Моя приятельница, мисс Банч, гувернантка в большой семье, жившей в бельэтаже того же дома, что и я с моими питомцами (это был дворец Понятовского в Риме, в нижнем этаже которого помещалась лавка господ Спиллмен – лучших в мире кондитеров), так вот, мисс Банч попросила меня нарисовать эти фигурки, чтобы порадовать нашу детвору.
Мисс Банч всегда умеет выдумать что-нибудь смешное, и мы с пей сочинили по моим рисункам целую историю и вечерами читали ее в лицах детям, так что для них это был настоящий спектакль.
Наших маленьких друзей очень потешали приключения Перекориля, Обалду, Розальбы и Анжелики. Не стану скрывать, что появление живого привратника вызвало бурю восторга, а бессильная ярость графини Спускунет была встречена общим ликованием.
И тогда я подумал: если эта история так понравилась одним детям, почему бы ей не порадовать и других? Через несколько дней школьники вернутся в колледжи, где займутся делом и под надзором своих заботливых наставников будут обучаться всякой премудрости. Но пока что у нас каникулы – так давайте же посмеемся, повеселимся вволю. А вам, старшие, тоже не грех немножко пошутить, поплясать, подурачиться. Засим автор желает вам счастливых праздников и приглашает на представление.
ГЛАВА ПЕРВАЯ, в которой королевская семья усаживается завтракать
Вот перед вами повелитель Пафлагонии Храбус XXIV; он сидит со своей супругой и единственным своим чадом за королевским завтраком и читает только что полученное письмо, а в письме говорится о скором приезде принца Обалду, сына и наследника короля Заграбастала, ныне правящего Понтпей. Посмотрите, каким удовольствием светится монаршее лицо! Он так увлечен письмом понтийского владыки, что не дотронулся до августейших булочек, а поданные ему на завтрак яйца успели уже совсем остыть.
– Что я слышу?! Тот самый Обалду, несравненный повеса и смельчак?! вскричала принцесса Анжелика. – Он так хорош собой, учен и остроумен! Он побил сто тысяч великанов и победил в сражении при Тиримбумбуме!
– А кто тебе о нем рассказал, душечка? – осведомился король.
– Птичка начирикала, – ответила Анжелика.
– Бедный Перекориль! – вздохнула ее маменька и налила себе чаю.
– Да ну его! – воскликнула Анжелика и встряхнула головкой, зашуршав при этом целой тучей папильоток.
– Лучше б ему… – заворчал король.
– А ему и впрямь лучше, мой друг, – заметила королева. – Так мне сообщила служанка Анжелики Бетсинда, когда утром подавала мне чай.
– Всё чаи распиваете, – мрачно промолвил монарх.
– Уж лучше пить чай, чем портвейн или бренди с содовой, – возразила королева.
– Я ведь только хотел сказать, что вы большая чаевница, душечка, сказал повелитель Пафлагонии, силясь побороть раздражение. – Надеюсь, Анжелика, у тебя нет нужды в новых нарядах? Счета твоих портних весьма внушительны. А вам, дражайшая королева, надо позаботиться о предстоящих торжествах. Я бы предпочел обеды, но вы, конечно, потребуете, чтобы мы давали балы. Я уже видеть не могу это ваше голубое бархатное платье – сносу ему нету! А еще, душа моя, мне бы хотелось, чтобы на вас было какое-нибудь повое ожерелье. Закажите себе! Только не дороже ста, ну ста пятидесяти тысяч фунтов.
– А как же Перекориль, мой друг? – спросила королева.
– Пусть он идет…
– Это о родном-то племяннике, сэр! Единственном сыне покойного монарха?!
– Пусть он идет к портному и заказывает, что нужно, а счета отдаст Разворолю – тот их оплатит. Чтоб ему ни дна ни покрышки, то бишь всех благ! Он не должен ни в чем знать нужды. Выдайте ему две гинеи [560] на карманные расходы, душечка, а себе заодно с ожерельем закажите еще и браслеты.
Ее величество, или сударыня-королева, как шутливо величал свою супругу монарх (ведь короли тоже не прочь пошутить с близкими, а эта семья жила в большой дружбе), обняла мужа и, обвив рукой стан дочери, вышла вместе с нею из столовой, чтобы все приготовить для приема высокого гостя.
Едва они удалились, как улыбка, сиявшая на лице отца и повелителя, исчезла, а с ней вместе и вся его королевская важность, и остался лишь человек наедине с самим собою. Обладай я даром Д.-П.-Р. Джеймса, я бы в красках описал душевные терзания Храбуса, его сверкающий взор и раздутые ноздри, а также его халат, носовой платок и туфли. Но поскольку я не обладаю таким талантом, скажу лишь, что Храбус остался наедине с собою.
