«Я не могу оспаривать достоинства плана, сейчас изложенного полковником, но могу заметить только, что план этот трудно исполним на практике; я знаю по собственному опыту штурма Воли под Варшавой, что значит брать укрепление в лоб. Чтобы иметь успех в этом предприятии, начальник должен быть впереди, а при этом — все шансы к тому, что он выбудет из строя; без начальника нет порядка, а где нет порядка, там успех невозможен».{157}
Столичный гость не сдавался и стоял на своем, пусть даже нереальном, но уже, вроде бы, «высочайше разрешенном». Он предложил собрать от 500 до 1000 охотников, которым «…в Севастополе недостатка нет», и броском в ночное время заклепать вражеские орудия.{158}
Фантазии Попова продолжались бы и дальше, но Липранди, понявший, какими потерями мог обойтись подобный план, резко прервал дискуссию: «…я уже составил свое предположение, более удобоисполнимое, состоящее в движении на Балаклаву».{159}
Неугомонный столичный гость не успокаивался, ему была нужна сенсационная победа, а для этого нужно было обязательно что-то взять. Зря, что ли, он столько натерпелся в Крыму? Притом взять чем больше, тем лучше: «…имеете ли вы в виду овладеть Балаклавой?».{160}
Липранди вновь остудил пыл Попова, напомнив последнему, что в его распоряжении пока еще всего лишь одна дивизия и «…на это у меня недостаточно сил».{161}
Но оппонент не думал сдаваться и как контраргумент привел ровно то, что в итоге не произошло: «…вы не наступите даже на кончик хвоста неприятеля, ибо сообщения его на Камышовую бухту и Балаклаву останутся неприкосновенными. Положение Севастополя не улучшится ни на один волос, а вы найдетесь в положении весьма рискованном, даже при удаче вашего предприятия».{162}
Дальнейшее трудно объяснимо. Меншиков молчал. Попов намекал. Липранди стоял на своем, отказываясь принимать навязываемый ему план как единственно верное руководство к действию. У него было свое решение.
Упорство Липранди имело основания. Едва прибыв в Крым, он (кстати, по поручению Меншикова) три дня (7, 8 и 9 октября) осматривал неприятельские позиции. Вот описание им увиденного своими глазами:
«Позиция неприятельская растянута была на расстоянии 20-ти верст, начиная от горы Спилии, близ Балаклавы, до Стрелецкой бухты.
Вблизи Балаклавы расположены были турки. На Сапун-горе до балки, идущей к Южной бухте — англичане; остальное же пространство до Стрелецкой бухты заняли французы. Впереди селения Кадыкиой, на высотах стоял отдельный неприятельский отряд, который занимался во время моей рекогносцировки усилением укреплений на своей позиции. Неприятельская кавалерия расположена была между деревнями Кадыкиой и Караны. Близ дер. Кадыкиой располагался неприятельский парк. Большая часть неприятельских войск расположена была отдельными лагерями на Сапун-горе, которая перерезана тремя глубокими балками».{163}
Основываясь на увиденном, Липранди решил:
- атаковать неприятеля от Чоргуна и взять укрепленные редуты;
- после продолжать действовать наступательно, в том числе против Сапун-горы, используя ее слабую укрепленность и разобщенность противника;
- все дальнейшие действия производить только после прибытия дополнительных подкреплений.{164}
Для выполнения задачи в полном объеме предполагалось собрать 3–4 дивизии пехоты (как минимум 10-ю, 11-ю и 12-ю) с их артиллерией, 4-й стрелковый батальон, три полка драгун, два полка гусар, три казачьих полка с двумя конно-батарейными и двумя коннолегкими батареями: 65 батальонов пехоты, 52 эскадрона, 18 сотен и почти 200 орудий.
