— Спасибо, Фуад-гардаш. Вашими молитвами… — И Касум замолчал.
Машина свернула с проспекта Нариманова на проспект Строителей, помчалась вниз — под уклон.
Странно, что сегодня Касум помалкивает. Просто удивительно. Обычно его не остановишь.
О чем только Касум не разглагольствует! Об американской внешней политике; о конфликте омейядских халифов с первым шиитским халифом Али; об индийских кинофильмах; о проделках бессовестного начальника ЖЭКа; о сапожнике Араме, выигравшем мотоцикл по лотерейному билету; о внезапной ревизии продовольственного магазина на их улице; о шансах «Нефтчи» выиграть в этом году кубок; о благородстве Шовкю; о шафранном плове, который готовила покойная Бильгейс-ханум; о завистниках Фуада, которые рано или поздно будут наказаны; о просьбе Румийи — поручить знаменитой мастерице Кызтамам-арвад простегать одеяло, о том, что просьба на днях будет выполнена: сестра Касума съездит в Бюльбюли, разыщет и привезет эту женщину; о Первизе и Джейхуне, которые — машаллах, тьфу, тьфу, не сглазить бы, да хранит их аллах! — растут умными и толковыми ребятами; о своих детях; о двоюродных братьях — сыновьях брата отца; о внуках тетки — сестры матери; о двоюродных сестрах — дочерях брата матери… и еще бог знает о ком и о чем. Но больше и чаще всего, конечно, говорилось о Гамбаре. Гамбар — старший брат Касума, единственный среди его бесчисленных родственников, кто учился и получил высшее образование. Больше того, Гамбар заведовал лабораторией в Бакинском университете. Когда-то где-то Фуада знакомили с Гамбаром. Касум вспоминал брата на каждом шагу. Часто ставил их имена рядом: «Клянусь здоровьем Фуада-гардаша и Гамбара!», «Клянусь жизнью Фуада-гардаша и Гамбара!», «Да не пойдет мне в прок этот кусок хлеба, да не увидят мои глаза Гамбара и Фуада-гардаша, если я лгу!» Гамбар был для Касума неиссякаемым источником гордости. Стоило Фуаду приобрести себе что-нибудь из одежды, допустим, костюм или, скажем, новые туфли, или купить в дом какую-нибудь вещь, Касум непременно говорил: «Поздравляю с обновкой, Фуад-гардаш, Гамбар купил себе точно такой же. Ну, точь-в-точь…» И так далее. Случалось, Касум пребывал в мрачном расположении духа, и тогда он сетовал на судьбу: «Я говорю Первизу: не ленись в школе, хорошо учи уроки — станешь большим человеком, как твой отец, как Гамбар. От таких, как я, малограмотных, проку мало». Или: «Гамбар говорит: брось ты свою работу, плюнь на нее, переезжай ко мне на дачу, живи там — и за дачей, за виноградником немного посмотришь; говорит: одежда, еда, питье — за мной. Деньги-то он не может мне платить, то есть жалованье… Брат — брату… Разве можно? Опозоримся перед людьми. Но, говорит, я для тебя на даче построю отдельный дом, переезжай вместе с семьей, живите круглый год. Говорит, с одной стороны, и за дачей будет глаз, а с другой, говорит, сам знаешь, какой там воздух — бальзам… Я знаю, Фуад-гардаш, и Гамбар, и вы, будь у вас такая возможность, вы бы дня одного не остались в этом городе. Дача — это рай. Но ведь вы люди при должностях. Я — что? Я — не Фуад-гардаш, не Гамбар, чтобы каждая моя минута ценилась на вес золота. Государственные дела без меня не остановятся. Вот шайтан и подбивает меня, нашептывает: переезжай, говорит, живи на даче Гамбара. У него там прекрасный двухэтажный дом. Вы же видели, Фуад-гардаш… Не видели?.. Не может быть! Знаменитая дача! Все о ней знают. Дворец, валлахи! Есть один академик, так, говорят, его дача — первая на Апшероне, а гамбаровская — вторая после его… Конечно, и у Шовкю Джамаловича хорошая дача. Помню, в тот год, когда Шовкю Джамалович закончил ее строить и впервые переехал туда на лето, Румийя-баджи была еще грудная…»
Касум двадцать лет проработал шофером у Шовкю. Когда умерла Бильгейс-ханум, он, далеко уже не молодой человек, плакал навзрыд, как ребенок. Фуад никогда не обижал Касума, но нередко болтовня водителя выводила его из себя, особенно когда тот пытался острить. Иногда Фуад даже думал, что одна из самых жестоких душевных пыток на свете — это пытка терпеть плоские шутки, глупые остроты. К примеру, Касум говорил:
— Вы слышали, Фуад-гардаш?.. Шапка Мамедова заболела воспалением легких.
Фуад невольно отвлекался от своих мыслей, переспрашивал:
— Шапка? Воспалением легких?
Касум продолжал, довольный собой, неторопливо, с чувством и толком выговаривая слова:
— А почему бы нет? Он же ветреный человек. У него в голове постоянно ветер, вот бедняжка шапка и простудилась, подхватила воспаление легких.
