Объяснили ему, что очень тяжело теперь с кадрами, доверить котельную мало кому можно, а работа серьезная, с огнем связана.
Дали ему угол в густонаселенной коммуналке (Василий и предположить не мог, что до сих пор есть такие), в старом доме, стоявшем в глубине питерских проходных дворов.
Комната грязнущая, вонючая, будто в ней псарня была, а не человеческое жилье. Василий долго скоблил ее, чистил, мыл, выносил десятками килограммов грязный хлам. Привел в более-менее приличный вид. И пошел на работу.
А работа была что ни на есть кочегарная: широкой совковой лопатой загребай уголек каменный и кидай его в топку. Поддерживай ровное давление в котле да подвози к топке побольше запаса из основной кучи, чтобы каждый раз за ним не бегать.
Можно и побегать, и подумать. Начал потихоньку обвыкать.
Как-то раз поздно вечером в дверь робко постучали. На пороге стояла пьяненькая, грязненькая, сухонькая чувырла.
То ли женщина, то ли маленький мужичок. Лицо серое, будто в глиняных подтеках, под глазами старые темно-синие разводы от постоянных синяков.
— Здравствуйте, — хриплым басом сказала чувырла. — А меня зовут Валя. Вы меня не помните?
— Валя — это он или она? — Василий так пока и не понял, какого пола визитер.
— Женщина, конечно, — даже кокетливо пробасила Валя и поправила то место, где у нее должна быть челка. — Ну так впустите наконец женщину, вы же галантный мужчина, наверное.
Она зашла и села на стульчик. Сидела, покачиваясь, и что-то говорила, говорила...
Из рассказа ее он понял, что раньше здесь работал Геня, и он пускал ее переночевать. Потом Геня умер, потому что выпил какого-то плохого спирта, и вот теперь ей надо переночевать, а дома у нее нет, и она не знает, что ей теперь делать.
Василию очень не хотелось впускать кого-то на рабочее место — это запрещено инструкцией, да и уж больно страшная она, эта Валя...
— Ладно, располагайся вот там, в уголке.
И Валя стала у него жить. Особо он с ней не разговаривал поначалу, но постепенно узнал, что Валентина, хоть и пьющий, но вполне хороший человек. Душа у нее хорошая.
Она оказалась коренной ленинградкой из интеллигентной семьи, сохранившей манеры этой семьи. Она говорила примерно так:
— Васечка, я нашла вам рюмочку. Извольте выпить ее с дамой приятной наружности. Дама будет вам весьма благодарна.
Это не было кривлянием — она так говорила, эта старая питерка.
Валентина работала раньше медсестрой, потом у нее умерли родители, затем она продала за бесценок квартиру и спилась. Потеряла все.
И Василий ее зауважал, эту бомжиху. Он сводил ее в баню, купил недорогую, но справную одежду. Правда, она ее быстро запачкала в каких-то подворотнях и запачкалась сама.
Однажды она привела компанию бомжей, очень попросила их не выгонять, и Василий их не выгнал.
Они долго пили, и Василий пил вместе с ними, шумели, пели нескладные, но хорошие песни.
Соседи нажаловались на шумную компанию, и приехали сотрудники ЖЭКа.
Василия выгнали с работы.
Валя приютила Василия, и он с ней и еще с несколькими такими же клошарами жил на чердаке дома, готовящегося под снос.
Ел какую-то дрянь, пил какую-то отраву.
Василий погибал и понимал это в минуты протрезвления, но знал, что идти ему больше некуда, — и все начиналось вновь.
В сбившейся кучке бомжей Василий был за старшего, потому что умел драться. Когда их чердак пытались занять другие бродячие ватаги, Василий выходил вперед и лупил всех подряд.
Бил Василий и своих, если кто-то был пойман на воровстве или крысятничестве. Его уважали.
Как-то раз пьяная ватага устроила на чердаке пожар, еле удалось его потушить. Но примчались пожарники, которые и вызвали милицию.
Василий, крепко выпивший, пытался защитить от милиции своих. Но его так избили, что он потерял сознание.
Очнулся в милицейском «зверюшнике», стал кричать, биться о стены и о решетку. Его еще раз отколотили резиновыми палками, и он опять потерял сознание.
Утром его не могли привести в чувство. Он хрипел, и изо рта шла пена.
Василия отвезли в больницу.
Он лежал на спине голый, лицо и тело его были синими, в темно-бордовых кровоподтеках и открытых ранах. И пожилая медсестра, размазывая по телу йод и накладывая пластыри, охала и сокрушалась:
— Надо же, матушки мои родненькие, такой статный мужчина, а бомж поганый. С милицией учудил драться, нате вам! Вот поганец!
