Валюха не очень‑то, должно быть, верила, что Карцев сумеет выдержать предстоящие испытания, и потому решила действовать в одиночку. Старалась уберечь свое и его чувства от сопутствующей дряни и неуверенностью своей их же погубила.
«На самом деле, то его Валюха опасалась, давно позади! В чем же тогда дело? Чем можно объяснить ее ныненщее поведение?»
В размышлениях своих Карцев вернулся опять к исходной точке.
Так лежал минуту–другую, а калейдоскоп воспоминаний тем временем повернулся опять.
Более часа двигался Карцев на буровую «слепым полетом». Непроглядная ночь… Сшибающий с ног буран… Одинокий луч фонарика едва высвечивал слева заросли шиповника — единственный надежный ориентир между буровой и Венерой.
А на буровой ветер еще яростней, еще злобней. Словно бешеный, кидался на вышку, покрывал ее пупырями наледи. Провисали отяжелевшие тросы — растяжки. Скрипели грозно стальные балки. Густой напор ветра заглушал своим воем ритмичный гул дизелей.
Внизу под вышкой хлопотливо шевелилась кучка людей в брезентовках и касках, людей, связанных одной трудовой задачей. Привыкшие к трудностям, они терпеливо делали свое дело.
Каждый дюйм в глубь планеты сулил новые, неразгаданные загадки, озадачивал неприятными сюрпризами. Миллионы лет готовила природа капканы и волчьи ямы первопроходчикам на путях к своим богатствам. Но бурильщик, как всякий человек действия и смекалки, знает свое оружие и, когда нужно рискнуть, пускает его в ход. Ну а коль недоглядел, оплошал в решающий час, тогда ни мужество, ни опыт, ни любые законы не помогут— все пойдет прахом. И это не исключение, а голая повседневность. Просто работа.
Часов до четырех утра бурили на форсированном режиме. Работать было терпимо, ядовитые струи ветра не прокалывали насквозь площадку, закрытую щитами. Карцев, поглядывая изредка на индикатор веса, уверенно держал нагрузку на долото — чувствовал по давлению рычага на руку, по звукам двигателей и насосов, улавливал малейшие изменения, какие случались на глубине в процессе работы.
До конца смены оставалось мерзнуть еще часа три с половиной, когда скорость проходки вдруг резко упала. Возникло впечатление, будто долото воткнулось в железную плиту и елозит на месте. Карцев задумался.
«В геологической карте твердых пород на этой глубине не указано. Что ж означает это явление?»
— Опять заводские жучки подсуропили, сунули бракованные шарошки. Факт — зубья полетели! — прокричал Шалонов, размахивая для согрева руками.
— Зубья, говоришь? А почему трубы не вибрируют? Не–е, Ваня, что‑то не то… — усомнился Карцев и, оставив Шалонова возле пульта, пошел к желобам проверить последний шлам. Взял лопаткой отстоя, растер между пальцев, как это делал Середавин, посмотрел на свет. Странно, кажется, геологи все же ошиблись: долото, рассчитанное на мягкую породу, разбуривает какую-то окаменелость, не указанную на карте. Как же тут не износиться зубьям?
Делать нечего, придется менять долото. Эх, черт побери, как не хочется на таком собачьем ветру тащить из скважины инструмент! Но надо, впереди еще почти полсмены.
Потерев по провычке подбородок, Карцев велел Шалонову выключить насосы, отсоединить грязевый шланг, готовиться к подъему труб, а сам отправился в будку.
Здесь не так слышно буранное вытье, лишь пар сипел в трубах отопления да постукивал о стенку болтавшийся снаружи узел веревки. Карцев сделал в вахтенном журнале записи о появлении твердого пласта, затем, прикинув, как будет работать дневная смена, позвонил диспетчеру, чтобы выслать вахтовой машиной запасное долото с особо прочными шарошками.
Из‑за непогоды первая смена опоздала, и Карцев не только успел поднять инструмент, но, поменяв долото, спустил половину труб.
Утром, узнав о происшествии, Середавин обложил заочно так и этак «геолухов» и затребовал по телефону нормировщика, чтобы сделал перерасчет норм проходки на твердую породу.
Дневная смена начала бурить, а Карцев собрался домой. Вдруг возле ротора возникла какая‑то суета, и он повернул к вышке узнать, в чем дело. Еще с наклонного моста увидел, что произошло. Километровая труба внезапно провалилась в скважину метров на пять и, повиснув на талевом канате, стала раскачиваться вверх-вниз, словно чертик на резинке. Вышка судорожно покачнулась, заскрипела. Многоголосый тревожный звон труб, стоящих в подсвечниках[10], резанул уши.
