— Голохватова нынче десятилетку кончила, — пояснил Шуленков. — Бойкая дивчина, смышленая.
— Да? Ну, подумаем. У начальника смены какое мнение?
— Такое же, как у мастера, — сказал Долинин. — Умная девушка и энергичная. Справится.
— Ладно, пусть зайдет ко мне, поговорим, — сказал Королев. — Все, что ли? По технике претензий нет?
— С вагранкой, — начал было Долинин.
— С вагранкой решили, — перебил его начальник цеха. — В субботу ставим на ремонт. Еще?
— Есть еще один вопрос, — заговорил Долинин отчетливо и твердо, и Сергей Александрович насторожился, чувствуя, что Долинин по этому неизвестному вопросу принял решение и не отступится от него.
— Что за вопрос?
— У Михайловой Марии Антоновны, формовщицей работает…
— Знаю.
— Муж возвратился.
— Откуда возвратился?
— Из заключения.
— А, да… Я слышал.
— Он работал раньше на хлебозаводе.
— Ну вот пусть туда и отправляется. За воровство, кажется, сидел?
— За воровство.
— Человека должен воспитывать коллектив, который его знает.
— Мария Антоновна просит принять его в наш цех, — продолжал Долинин, словно он и не слышал того, что сказал начальник цеха.
Сергей Александрович демонстративно вздохнул. Ох, уж эти ходатаи! Адам Иванович Храпов уловил настроение начальника и решил его поддержать. Он, впрочем, высказывал личные соображения, просто они случайно совпали с мнением Сергея Александровича.
— Я не понимаю, зачем нам в цехе преступники, — брезгливо проговорил Храпов. — Еще устроит поножовщину. Они там, в тюрьме, один от одного набираются. У нас своих хватает и пьяниц и бузотеров, и еще таких же брать…
— Мы должны помочь Михайловой! — упрямо продолжал Долинин. — У нее трое детей. И она верит, что муж исправился. Он слабовольный человек, поддался влиянию собутыльников…
— Пьяница? — вставил Храпов. — Так и знал!
— Я возьму его в свою смену, чего вы беспокоитесь, Адам Иванович? — спросил Долинин.
— Я не про одну свою смену думаю, я про весь цех думаю! — воскликнул Храпов.
— Не рано ли? — усмехнулся Долинин.
Храпов покраснел. Он в самом деле рассчитывал занять место Григория Григорьевича и в душе уже чувствовал ответственность за весь цех.
— Если он будет работать вместе с женой, она лучше сумеет на него повлиять. Она хорошая женщина. И коллектив поможет, — вел свою линию Долинин.
— Вы боретесь за звание смены коммунистического труда, а сами подбираете преступников! — недовольно проговорил Королев.
— Он не преступник, — резко возразил Долинин. — Он был преступником и за это понес наказание. А теперь он хочет честно работать, и мы должны ему помочь.
— Уж из таких честные… — хихикнул Храпов.
— Вы ручаетесь за него? — спросил начальник цеха, в упор глядя на Долинина.
— Нет, — сказал Долинин. — Не ручаюсь. Я его еще в глаза не видел. Но я сделаю все возможное, чтобы этот человек больше не свихнулся.
«Ох, упрямый, — подумал Сергей Александрович, — упрямый, как осел».
— Ну ладно, — не скрывая недовольства, сдался Королев. — Примем обрубщиком. Больше нет вопросов? На этом закончим.
Все поднялись и стали расходиться.
Последним из кабинета выходил Храпов. Когда все дружно поднялись, он еще посидел, выжидая, не задержит ли его начальник цеха для душевного разговора наедине. Он даже первую фразочку приготовил на этот случай. «Доброе у вас сердце, Сергей Александрович, — собирался сказать Адам Иванович. — Трудно с таким сердцем работать. Всех вы жалеете, всех хотите под своим крылышком обогреть».
Но Сергей Александрович никак не намекнул на то, что желает побеседовать с Храповым наедине, как случалось иной раз. Начальник цеха смотрел мимо Храпова, и Адам Иванович нехотя встал с дивана. У самой двери он еще раз оглянулся, но Сергей Александрович и на этот раз не заметил его преданного взгляда, и Храпову пришлось удалиться.
Королев и Авдонин остались в кабинете вдвоем.
