Карцев молча курил.
— Вот и на меня ты давеча накинулся ни за что.
— Так‑таки ни за что? — холодно усмехнулся Карцев.
— Ни за что. Почему я согласился с его шпаргалкой, сказал: поднатужимся и выполним обязательства? Да чтоб не дразнить гусей попусту, вот почему! Нашему брату возражать не положено, требуют звонить — звони! Это входит в должностные обязанности. Да–да! Святая истина.
— А мне известна другая истина: недостойные средства боком вылезают. Ими не достигнешь больших целей, — возразил Карцев.
— А! Оставь ты большие цели, смотри, что под носом. В наше время нужен ум! Смекаешь?
— Вы что же хотите, чтобы я думал по–вашему?
— На черта мне однодумцы! Повидал на своем веку всяких…
Карцев повертел головой.
— Крепко вам, видимо, не везло в жизни на настоящих друзей! Как та пуганая ворона, куста боитесь… А вы бы на себя хоть оглянулись: не в пушку ли рыльце у самого? Мне было очень трудно. когда я пришел к вам. Пришел, как к добрым людям, а вы что? В дубье меня? Спасибо. Неплохой урок преподали мне, век не забуду науку вашу… Да и сейчас не сомневаюсь, что при случае навтыкаете — успевай только поворачиваться… Но я жилистый, выдюжу. Пока не постигну секретов бурового дела, не буду знать то, что знаете вы, до тех пор не перестану донть вас, как бы вы ни брыкались. Грош цена тому летчику, который не превзойдет своего инструктора! Закон для всех один. А насчет вранья или втирания очков, пусть слабаки этим занимаются. У меня кулак еще ничего… И если говорить откровенно, то ваше кредо не по нутру.
Середавин вздохнул, глядя устало в землю, сгорбясь и поникнув головой. Долго молчали. Лицо Середавина покрывала тень, но и сквозь тень проступала какая‑то странная печаль. Не минутная печаль настроения, а давно устоявшаяся. Отчего она? О ком она?
Вдруг Карцеву показалось, что он уловил причину этой печали: Середавин страшно одинок. У него один-единственный друг — он сам, и этот друг ему надоел. Нет у Середавина ни дела, ни разговора никакого к нему, Карцеву, просто он понадеялся найти в другом сердце, отзвук собственного одиночества и тем утешиться. Но он забыл, что не у всех одиноких одинакова судьба.
Да, Середавин отчаянно бесприютен, и ему страшно идти домой, в безлюдье своей неуютной комнаты. Бек сказал как‑то, что у Середавина нет ни жены, ни семьи. Несколько раз он собирался жениться, но до конца дело не доводил. Так вот всю жизнь и подбирался да прилаживался, расставлял руки пошире, а когда сжал их, то там оказалась пустота. Оттого и обида, оттого и недоверие ко всему на свете, оттого и остался единственный интерес — работа. Но ведь этого так мало!.. И все‑таки надо же жить во имя чего‑то!
Середавин вдруг взял Карцева за локоть, молвил с неожиданной доверительностью:
— Знаешь, нам, нефтяникам, пенсия в пятьдесят пять выходит. Мне уж недалеко. Пошабашу — устрою тебя на свое место. Если захочешь А до того научу еще кое-чему. Если захочешь. Не забирать–стать в могилу то, что в мозге ношу. Но при одном условии: я тебе не мешаю, ты мне не мешай. Иначе погожу… Понял?
Он провел тонкими, изуродованными работой пальцами по жидким, будто солью посыпанным усам и старчески устало бросил руки на колени. Карцев, взвешивая его слова, холодновато сказал:
— Выдвигается, значит, принцип сосуществования?
— Сосуществуют враги. По нужде. А мы не враги. Разница есть?
— Что же, лучше так, чем подрезать друг другу сухожилья…
* * *
Вахта Карцева нарастила свечу, присоединила шланг к рабочей трубе, включила насосы, и труба, вздрагивая, пошла вглубь. Шалонов проверил все механизмы, подошел к бурильщику, крикнул на ухо:
— Системы, вроде, в порядке. Только в правом насосе чуть постукивает.
Карцев кивнул: «Поглядывай временами…» — и опять повернулся к пульту.
Шланг, похожий на изогнутую шею гусака, равномерно покачивался в такт толчкам поршней. Долото в забое, над ним многотонная масса труб, все как бы висит на руке бурильщика. Чем плавнее подается долото, тем искусней мастер, тем выше его класс.
Чуткая рука Карцева отзывается на малейшие невидимые изменения на дне скважины. Он только изредка поглядывал на индикатор веса, но мог бы и не поглядывать. Шалонов не раз говаривал с завистью: «Он, должно быть, задом чувствует, что происходит в глубине. А ведь работает гораздо меньше нас».
«Ты про ручку забываешь, Ванюша. Про ручку самолета. Сколько лет он за нее держался?» — показывал льстиво свои знания Маркел.
Всегда, когда шло бурение, Шалонов находился в отличном настроении, и, как всегда, ему хотелось петь. Теперь Валюхи на буровой не было, так что никто не мог воспрепятствовать ему затянуть во всю глотку.
