Интересно, что практика конфирмации[33] решения суда распространялась и на офицеров, и на нижних чинов. Приговоры для офицеров менялись на разжалование в рядовые с переводом в другой полк. На первый взгляд очень суровое наказание. Но на самом деле при относительно высоком уровне гибели офицеров разжалованный мог надеяться быть произведенным в первый офицерский чин за боевые заслуги. Не существует статистики о возвращении через боевые заслуги утраченного офицерского чина, но в нашем распоряжении имеются материалы военного делопроизводства, связанные с этим вопросом. В Приказании войскам 1-й Маньчжурской армии от 28 января 1905 г. оговаривается, что, «согласно разъяснениям Главного штаба, разжалованным офицерам при производстве их вновь в офицеры закон не предоставляет права на получение пособия на обмундирование, о чем, по приказанию командующего армией, объявляется для сведения»{412}. Запрос в Главный штаб в обстановке военного времени не возбуждался в единичных случаях. Значит, подобные случаи были значительными в количественном отношении, и для их решения понадобилась санкция Главного штаба.
У офицеров были большие шансы вообще вполне законно уйти от наказания. Показательно в этом отношении Приказание войскам 1-й Маньчжурской армии от 15 апреля 1905 г. за № 80: «Между тем из поступившего донесения усматривается, что командою одного из полков армии, при которой было два офицера, насильственно, с оружием в руках отбирался от жителей рабочий скот, которого они совершенно не желали уступать. Командующий армией приказал объявить, что если подобный случай еще повторится, то Его Высокопревосходительство вынужден будет поступить с виновными по всей строгости законов военного времени»{413}. Если командующему армией донесли о происшествии, вызвавшем появление приказания, то обязательно знали номер части, ее принадлежность к роду войск, фамилии офицеров. В противном случае до командующего армией рапорт о бесчинствах безымянной группы военных просто бы не дошел{414}. Статья 291 Военно-судного устава требует от письменных и устных обращений о правонарушениях: 1) имя, фамилию, звание, место проживание или прозвище автора жалобы; 2) указание места, времени и описания деяния (преступления); 3) указание обвиняемого (подозреваемого лица); 4) упоминание свидетелей или иные доказательства. Согласно ст. 296 Военно-судного устава, не только рапорт, отношение, но даже анонимное письмо с указанием на правонарушения или преступления, совершенные военными, являлись основанием для следствия и дознания{415}. По итогам дознания либо отказывалось в возбуждении уголовных дел, либо сообщалось по команде с просьбой о возбуждении таковых. Так как командующий упоминал случай в приказе, то логично предположить, что дознание подтвердило факты правонарушения со стороны группы российских военных и установило их личности. С одной стороны, командующий понимал, что группа военных нарушила права гражданского населения (мародерство), но в то же время он не хотел «поступить с виновными по всей строгости законов военного времени».
Рядовые и унтер-офицеры освобождались властью командующих армиями и главнокомандующего от ответственности даже по очень серьезным проступкам. Казак 1-го Нерчинского казачьего полка Забайкальского казачьего войска Павел Астраханцев покинул самовольно пост, на котором находился «за старшего». По ходатайству начальства он не только избежал отдачи в дисциплинарный батальон, но и сохранил звание «беспорочнослужащего». В «Приказе главнокомандующего всеми сухопутными и морскими вооруженными силами, действующими против Японии» от 14 мая 1905 г. за № 772 об этом сказано следующее: «…приговорен к отдаче в дисциплинарный батальон сроком на один год и шесть месяцев с переводом в разряд штрафованных. Исполнение приговора этого в отношении отбытия срока заключения отложено до окончания войны. Ныне начальство казака Астраханцева за примерную его храбрость в бою под Кильчжу[34] ходатайствует о прощении ему наказания. Находя такое ходатайство заслуживающим уважения, предписываю казака Астраханцева освободить от наказания и перевести в разряд беспорочнослужащих»{416}. Четверо бойцов 3-й бригады Заамурского округа пограничной стражи избежали наказания за убийство и укрывательство этого преступления. Троих осужденных за убийство (Ф.И. Гришин, Н.Ф. Матвеев, С.Е. Сливенко) и четвертого (А.Е. Алтынников), виновного в укрывательстве следов преступления, отправили на остров Сахалин. В специально сформированную из каторжан дружину четверку перевели после вынесения приговора с формулировкой в приказе «дать им возможность боевою службою искупить их вину»{417}. Примеры замены приговора военного суда «дисциплинарным взысканием по усмотрению ближайшего начальства»{418} и случаи освобождения от назначенного судом наказания хорошо прослеживаются по материалам приказов по армиям и приказов главнокомандующего{419}. Более того, имел место обратный механизм: осужденным военными судами мирного времени (до начала войны) изменяли форму отбывания наказания. Отбывавшие наказание в дисциплинарных частях нижние чины отправлялись в части действующей армии, согласно «Приказу главнокомандующего всеми сухопутными и морскими вооруженными силами, действующими против Японии» от 12 января 1905 г. за № 59. Заключенные дисциплинарных частей направлялись «в действующие войска по роду оружия и усмотрению начальства». Оговаривалось, что в полках они будут находиться в разряде штрафованных. В приказе отмечались два варианта возвращения статуса «беспорочнослужащих»:
а) с разрешения главнокомандующего, по окончании войны;
б) совершение подвига, ходатайство начальника дивизии{420}.