Григорий Григорьевич сидел все так же неподвижно, как нахохлившийся филин, и смотрел прямо перед собой скучающим взглядом. Он мог так сидеть и молчать часами. Он не любил вмешиваться в жизнь цеха, когда она шла размеренным ходом, и не докучал мастерам и начальникам смен вопросами и указаниями. Но как только где-нибудь заедало, выходил из строя станок, или начинал капризничать кран, или на каком-то участке не справлялись с работой, Авдонин оставлял свой угол, становился энергичным и подвижным, вызывал нужных людей, приказывал, и сам не отходил от выбившегося из ритма производственного звена, пока не удавалось вернуть ему нормальный ход. Тогда Авдонин возвращался в кабинет и опять принимал унылую позу, словно был совершенно лишним человеком в цехе и не было у него тут никакого дела.
Сергей Александрович в душе сожалел, что Авдонин уходит на пенсию. Старик вполне его устраивал как заместитель. Он знал производство лучше, чем самого себя, был предан цеху, в котором провел большую часть своей жизни, и не пытался в чем-либо ущемлять авторитет Сергея Александровича, занявшего его кресло. Он работал тихо и незаметно, и это только выгодно подчеркивало бурную деятельность молодого начальника цеха.
— Значит, скоро будем поздравлять вас с заслуженным отдыхом, Григорий Григорьевич? — сказал Королев, полагая, что напоминание это приятно Авдонину.
Григорий Григорьевич шевельнулся, скрипнув стулом.
— Бросьте, — угрюмо буркнул он. — С чем поздравлять? С тем, что старость пришла?
— Пятьдесят пять — не старость. Будете отдыхать в свое удовольствие…
Григорий Григорьевич шумно вздохнул, помолчал, наверное, не хотел говорить на эту тему. И не утерпел, заговорил:
— Не умею я отдыхать! И никогда не умел. Вся жизнь прошла без отдыха, так теперь уж вроде и не к месту он, отдых. Книжки читать не приучился. По телевизору все больше ерунду какую-то показывают, ни погоревать, ни посмеяться не над чем. Сад-огород не развел. Что остается? В подкидного со старухой играть? Так ведь целый день не наиграешь. Были бы внуки — другое дело. Нету. Сын погиб на войне неженатый. Мне бы погибнуть-то, а ему жить. Нет, судьба иначе распорядилась. Ему смерть безо времени, мне — жизнь без радости.
— Напрасно вы так хмуро на свое будущее смотрите, Григорий Григорьевич.
— Какое там будущее! Холм могильный. Далеко ли, нет ли мне до того будущего?
— Другие пенсионеры находят себе дело. И отдыхать умеют, и работают по общественной линии.
Королев уж и не рад был, что завел этот разговор. Хотел развеселить человека, а разбередил старые раны.
— Верно, другие и отдыхать умеют и дело находят. У кого душа спокойная. А у меня ушибленная. Не бандит я, не разбойник, а жизнь человеческая лежит на моей совести. Виноват. Притомился, ослаб, стал задремывать на своем командирском посту. Говорили ведь мне, что Баранова неладную жизнь ведет, мужиков меняет и выпивать начала. А я отмахнулся. Лишь бы работала, а как там живет, когда из проходной выйдет, — дело не мое. И случилась беда.
— Хватит вам себя казнить.
— Маленькое пятно заведется на совести — и от него бывает мука. Кто не уберег свою душу в чистоте — не будет тому ни покою, ни радости.
Эти сентиментальные стариковские поучения были Сергею Александровичу совсем уж ни к чему, и он круто повернул разговор.
— Как вы думаете, Григорий Григорьевич, кого мне на ваше место заместителем поставить?
Авдонин опустил глаза.
— Я тут советов давать не могу, — угрюмо отозвался он. — Вам работать, вам виднее, на какое плечо опереться.
— Вы все-таки опытнее меня, лучше разбираетесь в людях, — настойчиво проговорил Королев.
— Опыт мой теперь никому не нужен. Я свое отслужил. Долг перед Родиной выполнил. Теперь в утиль иду вместе со своим опытом.
— Напрасно обижаетесь, Григорий Григорьевич. Не хотите идти на пенсию — пожалуйста, оставайтесь, будем работать дальше.
— Нет, — упрямо сказал старик, — не останусь.
— Смотрите сами. Как вы думаете, если Долинина назначить заместителем?
— Долинина?
Григорий Григорьевич с интересом, точно на незнакомого, взглянул на Королева. Слабая улыбка — не то одобрительная, не то ироническая — тронула бледные губы Авдонина.
— Долинин — человек колючий.
— Но — умный.
— Мало сказать — умный. Умников много, да не у всех он, ум-то, в правильную сторону повернут. А Долинин к заводу сердцем прирос, он в дело влюбленный, фальши никакой не потерпит — вот он какой человек. Потому и колючий, что мимо неполадок не может пройти. Другой отвернется да пройдет, а этот не пройдет. Этот будет воевать, пока либо порядка не добьется, либо сам не упадет. Он себя не бережет, ему не должность — ему дело дорого…
