Саше неведомы были переживания Валюхи, как неведомо было и то, что с этого дня началась у Валюхи опять мучительная борьба со своим загудевшим, непокорным сердцем.
После разговора с подругой к Саше вернулось прежнее хорошее настроение, в ее воображении рисовались будущие картины приятного времяпрепровождения, интересных бесед и духовного сближения, которые постепенно приведут к желанной черте.
Шлепая резиновыми сапожками по синим лужам, Саша раздумывала, каким образом дать знать Карцеву о своем возвращении, но так, чтобы он не заподозрил, будто она ищет с ним встречи. И вдруг, подняв глаза, она увидела его. Он шагал навстречу, издали махая ей рукой. Саша остановилась.
— Привет, запропащая! — воскликнул он, здороваясь.
Остановились, заговорили о Нагорном, вспоминали общих знакомых. Саша сказала, что выполнила его поручение — нашла и привезла батарейки для транзистора.
— Может, заскочишь ко мне, заберешь? — спросила она, то и дело поправляя рукой падавший на глаза черный завиток.
Карцев замялся.
— А–а… Понимаю, — сказала Саша. — У тебя свидание.
Карцев ответил, что свидания нет, а просто он приглашен к Беку на обед и отказаться нельзя.
— Так, может, после зайдешь? Я буду дома.
Он поблагодарил за батарейки и за приглашение, пообещал зайти непременно.
Карцев пошагал дальше, а Саша поглядела ему вслед и, вздохнув тяжко, как делают это те, кому вовсе не тяжко, завернула в магазин.
В гастрономе вечная очередь. Но нынче очередь, будь хоть с километр длиною, не возмутила Сашу. С недоумением слушала она воркотню людей. Чудаки! Им и неведомо, что она с легкой душой пустила бы их впереди себя, попроси кто‑нибудь.
Дома, покуда Саша переодевалась в домашнее платье, свекровь выложила из сумки провизию, бутылки с вином и посмотрела вопросительно на сноху. Та ничего не объяснила, сказала лишь: «Я сама» — и принялась хозяйничать на кухне.
— Постряпай, постряпай, Санечка, а я пока проведаю соседку. Опять заболела, — сказала свекровь уходя.
На плите кипело варево. Саша попробовала на вкус и осталась довольна. Присела на подоконник, побарабанила пальцами по стеклу.
За окном — палисадник, зубчатые штакетники ограды, пучки прутняка, за ними — две березы с распущенными косами, уже тронутые ржавчиной угасания.
Бревенчатый одноэтажный дом свекрови стоял на окраине Нефтедольска соеди таких же, как он, зданий. В соседнем дворе — почерневший столб в сучьях и дырках, похожий издали на гигантскую флейту, к нему привязан теленок. Он таращится на отблески солнца в корытце и прыгает пугливо на тонких белых ножках. Вахтовый автобус, рассыпая сверкающую чешую брызг, промчался по улице на нефтепромыслы.
Саша задернула на окнах занавески, открыла шкаф, постояла в раздумье, выбирая наряд, и решительно сдернула с вешалки пестрое платье. По привычке давать вещам имена цветов — она назвала его «клумбой гладиолусов».
Закрыв на задвижку дверь, Саша надела платье, посмотрела на себя в зеркало. Все на ней сидело как влитое» Движением, преисполненным особой важности, Саша распустила волосы по плечам, быстро подвела глаза и губы и, удовлетворенная произведенным смотром, крутнулась еще раз перед зеркалом и показала себе язык.
Карцев пришел под вечер, слегка навеселе. Когда постучал, на пороге появилась женщина не очень пожилая, но уже в летах, одетая в черное платье. Она поглядела молча на Карцева. Он поздоровался, назвал себя.
Заходите, пожалуйста, — сказала женщина, пропуская его, и брякнула задвижкой.
Вошли в большую комнату, заставленную множеством горшков с цветами на подставках, в цветочницах и просто на светлом крашеном полу. В левом простенке — двери, занавешенные портьерами из сурового полотна с вышитыми тюльпанами.
Женщина в черном — Сашина свекровь, как понял Карцев, — показала на стул, пригласила сесть.
— Меня зовут Тимофеевна. Пелагея Тимофеевна.
Карцев осторожно пожал ее тонкую сухую руку, сел у окна.
— Саня на кухне, сейчас войдет, — сказала Тимофеевна, не спуская с гостя пристального взгляда, от которого тот чувствовал себя довольно скованно.
«Видать, гости бывают здесь не часто, — сделал вывод Карцев. — Не случайно разглядывает меня, словно экспонат с выставки… Ясное дело — недовольна, что пришел к снохе мужчина. Ее можно понять… Не объяснить ли, что пришел по делу, за батарейками? А между прочим, не скажешь, чтобы она уж очень была недовольна, как это бывает с людьми, убитыми горем, с людьми, которые не признают поэтому права на счастье ни за кем».
