– Хорошо, бегов, – Ольга сбросила куртку на снег и осталась в лыжном костюме олимпийской сборной СССР.
Сережа поехал и долго развешивал мясо на нижних сутках елей.
– Готово!
Он вернулся, встал чуть позади Ольги, достал секундомер. Красное мясо блестело на солнце на фоне зелени. Ольга оттянула затвор и стала быстро стрелять по кускам. Куски закачались на крюках, от них полетели клочья. Обойма кончилась, Ольга вставила новую и продолжала стрельбу. Она стреляла, меняя обоймы до тех пор, пока на крюках ничего не осталось.
– Сколько? – она обернулась к Сереже.
– Пятьдесят… три.
Она недовольно тряхнула головой:
– Вшивенько. Придется сегодня покачаться.
– Оль, а дай мне? Три раза?
– Милый, он же по моей руке сделан. Ты на курок нормально нажать не сможешь. Я тебе из «макара» дам.
– Ну, Оль! Ну, разик!
– Ну, давай. Только возьми обеими руками. Вон в ту ель.
Сережа поднял пистолет, долго целился, выстрелил.
– Молодец, попал. Давай еще.
Он выстрелил и снова попал. Выстрелил еще и промазал.
– Ничего, научишься из «макара», – Ольга забрала у него пистолет.
– Этот тяжелый.
– Тяжелый. Зато бьет, как зверь. На речку поедем?
– Ага.
Ольга надела куртку, Сережа – рюкзак. Медленно пошли рядом.
– Там лыжня, – сказала Ольга. – Наверно, завалило всю.
– Оль, а у Реброва большой хуй? – спросил Сережа.
– Обыкновенный.
– Меньше, чем у Фарида?
– Конечно. Смотри!
Белка прыгнула с сосны на ель. Куски снега полетели вниз.
* * *
Ужинали в восемь. После индейки с маринованными фруктами Ольга подала шоколадный мусс. Позвонил телефон. Ребров взял лежащую на стуле трубку с короткой антенной:
– Да. Да. Пропустите.
Он положил трубку, зачерпнул ложкой мусс из стеклянной розетки:
– Генрих Иваныч, это специально для вас.
– Что? – поднял голову Штаубе.
– Карташов Виктор Афанасьевич. Движется к нам от проходной на своей «волге».
– Как? Как. Погодите… – Штаубе закашлял, бросил ложку.
– Вероятно, с подарком.
– Господи… погодите… – кашляя, Штаубе встал. – Как же? Это что же?
– Успокойтесь, Генрих Иваныч. Мы вас не выдадим.
– Да. Ну, а… – побледневший Штаубе пожал плечами.
– Идите наверх, – спокойно проговорил Ребров.
Штаубе взял палку и вышел из столовой.
– Встретим в прихожей, – Ребров размял папиросу, закурил. – Сережа, принеси из моего кабинета коричневый портфель.
Мальчик вышел.
– Ну вот, – Ребров с улыбкой посмотрел на Ольгу. – Не только потери.
– Поддержка? – спросила Ольга.
– Не понадобится.
В дверь позвонили. Ребров с Ольгой прошли в прихожую. Ребров открыл дверь. На пороге стоял человек среднего роста в серой дутой куртке и голубой спортивной шапочке. В руке он держал чемодан.
– Здрасьте, – человек вошел и опустил чемодан на пол.
– Здравствуйте, Виктор Афанасьич, – сухо произнес Ребров, закрывая дверь за Карташовым.
– А я это, на Одоевского позвонил, а там нет никого, – Карташов посмотрел на спускающегося по лестнице Сережу.
Ребров выпустил дым, передо папиросу Ольге и взял у Сережи портфель. Карташов шмыгнул носом и сунул руки в карманы куртки, Ребров открыл портфель, вынул металлический предмет, протянул Карташову.
– Ага, – тот взял предмет и тут же спрятал в карман.
– Мы вам позвоним, – Ребров открыл дверь.
– Ага. До свидания, – Карташов вышел, Ребров запер дверь, взял чемодан, стал подниматься по лестнице. Ольга и Сережа последовали за ним. На втором этаже в холле стоял Штаубе.
– Прошу, Генрих Иваныч, – Ребров поставил чемодан перед Штаубе. Опустившись на колено, Штаубе открыл чемодан. Он оказался полон мятой женской одежды и нижнего белья.
– Так, так, так, – Штаубе стал выбрасывать вещи на полу, бегло просматривая их. Под одеждой оказался потрепанный скрипичный футляр. Штаубе открыл его. В футляре лежало что-то продолговатое, завернутое в целлофановый пакет. Штаубе развернул пакет и вынул из него женскую руку, грубо отрубленную по локоть. На безымянном пальце руки было золотое обручальное кольцо, с мизинца была снята кожа. Штаубе замер, глядя на руку, потом бросил ее в чемодан, схватил руку близстоящего Реброва и поцеловал.
– Как вам не стыдно, – отстранился Ребров и пошел к лестнице.
– Виктор Валентинныч, голубчик, – Штаубе приподнялся с колена.