Что остается делать Фуаду? Смеяться из вежливости либо тупо смотреть на Касума?
Или такой диалог:
— Касум, опять твои часы стоят?
— Стоят, Фуад-гардаш, опять заснули… Не знаю, отчего это их постоянно тянет в сон, никак не могут выспаться. Заведу их, они потикают немного, потом смотрю — господи, опять голова на подушке! — храпят…
В последнее время Фуад нашел средство противостоять этим глупым побасенкам: слушал Касума, но не слышал, что он говорит. Если это почему-либо не удавалось, он начинал утешать себя мыслью, что скоро им, ему и Касуму, предстоит расстаться. «Скажи спасибо Шовкю, — мысленно говорил он Касуму, — если бы не он, я бы уже давно турнул тебя. Ничего, немного осталось».
Фуад твердо решил: получив новую должность, он не возьмет Касума к себе водителем. И Шовкю не сможет обидеться на него. Начальнику управления, а этот пост он, Фуад, вскоре займет, положен свой штатный водитель, и он есть, к тому же неплохой парень — Али-Гусейн. Конечно, можно Али-Гусейна перевести на касумовский голубой «Москвич». Но ведь нехорошо получится. Как на это посмотрят? Скажут: окружает себя любимчиками, своими людьми, и так далее… Шовкю тоже должен понять. К тому же Касум ничего не теряет, остается на прежнем месте, или, в конце концов, поедет сторожить дачу брата Гамбара, будет у него садовником. А не поедет, так будет возить того, кто придет на место Фуада, то есть его, Фуада, преемника.
Его преемник! Кто же им будет? В последние дни Фуад часто думал об этом, однако к твердому решению не пришел. После долгих размышлений остановился на трех кандидатурах, но который из них станет его заместителем — решить пока не мог. Да и не было у него возможности, не было времени продумать этот вопрос досконально, всесторонне. Цейтнот! Вечный цейтнот! Впрочем, время еще есть, успеется, пусть сначала решится его, Фуада, вопрос. В сущности, конечно, его вопрос уже решен. Не сегодня-завтра об этом объявят официально. Но… ведь пока еще не объявили.
— Фуад-гардаш, школа уже готова, через месяц-другой сдадут. С осени начнутся занятия.
Фуад повернул голову, посмотрел из окна машины. Действительно, строительство трехэтажного здания за дощатым забором было почти завершено. Оставались лишь наружные отделочные работы.
Касум глубоко вздохнул, и Фуад понял: сейчас он опять заведет все тот же разговор. Сколько можно, господи! В конце концов, какое ему, Касуму, дело до всего этого?! У Фуада не было ни малейшего желания говорить на неприятную ему тему, уже сто, тысячу раз переговоренную, можно сказать изжеванную и пережеванную. Однако, кажется, Касум не был настроен словоохотливо. Странно, что это с ним сегодня? Мрачный какой-то.
«Что же все-таки я должен был спросить у него? Хоть убей, не помню».
Касум, решив, что первый его вздох не дошел до Фуада, вздохнул еще раз — более скорбно и, в конце концов не выдержав, сказал:
— Да накажет его аллах… — Помолчав немного, добавил: — Если у человека нога больше головы, что от него ждать? — Видя что Фуад не понимает, объяснил: — Клянусь вами, Фуад-гардаш, клянусь жизнью Гамбара, у этого типа размер шапки — сорок два, а обуви — сорок три.
Фуад рассмеялся. Все-таки иногда Касум говорил забавные вещи. Шутка удалась. Чтобы понять это, достаточно было представить себе Гафура Ахмедли — с его несоразмерно маленькой головкой (прямо-таки с кулачок) при тучном теле и высоком росте.
После того как Касум расстался с Шовкю, перед тем как попасть к Фуаду, он некоторое время работал водителем у Гафура Ахмедли, не поладил с ним, подал заявление и ушел. Всякий раз, когда разговор заходил об этом случае, он, как бы в подтверждение правильности своих действий, приводил слова брата Гамбара, якобы им перед этим сказанные: «Гамбар сказал мне: Касум, для нашего имени и фамилии, для нашего рода недостойно, чтобы ты был шофером у этого иуды, у этого подлеца…»
Когда Касум ушел от Ахмедли, Шовкю объяснил Фуаду сложившуюся ситуацию и посоветовал: «Возьми Касума к себе». Касум считал Гафура Ахмедли своим кровным врагом. И теперь, после того как ему стало известно, что Ахмедли плохо обошелся с отцом Фуада — Курбаном-киши, он стал, благодаря своей вражде с Гафуром Ахмедли, как бы еще роднее, ближе к их семье, на этот раз уже по линии отца Фуада. В глубине души Касум даже испытывал своего рода моральное удовлетворение, нечто похожее на чувство гордости: «Вот он каков — человек, обидевший меня! Смотрите, на кого он теперь поднял руку — на отца Фуада-гардаша, на свата Шовкю Джамаловича!»