Недавно Шалонов ходил за грибами, прошлялся весь день, но не набрал и десятка. Зато сложил песню на мотив: «Не кочегары мы, не плотники.. ». И вот сейчас он запел новую «грибную» песню:
Решил однажды время личное
В субботу с пользою убить:
Беру корзинку и «Столичную»
Да отправляюсь по грибы.
Сажусь на ствол гнилой, поваленный,
Чтоб отдохнуть на нем душой.
Сижу да пью себе по маленькой,
Потом решаю — по большой.
Вот прочь уходят мысли черные,
И стало на сердце легко
«Эх, елки–палочки точеные.
Чего танцуете танго?»
Хожу–брожу я под осинами —
Поганок полный косогор.
«Чего ж ты, сволочь–подосиновик,
Перерядился в мухомор?»
Грибы пошли, видать, ученые —
Они смеются надо мной.
А где ж корзиночка плетеная?
А где убор мой головной?
Закончив петь, Шалонов обвел всех гордым взглядом: мол, ну как? И, не получив, к удивлению, похвального отзыва, проворчал с обидой, тоже в рифму:
— Каждый строчит, как кто хочет, а я строчу, как я хочу.
— Видишь, Сергеич, какое дело, — сказал Маркел. — А ведь председатель Венерского сельсовета накатал в милицию заявление. Пишет, будто собственными ушами слышал, как на нашей буровой кого‑то резали… Жертва, говорит, не своим голосом вопила…
— Эх, ты! Утроба бездонная… Что ты смыслишь в музыке? Тоже мне — жюри… — огрызнулся Шалонов и, плюнув презрительно, подался проверять беспокоящий его насос.
— Так я и знал! — объявил он, вернувшись. — В выкидном тройнике сорвалась шпилька. Надо менять Карцев прекратил бурение, подался к мастеру в будку. Середавин посмотрел, сказал:
— Подтяните остальные шпильки покрепче и вкалывайте.
А Маркела только надоумь — рад стараться. Приладил на ключ рычаг с оглоблю и потянул так, что и второй шпильки как не было.
Середавин вскипел, разнес в сердцах всю вахту целиком, а Маркела еше в отдельности за дурную силу, и, завершив краткий воспитательный акт ядреным словцом, присел на ротор. Поскреб задумчиво запотевший лоб. Стоящий за его спиной Шалонов прыснул некстати смехом и прижал палец к губам — дескать, нишкни народ, мастер «шевелит мозгой».
Середавин ничего не придумал и велел еще раз опробовать насос под нагрузкой. Но где там!
— Аж свищет! Даже подходить страшно! — Крикнул Шалонов, появляясь из насосной. — Придется нам в простойчике куковать.
— Тебе лишь бы пофилонить! — фыркнул Середавин. — Шевели этим, — постучал он себя по лбу, — а не о простойчиках калякай.
— А я, между прочим, тащусь сюда подзаработать, а не дрыхнуть в будке, — огрызнулся Шалонов.
Мастер стоял, мигая и дергая себя за ус. В глазах его возникло отрешенное выражение, признак того, что мысль нащупывает правильный выход из тупика.
— Так, — сказал Середавин, вставая, и поманил Карцева в сторону. — Буровую Бека знаешь? — спросил он вполголоса.
— Был там. Не сдана еще…
— Пошли Маркела и этого… Пусть снимают и волокут на листе весь тройник.
— Удобно ли, Петр Матвеич? На буровой никого нет.
— Ну и что? Отремонтируем свой узел, поставим обратно, а ихний вернем. Не терять же нам из‑за пустяка метраж проходки! Кто за нас выполнять будет, дядя?
* * *
Шалонов с Маркелом потопали за бугор к Беку, а Середавин, не дожидаясь их, уехал в Нефтедольск по поводу ремонта.
Вскоре из‑за бугра показался трактор–тягач — вышкомонтажники оставили его на буровой. Всезнающий Шалонов, не долго думая, завел трактор, прицепил на буксир демонтированный узел и, двигая лихо рычагами, потащил его к своей вышке. И тут‑то, у самой буровой, произошла осечка. То ли Шалонов в чем‑то ошибся, или не так что сделал при запуске, только трактор вдруг перестал слушаться — не останавливается, хоть плачь!
Шалонов выключил зажигание, но и это не помогло. Трактор норовистым жеребцом носился по территории, не сбавляя скорости, чуть было не врезался в вышку, чудом каким‑то не свалил будку. На крутом развороте лист занесло, и тройник, сорвавшись, покатился по земле. Маркел не выдержал, сиганул на ходу из кабины трактора, кувыркнулся через голову и бросился наутек. Вахта, стоя у вышки, свистела и улюлюкала ему вслед, ничего не понимая. Наконец Карцев догадался, в чем дело, и выскочил наперерез Шалонову, нашел кран, повернул, и трактор, пыхнув несколько раз, остановился. Маркела, позорно удравшего в степь, вернули и в наказание заставили тащить узел в насосную на себе.