Наказания мирного времени (дисциплинарный батальон) на войне вообще переставали быть наказаниями. Осужденного солдата отправка в такой батальон скорее радовала, чем огорчала. В дисциплинарном батальоне, несмотря на тяжелые условия несения службы, осужденный не подвергался риску быть убитым или покалеченным. Начальники всех степеней понимали, что заключение в крепость и отдача в дисциплинарный батальон на фоне повседневных рисков военного времени оказывались скорее избавлением, чем наказанием. Но нижний чин, таким образом формально спасенный от приговора военного суда, не избегал возмездия. «Штрафников» отправляли на самые тяжелые задания (дневная разведка, вынос тела убитого товарища с поля боя и пр.), они первыми посылались на самые опасные участки. Офицеры и их подчиненные хорошо понимали, что Свод военных постановлений о наказаниях переставал в полной мере влиять на повседневную жизнь воюющей армии. Поэтому на передовых позициях возникала тенденция создания адекватной замены действующего устава, о чем штабс-капитан Рябинин вспоминал: «Уставы тоже не особенно ценились на войне, и я у редкого офицера встречал в руках такой необходимый на войне устав, как “Полевой”»{421}. С одной стороны, пощечина, затрещина, побои унижали человеческое достоинство, но, с другой, они же являлись скорым и действенным средством наказания, которое самими потерпевшими часто воспринимались более гуманными, чем предусмотренные Сводом военных постановлений. Например, за отказ выполнить прямой приказ в боевой обстановке полагается расстрел, офицер мог представить соответствующий рапорт на солдата. Но тот же самый командир мог вовремя отданной затрещиной заставить солдата исполнить приказ и избежать неминуемого расстрела. В условиях боевых действий солдаты нередко впадали в ступор — состояние, возникающее под воздействием сильных душевных потрясений (ужас, страх, угроза жизни) и проявляющееся в виде блокировки аффективной деятельности, двигательной активности, замедлении мыслительной деятельности. Данное состояние могло проходить без существенных последствий. Но могло способствовать возникновению панического состояния со стремлением к хаотическим действиям (например, побег), а также депрессии[35].
Практика применения телесных наказаний и рукоприкладство имели место в армейской и флотской повседневной жизни{422}, хотя, согласно ст. 185 Устава дисциплинарного исправленного по приказам по военному ведомству 1904 г. № 30, 461 и 573, за нанесение нижним чинам ударов или побоев офицер должен был быть подвержен содержанию на гауптвахте от одного до шести месяцев, а в случае повторения — исключению из службы{423}.
В своих воспоминаниях матрос крейсера «Рюрик» М. Сливкин четко отобразил внутреннюю дифференциацию офицеров по принципу: сторонники «дисциплины кулака» или «дисциплины разума». В мемуарах Сливкина мы находим следующую фразу: «Одних начальников мы стали уважать, других — ненавидеть»{424}. В конечном итоге подобные оценки напрямую влияли на боеспособность: «Если же на вахте стоял какой-нибудь ненавистный нам офицер, тогда все не ладилось»{425}.