Лицо Тимофеевны — круглое, с обвисшими щеками и дряблым подбородком, иссеченное черточками морщин — казалось добрым. Казалось… «Мало ли что кажется, поди‑ка узнай, какова она на самом деле!»
Вошла Саша, простучала каблучками туфлей по комнате, села напротив Карцева.
— Еще раз здравствуйте, — сказала она с натянутой улыбкой.
Бросила косой взгляд на свекровь, на Карцева, прикрыла колени руками.
— У вас квартира в Нефтедольске? — осведомилась Тимофеевна, налаживая разговор.
Вопрос был из тех, которые всегда ставили Карцева в тупик. Неловко было признаться, что прожил до тридцати лет и не нажил себе угла. А что делать?
И он объяснил, что снимает частную комнату в Венере, поближе к буровой. В конторе работает недавно, а до того служил в кадрах, летал.
Тимофеевна переглянулась понимающе с Сашей, заметила участливо:
— Могли бы и жэковскую дать, не разорились бы… Чать, вы государство охраняли!
— Мало ли чего было! — махнул Карцев рукой. — В свое время гуси Рим спасли, а теперь их распрекрасно жарят в духовке.
— Ой, пирог‑то в духовке… — спохватилась Тимофеевна. — Вы уж тут… а я стол накрою… побегу…
— Да я недавно из‑за стола, — остановил ее Карцев, но она скрылась на кухне.
Саша сидела молча, опустив глаза, теребя кончик пояса. Потом молвила печально, показывая вокруг себя:
— Вот так и живем…
У Карцева было такое настроение, когда от чужой, излившейся кротко печали захлестывается болью собственное сердце. Это был момент активного сгущения расплывчатых ощущений, всего туманного, до сих пор не осознанного. И вот оно спрессовалось в отчетливое желание помочь этой чужой жизни действием, а не пассивным сочувствием.
Лицо Карцева осветилось сдержанным волнением. Внезапно подавшись к Саше, он погладил ее мягкие пряди волос. И от этой мимолетной желанной ласки она покорно поднялась навстречу и припала к его плечу. Спина ее напряглась, словно одеревенела под крепкой мужской рукой. Вдруг Саша, в трогательном стеснении от своего порыва, откинулась назад, посмотрела прямо и строго, и теплый ток, скользнувший по груди Карцева, пропал. А ему так хотелось удержать возле себя этот умиротворяющий теплый ток долго–долго!
Две тени на стене застыли близко друг от друга. Ти мофеевна отчетливо видела их из темного коридора. То. о чем, предупреждая, каркало сердце–вещун, случилось. И вот стоит старая женщина, уронив плетьми руки, точно оглушенная. Уйдет живая душа, что ближе родной дочери стала, и останется Тимофеевна одна–одинешенька на всем белом свете, как перст. Какими узлами–тенетами опутать, привязать к себе Сашу? Нет, не опутаешь, ме привяжешь. Тщетно и пытаться. Нет таких сил и не будет во веки веков. Коль пришел час, так ничем его уже не отведешь. Чему быть, того не миновать.
«Молодость есть молодость, она требует свое, — вздохнула Тимофеевна, смирясь, пересиливая душевную боль. — Ох, горе–горе, чем одолеть тебя!» Она покачала головой, опустив подбородок в ладонь.
Ждала Тимофеевна такого оборота, потому, быть может, и сложилась в уме ее не хитрая, не подлая, а хорошая задумка, каким образом спроворить дело, чтобы и молодых и себя с ними одним жгутом вместе скрутить. И вот теперь, видя на стенке слившиеся тени снохи и гостя, решилась Тимофеевна задумку осуществить. Вытерла фартуком глаза в темноте и, чтоб не спугнуть молодых своим внезапным появлением, умышленно толкнула ногой пустое ведро.
Саша отпорхнула от Карцева и принялась с преувеличенным вниманием возиться у телевизора.
После ужина и разговоров про всякую всячину, Саша собрала со стола посуду, понесла на кухню.
— Будем пить чай с вишневым вареньем, — сказала она.
Раскрасневшаяся от стопки вина Тимофеевна оглянулась на дверь, положила ладонь на руку Карцева, заговорила полушепотом:
— Послушай меня, пока Саши нету… Я не знаю, что у тебя на уме, но, кажется мне, человек ты хороший, коль не по сердцу окажу — простишь. А окажу я тебе одно: не ищи добра от добра, женись на Сане. Возьми ее. Ох, прости господи, не мне бы сноху сватать, расхваливать, как товар купец, да ведь тоже жалко бедовку. Хозяйственная, строгая, себя блюдет, никто слова худого не скажет. А что квартиры казенной нет — про то не думай, места во сколько, всем хватит. Сыграете свадебку на здоровье. А уж как почитать тебя будет, жалеть! И мне веселей с вами. Коровку заведем, гусяток, свинку. А там бог даст и внучонка понянчу… — вздохнула Тимофеевна заискивающе и мечтательно.
