«Сержант Г. здесь?»
«Здесь. Что случилось?»
«Вам на работы».
Тащишься в Балаклаву разгружать корабли с припасами — солониной, бисквитами, одеялами, ядрами или бомбами. Возвращаешься затемно, выжатый, как лимон; и снова в грязь, передохнуть часок-другой, если, конечно, не поднимут по тревоге. Так продолжалось неделю за неделей, месяц за месяцем. Сколь высока цена чести и славы!».{121}
Русские откровенно измывались над англичанами. 21 октября «…к вершине бухты подошел пароход «Владимир» и открыл огонь по нашей правой линии. Он действовал с великолепной точностью, и прежде чем мы могли ответить, его снаряды убили двоих и ранили двадцать человек».{122}
Не добавляли оптимизма англичанам и заболевания, которые быстро находили себе жертвы среди обессиленных, ослабленных непрерывными осадными работами, утомленных бессонными ночами солдат.
«…Но холера не отступала — и ежедневные потери на этом фронте вызывали нешуточное беспокойство. В те дни из 35 600 человек, составлявших нашу армию, лишь 16 500 рядовых годились в строй. За две недели более 700 человек были уволены по болезни и отправлены в Балаклаву. Ежедневно из наших рядов утекало 40–50 человек, причем солдаты, возвращавшиеся из госпиталей, не восполняли этой утечки. Даже цифра в 20–30 раненых в день выглядела угрожающе, если помножить ее на число дней, проведенных нами в Крыму. Остро не хватало лафетов и пушечных колес, амуниции и фуража. Пока мы истощали силы на осадных работах, пока все дальше в будущее отодвигался день штурма, русские стягивали силы у нас на фланге и в тылу, готовясь к мощной попытке снятия осады».{123}
И если в бою с русскими еще можно было иметь шанс на победу, то невидимый враг оказывался часто сильнее.
«…Ряды наши редели — холера ежедневно уносила новые жизни. Тех, кто был с нами в Турции, осталось всего ничего. Больно было смотреть, как иные бедолаги валятся с ног и за два-три часа уходят в мир иной. Почти каждый из нас страдал от малярии, лихорадки или простуды, но жаловаться было бессмысленно — у врачей не хватало или вовсе не было лекарств. Несчастные наши солдаты мерли, как мухи, от дизентерии и расстройства желудка, но мужественно переносили страдания».{124}
За несколько дней до сражения Раглан с тревогой информировал правительство: «…армия нуждается в отдыхе. Хотя ей и не пришлось совершать долгих маршей, люди устали. Непосильной задачей стало даже ежедневное добывание воды и дров. Очень дает о себе знать здешний климат: холера все еще не побеждена».{125}
Теперь уже не столько русские думали, как отбиться, сколько англичане и французы — как не получить смертельный удар где-то в область спины…
Усиливались не только русские, увеличение численности которых не осталось незамеченным союзниками.{126} Значительно возросла численность французского контингента, который, получая информацию о возможных трудностях осенне-зимнего периода, старался переправить в Крым Наполеон III.
До начала штормов сумели доставить пополнение из Франции. Хорошей новостью были два кавалерийских полка, бригада генерала де'Алонвиля, 1-й и 4-й полки (последний из Аржи){127} африканских егерей из состава дивизии дивизионного генерала Морриса — организованные, подготовленные, дисциплинированные части, которые можно было использовать для оттеснения русских из Байдарской долины.
С последним из полков появилась на слуху союзных войск некая анекдотически мистическая история. Последний полк доставил в Крым из Бургаса транспорт “Simla”, который до этого перевез 4-й Легкий драгунский в Варну, потом 4-й пехотный из Галлиполи в Варну, потом перевез 4-й драгунский в Крым и, наконец, 4-й полк африканских егерей под Севастополь. Офицеры шутили, что один транспорт перевез три «четверти» английской армии и одну «четверть» французской.{128}
Капитан Филипс и лейтенант Йейтс из 8-го Королевского Ирландского гусарского (8th (The King's Royal Irish) Regiment of (Light) Dragoons (Hussars) полка. Фото Р. Фентона. 1855 г.Мечта покойного Сент-Арно,{129} который после Альмы горько сожалел об отсутствии у него кавалерии, с помощью которой можно было добить русских, сбывалась. Вот только ситуация уже была иной.