Он схватил одну из многочисленных яичных рюмочек, украшавших королевский стол, кинулся к буфету, вытащил бутылку бренди, налил себе и раз и два, потом поставил на место рюмку, хрипло захохотал и воскликнул:
– Теперь, Храбус, ты опять человек! Увы! – продолжал он (к сожалению, снова прикладываясь к рюмке). – Пока я не стал королем, не тянуло меня к этой отраве. Я не пил ничего, кроме ключевой воды, а подогретого бренди и в рот не брал. Быстрее горного ручейка бегал я с мушкетом по лесу, стряхивая с веток росу, и стрелял куропаток, бекасов или рогатых оленей. Воистину прав английский драматург, сказавший: «Да, нелегко нам преклонить главу, когда она увенчана короной!» [561] И зачем только я отнял ее у племянника, у юного Перекориля! Что я сказал? Отнял? Нет, нет! Не отнял, нет! Исчезни это мерзостное слово! Я просто на главу свою достойную надел венец монарший Пафлагона. И ныне я держу в одной руке наследный скипетр. А другой рукою державу Пафлагонскую сжимаю! Ну мог бы разве бедный сей малыш, сопливый хныкалка, что был вчера при няньке и грудь просил и клянчил леденца, ну мог ли он короны тяжесть снесть? И мог ли, препоясавшись мечом монарших наших предков, выйти в поле, чтоб биться с этим мерзким супостатом?!
Так его величество продолжал убеждать себя (хотя, разумеется, белый стих еще не довод), что владеть присвоенным – прямой его долг и что если раньше он хотел вознаградить пострадавшую сторону и даже знал, как это сделать, то ныне, когда представился случай заключить столь желанный брачный союз и тем самым объединить две страны и два народа, которые доселе вели кровопролитные и разорительные войны, а именно: пафлагонцев и понтийцев, он должен отказаться от мысли вернуть Перекорилю корону. Будь жив его брат, король Сейвио, он сам ради этого отобрал бы ее у родного сына.
Вот как легко нам себя обмануть! Как легко принять желаемое за должное!
Король воспрянул духом, прочел газеты, доел яйца и булочки и позвонил в колокольчик, чтобы явился первый министр. А королева, поразмыслив о том, идти ей к больному Перекорилю или нет, сказала себе:
– Это не к спеху. Делу время, а потехе час. Перекориля я навещу после обеда. А сейчас займусь делом – поеду к ювелиру, закажу ожерелье и браслеты.
Принцесса же поднялась к себе и велела своей служанке Бетсинде вытащить из сундуков все наряды.
А о Перекориле они и думать забыли, как я про обед, съеденный год назад.
ГЛАВА ВТОРАЯ, рассказывающая о том, как Храбус получил корону, а Перекориль ее потерял
Тысячелетий десять или двенадцать тому назад в Пафлагонии, как и в некоторых иных государствах, еще не было, по-видимому, закона о престолонаследии. Во всяком случае, когда скончался венценосный Сейвио и оставил брата опекуном своего осиротевшего сына и регентом, [562] сей вероломный родственник и не подумал исполнить волю покойного монарха. Он объявил себя королем Храбусом XXIV, устроил пышную коронацию и повелел отечественному дворянству присягнуть себе на верность. И пока Храбус устраивал придворные балы, раздавал деньги и хлебные должности, пафлагонское дворянство не очень беспокоилось о том, кто сидит на престоле; что же до простого люда, то он в те времена отличался подобным же равнодушием.
Когда скончался венценосный Сейвио, его сын Перекориль был еще юн годами, а посему не очень огорчился утратой короны и власти. У него было вдоволь сластей и игрушек, он бездельничал пять дней в неделю, а когда немного подрос, мог ездить верхом на охоту, а главное – наслаждаться обществом милой кузины, единственной дочери короля, – и бедняга был рад-радешенек; он ничуть не завидовал дядиной мантии и скипетру, его большому, неудобному, жесткому трону и тяжелой короне, которую тот носил с утра до ночи.
Взгляните на дошедший до нас портрет Храбуса, и вы, наверное, согласитесь со мной, что подчас он, должно быть, порядком уставал от своих бархатных одежд, горностая, бриллиантов и прочего великолепия. Нет, не хотел бы я париться в этой жаркой мантии с такой вот штукой на голове!
Что касается королевы, то в юности она, наверно, была миловидна, и, хотя с годами несколько располнела, черты ее, как легко заметить на портрете, сохранили некоторую приятность. А если она и была охотницей до сплетен, карт, нарядов и лести, то будем к ней снисходительны: ведь мы и сами немало этим грешим. Она была добра к племяннику; и если чувствовала порой укоры совести из-за того, что муж ее отнял корону у юного принца, то утешалась мыслью, что пусть его величество и захватчик, но человек приличный, и после его смерти Перекориль воссядет на престол вместе со своей нежно любимой кузиной.