Василий не приходил в себя почти двое суток. Когда открыл глаза и увидел белые стены, подумал, что он в морге. Тела своего он не чувствовал.
Эта догадка ему понравилась: значит, все позади, и не будет больше никаких кошмаров.
— Мертвый я, мертвый! — закричал он радостно.
— Да живой ты, живой, — возразили ему соседи по палате.
И Василий Мишин впал в депрессию. Больше он ни с кем не разговаривал, только стонал от боли во всем теле. А ночью связал две простыни, сделал из них петлю. Другой конец закрепил на крюке под потолком, поставил под ноги тумбочку, встал на нее, сунул голову в петлю и ногами отодвинул тумбочку в сторону.
Петля стянулась, и он повис. Он висел долго и никак не мог умереть, потому что простыня — она и есть простыня. Это же не веревка! Он хрипел, сучил ногами, но окончательно не задохнулся.
Все спали, но один товарищ по палате решил сходить по малой нужде и уже подошел к двери, когда в темноте разглядел эту картину...
Он обхватил Василия за ноги, поднял его кверху и завизжал на всю больницу:
— Помогайте, мать вашу, помогайте!
Василия, полумертвого, все же откачали.
А утром отправили в психоневрологический диспансер, что в простонародье именуется сумасшедшим домом.
8
Рядовой Иван Александрович Мухин после окончания учебного курса в городе Калуге был сразу же направлен в Чечню. Ему не пришлось там бегать с автоматом и лезть под пули, потому что его маленькая часть располагалась в тихом неприметном месте, солдаты и офицеры были специалистами в области электроники и занимались разведкой — прослушкой эфира, перехватом переговоров, которые вели между собой бандформирования. Конкретные обязанности Ивана заключались в несении дежурства с наушниками на голове, фиксировании всего, что происходило в эфире, немедленном докладе обо всем заслуживающем внимания дежурному офицеру.
Часто, когда наши или чеченцы начинали операции, давались и отрабатывались конкретные вводные: обратить особое внимание на то и на это, не пропустить такие-то ключевые слова, обозначающие какие-то маневры и т.д.
Служба в целом у Ивана шла хорошо, претензий к нему не было.
И он рапортовал матери о своих успехах в частых разговорах по телефону: благо связь всегда имелась.
Но кроме дежурств был и отдых. Ваню тянуло к наркотикам. Он их системно попробовал еще до армии. Тогда все кончилось семейной встряской и тем, что знакомый семье врач отбил у него охоту к наркотикам какими-то препаратами. Теперь эта тяга была непреодолимой.
Он понимал: если кто-то узнает, то он вылетит из хорошей части в три секунды, попадет, как говорится, на передовую, где его и ухлопают в первом же бою... Надо действовать осторожнее. К кому подойти? У кого попросить?
В части это невозможно: особисты так и шныряют. Да и вряд ли кто-то из его сослуживцев с этим связан. Надо попытаться найти кого-то извне. Местные жители наверняка раздобудут. За деньги все можно. А мама денег пошлет сколько надо.
Часть была связана только с одним местным жителем — водителем Ахметом, добрым и веселым парнем, красивым смуглым чеченцем, который примерно раз в неделю привозил цистерну с водой для кухни.
Мухин выбрал момент и подошел к Ахмету. Помялся, спросить было боязно.
— Да говори чего надо, не укушу, — засмеялся Ахмет.
— Мне бы порошок этот, белый.
— Какой порошок? Кокаин, что ли? — громко воскликнул Ахмет и опять засмеялся.
— Ну что ты кричишь! Да, да, да!
— А сколько?
— Чего сколько? Денег?
— Порошка сколько?
— Ну, не знаю, чтоб хватило.
— Ну, значит, грамм сто. Но это дорого.
— Сговоримся.
— Ладно, через неделю жди.
Иван постоял, глядя, как Ахмет садится в машину. Он здорово трусил, такая ситуация...
— Ахмет!
— А?
— Смотри, чтоб никому.
— Не волнуйся!
Через неделю Ахмет ему сообщил:
— Сам я не могу. Сам понимаешь, боюсь работу потерять. Через полчаса подъедут «Жигули» зеленого цвета. Стой за оградой. Ребята надежные, привезут, чего просил, не бойся.
Через полчаса подъехала машина, открылось окно, Ивана поманили пальцем.
Бородатый чеченец ему сказал:
— Садись на заднее сиденье, сторгуемся.
Иван сел, и его увезли. Так он попал в плен.