18 октября{130} в Стрелецкой бухте выгрузился последний батальон Иностранного легиона, завершив переброску 5-й дивизии генерала Шарля Левальяна.{131} В отличие от других дивизий она некоторое время состояла из трех бригад. 1-я бригада (генерал ла Мотт-Руж): 41-й и 42-й полки линейной пехоты. 2-я бригада (генерал Кустон): 5-й легкий и 46-й линейный полки. 3-я бригада (генерал Базен): 1-й и 2-й полки Иностранного легиона (полковники Вьено и Капре). Бригада Базена временно входила в состав 5-й дивизии и по прибытии 6-й (генерал Пате) должна была перейти в нее.{132} Легионеры окончательно покинули бригаду Вино, в составе которой сражались на Альме. Вино в приказе, адресованном им, сожалел, что теряет «самое красивое украшение своей бригады»: «Я знаю Легион с давних пор, и его репутация все это время только растет. На Альме вы вписали славную страницу в историю вашей части».{133}
У легионеров, немецкие ряды которых, узнав о начале войны с ненавистной Россией, разбавила сильная польская прослойка, еще будет много возможностей показать свою доблесть под Севастополем.
Задерживалась артиллерия 5-й дивизии, которая пока еще оставалась в Галлиполи.{134}
Французская военная система хотя и оказалась, особенно на первом этапе кампании, существенно надежнее британской, вскоре, особенно когда война потребовала постоянного пополнения войск и запасов на театре военных действий, тоже оказалась далекой от совершенства. Через двадцать лет после событий Крымской войны генерал Трошю, рассуждая о недостатках организации французской армии, обнаружил те беспорядки и упущения, которыми сопровождалось отправление в поход французских армий в Крымскую и, вскоре, Итальянскую кампании, и что единственным приказанием, которое в этом отношении отдавало военное министерство, было знаменитое «разберитесь». «Война казалась необходимою и занимала все умы: одни требовали ее, другие протестовали, и вдруг среди всех этих противоречий — война объявлена. С этой минуты, сухим путем и морем, в вагонах и на судах, с поспешностью и в замешательстве, приводятся в движение сформированные части войск, интендантские склады, продовольственные запасы и т. п.; загромождая все пути, они скучивались в огромном числе и совершенно случайно — в том или другом пункте. Каждому отряду, высаживающемуся с недостатками в снаряжении и в беспорядке, какой только возможно представить, говорили: «разберитесь», и отряд беспечно отправлялся навстречу неприятелю, с этою, чисто французскою, формулою. Но всего удивительнее было то, что действительно «разбирались» и, более или менее готовые, вступали в бой».{135}
Корнет Уилкин. 11-й гусарский полк. Фото Р. Фентона. 1855 г.После прибытия подкреплений французская армия в Крыму насчитывала 46 000 чел. и 5 500 лошадей. За прошедшее после Альмы время французы потеряли 67 человек убитыми и 572 раненными.{136}
На 4 000 чел. увеличился английский контингент. Теперь его численность составляла почти 35 600 человек, в том числе около 3 000 — в составе кавалерийской дивизии. Общая численность неприятельских войск в Крыму превысила 85 000 человек.{137}
«…Липранди, это будет человек, который лучше других сделает дело. Попятно, что при этом случае вы ему скажете, что задача, которую вы ставите ему, имеет самое важное значение, и что только он один, по своему уму и энергии, годится для того, чтобы разрешить ее…».
Князь М.Д. Горчаков князю А.С. Меншикову о генерал-лейтенанте Липранди.
«Что касается военного искусства, то Крымская война должна рассматриваться достойной упоминания только как самая плохая по руководству кампания в британской военной истории».
Британская энциклопедия 1960 года издания.
Меншиков, укрепившись на позициях восточнее Севастополя, был уже не тем растерянным неожиданным поражением военным чиновником. В нем возродился главнокомандующий. Теперь он хотел добиться стратегического перевеса, заставить союзников окончательно принять его «правила игры» и диктовать, таким образом, свои условия развития событий.
Главное — после 17–19 октября он был спокоен за судьбу города. К тому времени инженерная оборона Севастополя вполне соответствовала своему предназначению, не только надежно прикрыв подступы к крепости, но и, в соответствии с теорией фортификации, позволяя организовывать контратаки,{138} отвечая ими на каждый частный успех неприятеля. Без малейшего сомнения, в Севастополе, особенно в начальный период его обороны, создалась удивительная ситуация, в какой-то степени даже нетипичная для российской военной практики, когда недостаток пушек не компенсировали пушечным мясом. Скорее наоборот, недостаток пехоты компенсировали умело поставленные батареи.
