– Потаскай это для меня с собой, – говорит она, вручая мне тёплую пригоршню кружев и резинок.
Это её лифчик.
– Всего пару часиков, – просит она. – У меня нету карманов.
Она улыбается уголком рта, прикусив немного нижнюю губу верхним зубом. Её глаза сверкают от дождя и уличных фонарей.
Не забирая у неё вещь, говорю, что не могу. Больше не могу.
Нико пожимает плечами и заталкивает лифчик обратно в рукав куртки. Все сексоголики уже ушли внутрь, в комнату 234. Пустые коридоры с навощёным линолеумом и досками объявлений на стенах. Повсюду развешаны новости церкви и художественные проекты детишек. Выполненные пальцем рисунки Иисуса с апостолами. Иисуса с Марией Магдаленой. Направляясь в комнату 234, иду на шаг впереди Нико, а она хватает меня за ремень и тянет, разворачивая спиной к доске объявлений.
Как у меня болит всё внутри, раздуваясь и сжимаясь в судорогах, когда она тянет меня за ремень, – эта боль вызывает у меня кислотную отрыжку в горле. Я прижат спиной к стене, она просовывает свою ногу между моих и обвивает руками мою голову. Её груди мягко и тепло торчат между нас, рот Нико пристраивается поверх моего, и мы оба дышим её духами. Её язык больше у меня во рту, чем у неё. Её нога трёт не мою эрекцию, а мой забитый кишечник.
Спазмы могут означать рак толстой кишки. Могут означать острый аппендицит. Надпочечную недостаточность.
См. также: Закупорка кишок.
См. также: Колоректальные инородные тела.
Курить сигареты. Грызть ногти. В своё время секс был для меня лечением от всего на свете, но сейчас, когда по мне ползает Нико – я просто не могу.
Нико говорит:
– Хорошо, поищем другое место.
Она отступает, а я складываюсь пополам от боли в животе, и спотыкаюсь в направлении комнаты 234, пока Нико шипит за моей спиной.
– Нет, – шипит она.
Из комнаты 234 доносится голос лидера группы:
– Сегодня вечером мы поработаем над четвёртым шагом.
– Не туда, – повторяет Нико, пока мы не оказываемся в открытых дверях, а нас рассматривает толпа народу, сидящего вокруг широкого низкого стола, заляпанного краской и в бугорках от засохшего клея. Стулья в виде маленьких пластиковых ковшиков такие низкие, что колени у всех прямо торчат спереди. Все эти люди молча смотрят на нас. Все эти мужчины и женщины. Городские легенды. Все эти сексоголики.
Лидер группы спрашивает:
– Кто здесь у нас ещё ведёт работу над четвёртым шагом?
Нико проскальзывает поперёк дороги и нашёптывает мне в ухо, шепчет:
– Если ты пойдёшь туда, ко всем этим несчастным, – объявляет Нико. – То я тебе больше никогда не дам.
См. также: Лиза.
См. также: Таня.
И я прохожу к столу, падая на пластиковый стул.
Все смотрят, а я говорю:
– Привет. Я Виктор.
Глядя Нико в глаза, сообщаю:
– Меня зовут Виктор Манчини, и я сексоголик.
И добавляю, что застрял на своём четвёртом шаге, будто навечно.
Чувство похоже не столько на окончание, сколько на очередную начальную точку.
А Нико, по-прежнему стоя в дверях, плачет не какими-нибудь там слезами, а настоящими рыданиями: чёрные капли туши градом рвутся из её глаз, и она размазывает их, вытирая рукой. Нико говорит, даже орёт:
– Ну а я – нет! – и на пол из рукава её куртки выпадает лифчик.
Кивая на неё, говорю:
– А это Нико.
А Нико произносит:
– Ебитесь-ка вы все, ребята, в рот, – подхватывает лифчик и исчезает.
И тут все говорят:
– Привет, Виктор.
А лидер группы продолжает:
– Итак.
Рассказывает:
– Как я говорил, лучшая точка для проникновения в суть – это припомнить, где вы потеряли девственность…
Где-то на северо-северо-восток над Лос-Анджелесом я почти растёр себе кое-что, поэтому попросил Трэйси отпустить меня на минутку. Это было целую жизнь назад.
С длинной белой ниткой слюны, одним концом свисающей с моей шишки, а другим – с её нижней губы, с горячим раскрасневшимся от недостатка воздуха лицом, ещё держа в кулаке мой натёртый поршень, Трэйси усаживается назад на свои каблуки, и рассказывает, что в “Кама Сутре” пишут, мол, сделать губы по-настоящему красными можно, натирая их потом с мошонки белого жеребца.
– Серьёзно, – говорит она.
В моём рту теперь появился неприятный привкус, и я внимательно разглядываю её губы: её губы и мой поршень одинакового раздуто-пурпурного цвета. Спрашиваю:
– Ты ведь такой фигни не делала, правда?
