коммунистического труда. Подойдя к двери ОТК, обернулся еще раз в сторону Катерины, хмыкнул презрительно: «И вот таким дают ордена!»
