— Позвольте, — заговорил опять Смурыга. — Я не имею никакого отношения к ф–ф-фальшивке, состряпанной Бановым, и ничего получать не буду.
— И я тоже! — заявил Искра–Дубняцкий.
— Мы не требовали и не просили…
— Просто обидно…
— …Достоинство… гордость… — посыпались возгласы.
— Дать ему костылем по горбу, сукину сыну! — молвил вполголоса Цюпак в сторону Банова, и все поднялись. Один лишь организатор затеи с благодарной улыбочкой человека, получившего больше того, что ожидал, остался на месте.
Донников шагнул к выходу и, проходя мимо Банова, плюнул ему в глаза.
Инструктор возмутился:
— Вы что же это товарищи? К вам проявляют чуткость, а вы… За подобные выходки, товарищ Смурыга, вам придется нести личную ответственность.
— Ладно, понесем… — махнул тот рукой.
Инструктор, конечно, загнул вгорячах, отвечать Смурыге не пришлось, но с тех пор его стали считать чересчур заносчивым, неуживчивым, вообще тяжелым человеком.
После этого случая прошло с полгода. Вскоре Клим Цюпак женился и помалу отошел от нашей братии, у Глеба Донникова началась спотыкачка: слишком много соблазнов оказалось в ресторане. Один поднесет, другой, а Глеб — человек слабый, после тяжелого ранения в голову выпивка ему опаснее острого яда. Смурыга тоже стал хандрить, болеть часто. Южный климат действовал на него отрицательно, и врачи советовали ему перебраться в среднюю полосу России. А меня, не моряка, и подавно ничего там не держало.
Поприкинули мы так и этак, как жить дальше, и решили перебазироваться сюда, на Волгу. Уехали вчетвером, а теперь осталось нас двое: я да Искра–Дубняц–кий. Глеба в пятьдесят пятом похоронили, а сегодня вот и Смурыгу… Двенадцать лет вместе с нефтеразведке проработали. Ясно теперь, что связывало нас?
Карцеву было ясно.
— Н–да… Поговорил вот с тобой — и вроде полегчало на душе, — вздохнул Леонид Нилыч.
— Помогает иногда, — согласился Карцев.
— А у тебя что стряслось, коллега? Почему не летаешь?
— Да так…
— Под увольнение попал или по болезни списали?
— Нет. Авария у меня была… да и вот еще с женой…
— Вон как! — отозвался Леонид Нилыч и, подавшись к собеседнику, посмотрел ему в глаза, окаймленные черными окружьями. — Давно ли узолен‑то?
— Второй месяц пошел.
— Работаешь?
— В горкомхозе. Электросчетчики проверяю.
Провожая Леонида Нилыча в гостиницу, Карцев рассказал ему о злоключениях своей жизни.
— Понимаю, как тянет тебя в небо… — сказал Леонид Нилыч раздумчиво. — Только… только все эти коммунхозы не та стартовая дорожка, по которой можно подняться в свою стихию.
— Знаю. Потому и хожу как неприкаянный.
— И долго намерен ходить?
Карцев пожал плечами, сказал глухо:
— Подберу что‑нибудь… — И заключил упрямо: — А летать все равно буду!
— Дай бог!.. Учти только, для взлета требуется надежная полоса. Прямая.
— Гм.. А коль нет ее?
— Надо самому готовить. Надежную… жизненную полосу. Подумай. Кстати, нам в нефтеразведке нужны толковые люди. Говорю тебе как главный механик конторы бурения. Кстати, я и секретарь парторганизации. Давай к нам. Поживешь среди ветров степных, а там жизнь покажет. Одному трудно встать на ноги после такого нокаута. Народ у нас — увидишь сам. Директор Петр Павлович Хвалынский — мужик подходящий, старый нефтяник. И мастера подходящие. Подумай. А решишь — приходи завтра в управление, спросишь меня, Кожакова, я буду там весь день. Махнем вместе в наши края. Это, брат, не простая земля, это нефтяной Клондайк!
Новый инспектор по кадрам конторы разведочного бурения Клеев, назначенный вместо Смурыги, человек послушный и предупредительный, как всякий, поставленный на должность и еще не утвержденный, тут же зачислил Карцева буровым работником. Не потребовалась и рекомендация Леонида Нилыча Кожакова. Инспектор сам умел разбираться в людях.
— С армии, значит? Что ж ты, служил, служил, а до генерала не дослужился, хех–хе?..
— Раз к тридцати годам не сумел, то незачем и тужиться, хе–хе! — в тон инспектору ответил Карцев.
— Бывает… У нас вернее, в директоры быстрее выскочишь.
Новому начальнику, видимо, очень хотелось выглядеть в глазах рабочего хорошим и сердечным. Рука его, только что написавшая на бланке направления: «Мастеру Зайцеву», старательно зачеркнула «Зайцеву» и вывела — «П. М. Середавину».
— К старейшему направляю вас. Петр Матвеевич у нас профессор буровых дел.