Скрипит ручка двери, и мы оба бросаем на неё быстрый взгляд, чтобы убедиться, что та закрыта.
Это первый раз, до которого требует снизойти любая зависимость. Тот первый раз, с которым не сравнится никакой из последующих.
Нет ничего хуже, чем когда дверь открывает маленький ребёнок. Следующее из худшего – когда какой-нибудь мужик распахивает дверь и не может ничего понять. Даже если ты пока один, когда дверь открывает ребёнок, нужно быстрее скрестить ноги. Притвориться, что это нечаянно. Взрослый парень может захлопнуть дверь с грохотом, может проорать:
– Закройся в следующий раз, п-придурок! – но всё равно покраснеет только он.
Потом, хуже всего, продолжает Трэйси, это быть женщиной, которую “Кама Сутра” зовёт “женщина-слониха”. Особенно, если ты с тем, кого называют “мужчина-заяц”.
Насчёт животных – это они про размер гениталий.
Потом прибавляет:
– Я не имела в виду то, как оно прозвучало.
Не тот человек откроет дверь – и ты на всю неделю останешься в его кошмарах.
Лучшая защита для тебя – кто бы этого не сделал, кто бы ни открыл дверь и не увидел тебя, сидящего внутри, он всегда сочтёт это за свою ошибку. За свою вину.
Вот я всегда считал. Вваливался к мужчинам и женщинам, сидящим на унитазе в самолётах, поездах, автобусах “Грейхаунд”, или в таких вот крошечных одноместных туалетах-юнисекс “или/или” по ресторанам; открывал я дверь, обнаруживая сидящую внутри незнакомку, какую-нибудь блондинку со всевозможными голубыми глазами и зубами, с кольцом в пупке и на высоких каблуках; между колен у неё растянуты трусики-стринги, а все остальные вещи и лифчик сложены на полочке у раковины. Каждый раз, когда такое случалось, я раздумывал – какого хрена люди не в состоянии закрыть дверь?
Как будто что-то бывает случайно.
В странствиях ничего не бывает случайно.
Может статься, где-то в поезде, между домом и работой, вы откроете дверь туалета – и обнаружите там брюнетку, волосы у неё заколоты, и только длинные серёжки дрожат вдоль её белой шеи, а она просто сидит внутри, свалив на пол нижнюю половину шмоток. Её блузка распахнута, а под ней ничего, кроме её рук, обхвативших груди: её ногти, губы и соски одного и того же оттенка, среднего между красным и коричневым. Ноги у неё такие же гладкие, как шея, – гладкие, как машина, на которой можно нестись со скоростью двести миль в час; а волосы её повсюду того же тёмного цвета, и она облизывает губы.
Вы захлопываете дверь со словами:
– Извиняюсь.
А она отзывается откуда-то из глубины:
– Не надо.
И по-прежнему не запирает дверь. Маленький значок по-прежнему гласит:
“Свободно”.
Получалось так, что я летал туда-обратно с Восточного побережья в Лос-Анджелес, пока ещё был в государственной программе подготовки врачей. Во время каникул между семестрами. Шесть раз я открывал дверь, а за ней оказывалась всё та же рыжеволосая любительница йоги, обнажённая снизу до пояса, подтянувшая и скрестившая ноги на сиденье унитаза, полирующая ногти фосфорной полоской коробка спичек, словно пытаясь высечь из себя огонь, одетая в одну только шёлковую блузку, узлом завязанную на груди, – и все шесть раз она смотрит вниз на розовую веснушчатую себя, обрамлённую оранжевым дорожным ковриком, потом её глаза цветом в точности как олово медленно поднимаются на меня, – и каждый раз она заявляет:
– Если не возражаешь, – говорит. – Здесь я.
Все шесть раз захлопываю дверь у неё под носом.
Всё, что могу придумать сказать в ответ:
– Ты что, английского не знаешь?
Все шесть раз.
Всё происходит меньше чем за минуту. На раздумья времени нет.
Но случается такое всё чаще и чаще.
В каком-то другом перелёте, может быть, на авиамаршруте между Лос-Анджелесом и Сиэтлом, вы откроете дверь, за которой окажется пляжный блондин, обхвативший парой загорелых рук большой фиолетовый поршень у себя между ног: мистер Клёвый отбрасывает с глаз спутанные волосы, направляет свой поршень, стиснутый и влажно блестящий внутри гладкой резинки, – направляет его прямо на тебя и предлагает:
– Эй, чувак, присоединяйся…
Доходит до того, что каждый раз ты идёшь в сортир, и маленький значок гласит “свободно”, – а внутри обязательно кто-то есть.
Ещё одна женщина, погружённая в себя по две костяшки.
Очередной мужчина, у которого между большим и указательным пальцем танцуют его четыре дюйма, навострившиеся и готовые выбросить маленьких белых солдатиков.
