По улице проезжает группа конных. Среди них известный большевик Низаметдин Ходжаев. У всех всадников винтовки, у Низаметдина револьвер.
Мастер выглядывает на улицу, а когда конные проехали, говорит рабочему:
— Низаметдин — истинный боец, видал, как он сидит на коне! В городе все любят его от малого до старого. — И помолчав, прибавляет: — Надо сказать, он очень грамотный молодой человек, по-русски так и режет. Учился потому что!
Рабочий улыбается:
— Да, Низам по-русски здорово говорит. — И опять начинает рассказывать про уличные бои. — Бились жестоко. Война — это не шутка, братец. Прилетит какая пуля — и кончено дело. Вот, мы человек девяносто товарищей похоронили. Все руководители на похороны пришли, все коммунисты. В крепости из пушек палили, и все мы попрощались с ними, преклонив колени. Пели «Вы жертвою пали». Я не мог сдержать слез, заплакал, очень хорошие джигиты были…
— Что ж, братец мой, без жертв победы не добудешь. Пролитая ими кровь священна. Мы будем хранить их всех в своей памяти… — говорит сапожник, низко опустив голову.
— Всего доброго, мастер! Пойду, проведаю свою старушку, беспокоится, наверное, бедняга, — поднимаясь, говорит рабочий. — И Россия и Туркестан избавились от засилья богачей, а может ли быть счастье больше?! — Он улыбается и, попрощавшись, уходит.
— Хороший джигит и смельчак, наверное, — говорю я, обращаясь к мастеру.
— Если бы не было таких героев, жизнь стала бы адом, свет-тьмой! — говорит он, хлопая меня по плечу.
* * *
У всех на устах слово «революция». Баи, землевладельцы, богачи — все в страхе попрятались по своим норам. На улицах люди труда, молодежь, подростки, слышатся песни, смех…
Я стараюсь поспеть всюду и с волнением слушаю рассказы о событиях в Петрограде, о залпе «Авроры», о штурме Зимнего дворца, об аресте Временного правительства, о побеге Керенского. Об удивительной жизни Ленина. О том, как он скрывался в Финляндии, а затем тайно вернулся в Петроград, с каким восторгом встретили его рабочие, солдаты. Все это я слышу от народа. У всех на устах: «Ленин! Ленин!» Ясным солнцем входит Ленин в нашу жизнь и навечно поселяется в сердцах трудового народа. Самое сокровенное место занимает Ленин и в моем юном сердце.
Дома я с радостью говорю матери:
— Мир залит светом, мама! Взошло солнце свободы, революции. — И смеюсь весело: — А баи попрятались по своим норам!
— Настал и для них час возмездия! — сурово говорит мать.
* * *
Каждый день я встречаю веселых шумных ребят, выбегающих из новой школы на Хадре. Я завидую нм, мечтаю учиться вместе с ними.
Однажды мне повстречался наш сосед по кварталу Акбар-ака. Он один из тех, кто закончил русскую школу в новом городе. Я часто видел его сидящим у своих ворот с русской или узбекской книгой. Иногда присаживался рядом и слушал, а он читал вслух.
— Ну, ты что шатаешься? — спрашивает меня Акбар-ака рокочущим басом. — На Хадре открылась новая школа, хочешь там учиться?
— Эх, вот бы! — вырвалось у меня. — Если вы поведете меня, буду учиться. Это мое давнее желание! — торопливо отвечаю я.
Акбар-ака смеется:
— Хорошо. Учись, учись, человеком станешь. Завтра утром я буду ждать тебя на Хадре.
Я со всех ног бегу домой. Решительно заявляю матери:
— Я поступаю в новую школу. Хватит, со старой школой кончено!
Мать откладывает в сторону тесьму, говорит серьезно:
— Время переменилось. Новому времени подходит новая школа, учись, сын мой. Что до отца, ему все равно, где бы ты ни учился. Отец твой тоже стал понимать новое.
На следующее утро я вне себя от радости бегу на Хадру. Перемахнув через ступеньки сторожки у ворот, врываюсь во двор. Во дворе играли мальчишки большие и малыши. Были здесь и франтоватые кичливые сынки баев.
Но большинство составляли дети людей труда.
Из двери здания вышел Акбар-ака с какой-то круглой штукой, окрашенной в коричневый и голубой цвета.
— А, пришел? Ну, идем! — говорит он, подзывая меня. — Ты видел когда-нибудь земной шар? Вот это глобус, модель земного шара.
Акбар-ака ведет меня в канцелярию школы. Там сидят несколько видных из себя престарелых русских учителей и несколько учителей из узбеков и татар, скромно одетых.
Поставив глобус, Акбар-ака говорит мне:
— Ну, садись.
Я стыдливо подсаживаюсь к столу. Он кладет передо мной листок бумаги, ручку и начинает что-то диктовать, а я пишу красивым каллиграфическим почерком. В комнату входит приземистый человек, он смотрит на мой почерк, хвалит:
— Ты красиво пишешь! — Спрашивает: — А арифметику знаешь?
Я краснею:
— Цифры писать умею, а действия не знаю.
— Старая школа учит только вере да шариату, — смеется Акбар-ака. — Пойдешь во второй класс, арифметики не знаешь. — Он поворачивается к тому, приземистому. — Так, да?
Каюм-ака достает из шкафа и подает мне тетради я ручку. Я выхожу из канцелярии и иду искать второй класс. В классе и большие ребята и совсем маленькие.
На первый урок пришел русский учитель по рисованию. Мы все разом встали, приветствуем его, потом садимся. Учитель кладет на стол шляпу. Говорит по-узбекски:
— Начинаем рисовать, дети!
Я. раскрываю тетрадь и с радостным волнением жду, что скажет учитель.
В новой школе много учителей. Мы изучаем родной язык, арифметику, естествознание, географию.
Незаметно я и ростом вытянулся. Меньше стал озоровать, увлекаться играми. Полюбил газету «Иштиракиюн» («Коммунист») и в ней революционные стихи. Стихи становились моей жизнью.
Я собираю целые тетради стихов. Читаю. Сам пишу. Дум и мечтаний — целый мир!. Новый светлый мир!
1962