Дивизионный генерал Боске с офицерами штаба. Фото Р. Фентона. 1855 г. Лагерь 5-го Принцессы Шарлотты Уэльской драгунского (5th (Princess Charlotte of Wales's) Dragoon Guards) полка. Фото Р. Фентона. 1855 г. В первый день операции должны были быть взяты редуты. На второй день, оставив на взятых позициях часть артиллерии и пехоты, Липранди предполагал:
«…подняться на Сапун-гору с тремя колоннами. Правая и самая сильная должна была идти по шоссе и, зайдя на Сапун-гору, направиться на хутор Ознобишина. Отдельный отряд, поддерживая эту колонну, прошел бы мимо резервуара и караульни и, поднявшись на Сапун-гору, соединился бы со своей колонной. Назначение этой колонны было идти на хутор Маклюкова, стремительно атаковать англичан, кои, быв отделены от французов глубокой балкой, могли бы быть разбиты до прибытия подкрепления от французов. Средняя колонна должна была идти между шоссе и дорогой из Кадыкиоя
в Севастополь, подняться на Сапун-гору и выстроиться в боевой порядок, примыкая правым флангом к хутору Папкристе. Назначение этой колонны было: удержать французов и не позволить им подавать помощи англичанам. В левую колонну назначались вся кавалерия и часть пехоты. Кавалерия должна была направиться на Караны и отбросить неприятельскую кавалерию; а пехота, поднявшись на Сапун-гору, стать на позицию между хуторами Соколовского и Егормышева. Так как мы преимуществовали перед неприятелем в кавалерии и в особенности в конной артиллерии, то наша кавалерия должна была смять неприятельскую и, отбросив ее на Сапун-гору, преследовать до хутора Егормышева, где и остановиться, примыкая правым флангом к этому хутору. Дивизия, оставленная в резерве на редутах, имела целью наблюдать за движениями неприятеля из Кадыкиоя и не дозволять этому отряду двинуться к Сапун-горе».{165}
Второй этап сражения предполагал по плану Липранди наличие в его распоряжении 49 пехотных батальонов, 49 батарейных и 72 легких, 16 конных батарейных и 16 конных легких артиллерийских орудий, 52 эскадронов регулярной кавалерии, 18 сотен иррегулярной кавалерии.{166}
Успех дела виделся не только в возросшей численности и свежести войск, но и, как считали, в откровенных просчетах союзников в организации обороны своего правого фланга. Протяженность оборонительной линии, по мнению Тотлебена, не соответствовала небольшой численности и войск, выделенных для ее защиты.{167}
Как видим, план логичный и вполне осуществимый в рамках разумного риска. Но самое главное — он не отрицал предложенного Поповым, но позволял совершить дело не прямолинейно и с большими потерями, которые неизбежно принесли бы лобовые атаки, а последовательно, поступательно, поэтапно.
Его возможную перспективу отметил и прибывший вскоре в Крым генерал-адъютант Философов, сопровождавший царственных отпрысков в их «крестовом походе» на войну. Очевидно, что, кроме функции гида, Философов имел еще одну задачу, с которой справился блестяще: точного информирования Императора о происходящем под Севастополем.
Не желавший докладывать ни о чем, что могло запятнать его репутацию, и не желавший посвящать в свои запутанные многоходовые комбинации никого, кто мог лишь навредить советами, не зная и не понимая истинного положения вещей, Мен-шиков создал парадоксальную ситуацию. Тот, кто по должности был обязан знать все, что творилось в любом из уголков Великой империи, не знал того, что происходит на главном участке уже больше года идущей войны — в Крыму.
«В Крымскую войну было тяжело и безгласно, по выражению известного публициста и бывшего военного корреспондента Гр. Конст. Градовского (Гамма). Сам Государь Николай Павлович был мало осведомлен о том, что делалось в Крыму. О высадке неприятеля, об Альминском сражении, о понесенном нами поражении Государь узнал из иностранных газет».{168}
В одном из своих первых писем князю Горчакову, Философов писал, что излишняя торопливость Меншикова привела к тому, что успех, достигнутый им 13 октября, не был развит. Признаем, что это справедливое обвинение. Мы упомянем его более подробно, когда разговор коснется судьбы Попова, которая, к его несчастью, решится совсем скоро и совсем не так радостно, как о том мечтал императорский представитель.{169}
И, кстати, даже ставя в вину главнокомандующему излишнюю, по его разумению, поспешность, Философов не ведет речь о взятии Балаклавы, лишь намекая на правильность действий по ее изоляции как базы снабжения от основных сил Раглана.
На что еще, пожалуй, стоит обратить внимание, это на детальную привязку к местности. Подобный план не мог быть составлен без наличия точных карт или хотя бы схем, составленных после разведок и рекогносцировок. Думаю, что это напрочь «сносит» миф о скором уже «сражении без карты», как оправдательно именовали битву под Инкерманом. Даже если мы согласимся, что русский штаб (пусть и самый плохой) не имел карт, то само собой напрашивается вопрос: чем же вы там занимались, что не удосужились позаботиться изучением района боевых действий, где вам даже не воевать, а просто организовывать жизнь огромного числа войск нужно?