Карцев поблагодарил и ушел. Решил заглянуть по пути к Леониду Нилычу, сказать, что в одиннадцать часов уезжает попутной машиной на буровую мастера Середавина, которая находилась в сорока километрах от города Нефтедольска.
— Тебя к Середавину? — переспросил Леонид Нилыч, и на лице его мелькнули не то досада, не то удивление. Проворчал что‑то невнятно, подумал чуть и, шевельнув густыми бровями, протянул руку: — Ну ладно, коллега, действуй. В случае чего — в любое время. И без случаев приходи, адрес знаешь. Поговорим, в шахматишки сгоняем. Как у тебя с деньгами? Не стесняйся, я не бедный.
— Продержусь, — сказал Карцев и попрощался. До одиннадцати время еще было, и он отправился побродить по усадьбе конторы.
В представлении людей, не посвященных в дела нефтяников, контора — это помещение, заставленное столами, фанерными шкафами с бумагой, на столах счеты, арифмометры, дыроколы, папки. Среди всех этих конторских атрибутов — склоненные головы служащих. Заморенные лица… Черные нарукавники… Затхлый воздух…
В этой конторе столов и бумаг тоже хватало, однако, как понял Карцев, дело здесь не в одних бумагах. Под скромным названием конторы следовало подразумевать большое и сложное хозяйство, целый комбинат со множеством людей, машин, цехов и отделов, всевозможных служб и складов.
Зыбкий, сляпанный кое‑как пол в длиннющем коридоре барака ходил ходуном под ногами. Панели стен выкрашены суриком, мебель, что называется, из‑под топора, чтобы не жалко было бросить, когда придет срок перебазироваться на новое место, запахшее нефтью. Масса графиков, таблиц, карт, развешенных по стенам, могла бы многое сказать знающему человеку. Карцев же мог лишь догадываться по всем этим наглядным пособиям о напряженности неведомой ему жизни нефтеразведчиков.
* * *
Шофер попутной машины, носатый здоровяк, примерно тех же лет, что и Карцев, нажав на стартер, принялся тут же поносить на чем свет стоит какого‑то завгара. Чем насолил ему тот завгар, разобрать было трудно.
Ехали степью. С утра сыпал снежок. Не то чтобы настоящий, а так, вроде разведчик, прощупывающий слабые места. Посеется и затихнет, повременит, затаившись, и опять запылит, притрушивая серой мучицей подмерзшую землю.
Изрытый тракторными гусеницами проселок тянулся на десятки немеренных верст. Полуторку, повидавшую виды, немилосердно швыряло, шофер, вцепившись одной рукой в баранку, другой переключал то и дело скорости и с ненавистью плевал в открытое окно.
Когда Карцев еще влезал в кабину, он рассчитывал потолковать с ним о том, о сем в дороге. От кого еще узнаешь что‑то интересное, как не от говорливого шофера, который мотается день и ночь по всем направлениям. Но этот носатый знай только матерился.
— Послушай, ты русский? — спросил Карцев, осердясь.
— А кто ж, по–твоему, арап?
— Трудно сообразить, слушая тебя.
— Хы! Интеллигент какой! Мы по–своему, по–рабочему.
— Не умеешь ты ругаться. Даже слушать скучно. Сквернословишь только. Хочешь — научу?
— Хы! Правда? Давай! Во, подкину завгару! — воскликнул шофер с воодушевлением.
— Зовут‑то тебя как?
— Серега…
— Чем это тебе так досадил твой завгар?
— То‑то и оно, что досадил. Взъелся ни за что ни про что! Ты вот стань на мое место, еще не так задаешься. Что я, калымить ездил? Был бы он человек, разве взял бы я машину без спроса? А тут бац! Из‑за паршивой рессоры — приказ на меня. Пересадил на этот драндулет, сам бы на нем в гробу ездил!
— Авария случилась? — продолжал расспрашивать Карцев.
— Какая авария? Говорю тебе: рессора сломалась под корень. Сдуру, проклятая, сломалась. Не расстроился бы я душевно, все было бы в ажуре. Он и знать не знал бы, что я ездил. Понял? А Клавка — аккуратная стерва. Это моя жена. Клавка. Но я ее все равно выведу на чистую воду! Она у меня попляшет! Как, слышь, зовут тебя? Виктор? Как ты думаешь, могут ее за нарушение супружеской субординации того? Ежели застукаю с Мишкой Стыкиным?
— Мишка? А кто это?
— Мишка! Тьфу! Думаешь, министр какой? Так, шоферюга из поселка Венеры. Я почему попух позавчера? Доподлинно знаю: Клавка трали–вали с ним разводит. У тетки своей, Степаниды, встречаются. Что делать? Я, конечно, по газам. Сто кэме по такой дороге, это тебе как? Заскакиваю, а главное — все напрасно. Степанида сидит одна и чаи глушит. Завелся я — спасу нет. На обратном жиманул на всю железку — и хана рессоре. А завгару только бы придраться, пошел шпынять в хвост и в гриву, все собрал в кучу. Разве поймет, козел неотесанный, что у меня тут! — ударил себя кулаком в грудь Серега и на этом закончил пламенный монолог.