– Чай, чай пить, – Ребров стал спускаться вниз.
– Ой… Господи, – Штаубе вытер пот со лба.
– Вам коньяку, или валерьянки? – улыбалась Ольга.
– Мне? Коньячку, коньячку!
* * *
Закрывшись в бильярдной. Ребров и Штаубе играли в «пирамиду». Оба шестисвечных шандала были зажжены, на тумбочке стояла ополовиненная бутылка армянского коньяка.
– Троечку от борта налево, – Штаубе прицелился и забил шар, – оп! Эдак я вас голым оставлю… девять в серединку.
– Если б вы, Генрих Иваныч, так на раскладке работали, – Ребров допил свой коньяк. – Тогда б мы уже были в Красноярске.
– Раскладка – раскладкой, а вот… – Штаубе забил шар.
– То, что мы укатали эту падаль и вставились к партийцам, это, батенька, дело архиважное, как сказал бы лысый.
– Райкомовцы, между прочим, целиком ваша забота, – Ребров вынул шары из луз, положил на полку, – если Герасимов не пойдет на замену, тогда нашему промежуточному – грош цена.
– Пойдет, куда он денется, – натирая кий мелом, Штаубе смотрел на стол, – Герасимов висит на Коваленко, а Коваленко на Большакове. А Большакову мы в любое время суток можем сказать: ату, Сергей Сергеич. Пять, четырнадцать направо.
– Проблематично, – пробормотал Ребров.
Штаубе промазал:
– Всегда вы под руку…
– С Герасимовым есть одна тонкость… пять направо, – Ребров забил шар, пошел вокруг стола. – Представьте себе такой вариант: вы давите через Большакова на Коваленко, он пробивает замену, Герасимов подписывает, мы получаем диски. Таня едет в Питер, я с Найманом наведываюсь к соплякам, которые честно соглашаются, честно проводят восстановительные работы, и так же честно… семь в середину… показывают ведомости Рыбниковой, которая сразу же докладывает Герасимову, замыкая, тем самым, порочный круг. А Герасимов…
– А Герасимов кладет докладную Рыбниковой под свою толстую жопу и молчит, как камбала, потому что у Большакова не только письмо, но и алматра.
– Вы уверены?
– Видел собственными глазами.
– Тогда это меняет дело, – задумался Ребров.
– Меняет дело, меняет де-е-е-ло-о-о, – пропел Штаубе, суетясь у стола, – «дедушку» от борта в середину. Оп! Вы на бобах, Виктор Валентиныч. Будем доигрывать?
– Да нет, – Ребров положил кий, – с Таней вы когда свяжитесь?
– Хоть завтра, – старик налил себе коньяку, – как закончим, так и позвоню. Или вы хотите сейчас?
– Сейчас, – проговорил Ребров, глядя на свечи.
* * *
В 9.25 утра машина Реброва подъехала к зданию райвоенкомата Октябрьского района и встала на обочине.
– После знедо позовем, – сказал Ребров и открыл дверцу.
На нем была зимняя форма подполковника ВВС, Ольга была одета в форму старшего лейтенанта милиции. Штаубе и Сережа сидели в своей обычной одежде.
Ребров и Ольга вышли из машины, поднялись по ступенькам, вошли внутрь. Сидящий за стеклянным барьером дежурный лейтенант встал, отдал Реброву честь, Ребров на ходу ответил. Они поднялись на второй этаж. В коридоре было пусто. Ребров подошел к кабинету начальника военкомата и открыл дверь.
– Здравствуйте, – сказал он секретарше, печатающей на машинке.
– Здрасьте, – она приветливо улыбнулась, – а они вас в Ленинской комнате ждут.
– Ясно, – Ребров закрыл дверь, двинулся дальше по коридору.
Ольга следовала за ним. Они вошли в Ленинскую комнату. За столом, покрытым красным сукном, сидел начальник военкомата полковник Ткаченко, поодаль на стульях сидели: подполковник Лещинский, майор Зубарев, майор Духнин, капитан Королев, капитан Ломейко, капитан Беляков, капитан Терзибашьянц, старший лейтенант Волков.
– Здравствуйте, товарищи, – бодро сказал Ребров.
– Николай Николаич, приветствую! – заулыбался, вставая Ткаченко. Они пожали друг другу руки. Офицеры встали. Ребров поздоровался с каждым за руку. Ольга стояла возле двери.
– Подойдите сюда, – холодно сказал ей Ребров.
Она подошла и встала, опустив голову.
– Представьтесь, – скомандовал Ребров.
– Следователь Кировского РУВД города Москвы, старший лейтенант милиции Фокина Светлана Викторовна.
– А-а-а… – Ткаченко подошел к ней, заложил руки за спину. – Вот, значит, мы какие. А годков нам сколько?
– Двадцать шесть, – тихо ответила Ольга.
– Неплохо, очень неплохо! – поморщился Ткаченко. – Двадцать шесть и двадцать шесть, сколько это будет? А?
– Пятьдесят… два, – еле слышно произнесла она.
– Пятьдесят два, – повторит он, злобно глядя на нее. – Открой, Евгений Степаныч.