Бурильщик, оценив моментально положение, накрепко зажал трубу клиньями ротора, крикнул своим:
— Каверна!
И тут же верховой, следивший за циркуляцией промывочной жидкости у желобов, заорал во всю глотку:
— Раствор пузырится!
Рабочие бросились к устью. Действительно, глинистый раствор буруном переливался через венцы, от него несло зловоньем газа.
— Превентер! Бегом! — скомандовал бурильщик своему помощнику, и тот сломя голову помчался под навес крутить штурвал задвижки, перекрывающей полностью скважину.
— Свет! Вырубить свет!
Рабочим дважды повторять незачем: коль появился газ, тут не зевай! Глазом не успеешь моргнуть, как окажешься на небе… Метнулись к аварийному рубильнику.
На это ушли считанные секунды. Помощник бешено вращал штурвал задвижки, но плашки сходились медленно, и раствор продолжал переливаться. Под настилом шумело и клокотало. Внезапно земля вздрогнула, и тут же кипящий поток бурой жижи, смешанной с газом, хлестнул во все стороны. Люди шарахнулись от скважины. В неуклюжих, окаченных жидкой глиной спецовках, они разом стали похожи на грязных пингвинов.
Выброс!
Заметив из окна будки, что произошло, Середавин пустился трусцой к вышке. На мокрых, скользких, как лед, мостках упал. Карцев подхватил его под мышки, помог встать.
— Цемент! Весь цемент сюда! Кати бочки с бардой![11] — заорал мастер, но из‑за шума никто его не слышал. Догадались, поняли по движению губ, принялись бегом таскать мешки с цементом, ссыпать в глиномешалку. Нужен раствор такой тяжести, чтобы газ не мог вытолкнуть его из скважины.
Насосы, нагнетая густую массу, стонали от перегрузки, но раствор исчез, как в прорве. Карцев, мокрый от пота, пьянея от напряжения, таскал со всеми цемент, а пустые мешки кидал под ноги, чтоб не скользить. Вдруг произошла заминка. Середавин застучал нетерпеливо по железу: «Давай!»
— Цемент кончился, — развел руками бурильщик.
Середавин плюнул в сердцах и протер стекло манометра перед задвижкой превентера. Рабочие с испугом смотрели на стрелку. Давление в скважине было огромно.
Середавин сошел с мостков, поманил к себе Карцева:
— Бери вахтовку и валяй к Беку. Скажи ему, в чем дело, и забери весь цемент, какой есть. Людей свободных прихвати. Одна нога здесь, другая — там. Понял?
Карцев бросился к машине, а Середавин побежал впритруску, сгибаясь на ветру, в будку сообщить по телефону диспетчеру о выбросе и потребовать срочно заливочный агрегат, глиновоз и утяжелитель раствора.
Заканчивая короткий разговор с диспетчером, он не упустил случая бросить камень в чужой огород:
— Вот до чего доводят прогнозы ученых «геолухов»!
— Да, здесь ты прав, Петр Матвеевич. — согласился диспетчер, тоже бывший мастер, снятый Хвалынским с должности за пьянство. — Теперь вряд ли кто заикнется, что ты подсовывал чужие керны…
— Керны? — переспросил Середавин, и тут его осенило: «Вот спасибо алкашу! Надоумил! Теперь держись, директор, посмотрим, чья возьмет! Дудки, удастся тебе снять меня с работы! Сходишь со своим приказом в одно место… Ишь, под суд он меня упечет! Как бы сам не сел, голубчик…»
Спустя часа три приехал Хвалынский. Он привез с собой главного геолога, Искру–Дубняцкого, Кожакова и вышкаря Широкова. Осмотрели буровую, выслушали мастера и бурильщиков и одобрили все их действия.. К полудню прибыла целая колонна спецмашин и тягачей. Воды не хватало. Середавин поставил один заливочный агрегат подкачивать воду из Кирюшки, два других погнали цемент с утяжелителем вглубь, но не по трубам, а в пространство между трубами и стенкой скважины через «выкид» превентера. Старались перекрыть все выходы для газа. А раствор уходил по–прежнему… Куда?
«В огромную карстовую пустоту», — по предположениям геолога.
«В шапку подземную», — по безапелляционному заявлению Середавина.
— По чему вы судите? — спросил Карцев.
— По давлению газа. В самый купол небось угодили…
Главный геолог отправился к своим коллегам в управление, а Середавин, плюнув демонстративно ему вслед, продолжал дирижировать рабочими. Привычная сутуловатость его исчезла, ходил — грудь колесом, указания давал кратко, четко, даже ругался не как попало, а в избранных выражениях. Карцев ушам своим не верил. Порой ловил себя на том, что просто восхищается мастером.
