В сорок первом году немецкие войска еще не успевали вступить в прибалтийские города, а местные жители уже убивали коммунистов и устраивали еврейские погромы.
27 июня 1941 года немецкий полковник проезжал по литовскому городу Каунасу. Он увидел огромную толпу. Люди хлопали и кричали «браво». Матери поднимали детей повыше, чтобы они все видели. Полковник подошел поближе. Потом он описал, что именно предстало его взору: «На асфальте стоял молодой светловолосый парень лет двадцати пяти. Он отдыхал, опираясь на деревянную дубину. У его ног на асфальте лежали полтора или два десятка мертвых или умирающих людей. По земле сочилась кровь. Рядом — под охраной — стояли будущие жертвы. Одного за другим этих людей убивали дубиной, и каждый удар толпа встречала радостными возгласами».
Когда убийство закончилось, главный убийца сменил дубину на аккордеон. Толпа затянула литовский национальный гимн.
Холокост организовали Гитлер и Гиммлер. Но сами немцы не успели бы убить такое количество людей без чужой помощи. Выжившие нисколько в этом не сомневались. Немногие уцелевшие литовские евреи собрались в Мюнхене в 1947 году и приняли резолюцию, которая называлась «О вине значительной части литовского населения в убийстве евреев».
Все затхлое, тупое и мерзкое словно ждало прихода вермахта. Как бы СС и немецкая полиция определили, кто еврей, если бы им не помогало местное население? На оккупированных территориях евреев выдавали соседи — за вознаграждение, которое платили немцы. Или даже получали от этого удовольствие.
— Евреи сами во всем виноваты. Разве они не были богатыми? Разве они не контролировали весь капитал? Разве они не эксплуатировали нас?
Нет единого типа убийцы, который можно было бы легко выявить. Этот неприятный вывод уже сделан историками. Никакой патологии не требовалось. Пятьдесят литовцев служили под началом оберштурмбаннфюрера СС Иоахима Хаманна. Несколько раз в неделю они объезжали окрестные села в поисках евреев, которых убивали на месте. Так они убили шестьдесят тысяч человек. Выяснилось, что им требовалось всего несколько стопок водки, чтобы прийти в боевое настроение. Вечером они возвращались в Каунас и отмечали успешную работу в унтер-офицерской столовой. Никто из них не имел криминального прошлого. Они казались вполне нормальными людьми. Сразу после войны вернулись к прежней жизни, как будто ничего и не произошло.
Что заставляло людей участвовать в убийствах?
В первую очередь национализм и антисемитизм.
На оккупированных территориях обвиняли евреев в том, что они нация-паразит. В школах заставляли детей изучать «Протоколы сионских мудрецов». Антисемитские лекции читались в лагерях для военнопленных.
Патриарший местоблюститель митрополит Сергий (Страгородский) 4 октября 1941 года предупредил московскую паству:
— Ходят слухи, которым не хотелось бы верить, будто есть и среди наших православных пастырей лица, готовые идти в служение ко врагам нашей Родины и Церкви — вместо святого креста осеняться языческой свастикой. Не хочется этому верить, но если бы вопреки всему нашлись такие пастыри, я им напомню, что Святой нашей Церкви, кроме слова увещания, вручен Господом и духовный меч, карающий нарушителей присяги.
Но нашлись и верующие, набожные люди, которые увидели в нацистах инструмент, избавивший мир от «народа, распявшего Христа». Вполголоса говорили друг другу:
— После войны поставим памятник Адольфу за то, что он нас избавил от евреев.
Помогали немцам не только потому, что ненавидели советскую власть. Мучили беззащитных людей те, кто получал от этого удовольствие и материальную выгоду. Те, кто служил немцам, в какой-то степени ощущали духовное и идеологическое родство с германскими нацистами, их объединяла общность целей и идеалов. Приличные люди немцам не служили. Нигде! Ни в одной стране! Как бы тяжело им ни приходилось.
К счастью для нашего города, столицу немцам не сдали. Так что осталось неизвестным, кто бы из москвичей пошел на службу оккупантам. Но среди тех, кто перешел к нацистам, одним из самых заметных был видный московский партийный работник Георгий Николаевич Жиленков. Он был одним из двадцати пяти первых секретарей московских обкомов. Крупная должность с немалой перспективой.
Георгий Жиленков начинал в Воронеже на машиностроительном заводе, из слесарей стал секретарем райкома комсомола. В 1930 году он переехал в Москву и поступил в индустриально-технический техникум, закончив, стал директором фабрично-заводского училища, секретарем парткома завода «Калибр».
Партийным работником он был, надо понимать, умелым. В январе 1940 года Жиленкова утвердили вторым секретарем Ростокинского райкома. Ростокинский район — на северо-востоке столицы — вошел в состав Москвы в 1935 году. 31 декабря 1940 года Жиленкова утвердили первым секретарём райкома.
В протоколах секретариата МГК ВКП(б) сохранился листок с типографской надпечаткой: «Секретно. На голосование вкруговую». Это значит, что Жиленкова на заседание не приглашали, а вопрос решили заочно. Отцы города его прекрасно знали. Результаты голосования — «за» подписи всех секретарей горкома. Против никого.
Через неделю, 7 января 1941 года, бюро горкома во главе со Щербаковым утвердило решение секретариата. Пункт 66-й гласил:
«О первом секретаре Ростокинского РК ВКП(б):
Утвердить первым секретарем РК т. Жиленкова Г.Н., члена ВКП(б) с 1929 года, освободив его от обязанностей второго секретаря Ростокинского РК ВКП(б).
Просить ЦК ВКП(б) утвердить настоящее решение».
Первый секретарь московского райкома партии — номенклатура ЦК.
После начала войны Георгий Жиленков, как и многие партработники, ушел в армию. Ему присвоили сразу звание бригадного комиссара и утвердили членом военного совета 32-й армии. Члены военного совета в первую очередь призваны были контролировать военачальников. Без их подписи приказы командующего были недействительны.
Надо отметить, что первые секретари столичных райкомов котировались высоко. Секретаря Днепропетровского обкома Леонида Ильича Брежнева тоже произвели в бригадные комиссары, но должность дали поскромнее.
В 32-й армии за несколько первых месяцев войны трижды меняли командующего! Когда Жиленков прибыл в армию, ею командовал генерал-лейтенант Николай Кузьмич Клыков. В августе его перебросили в другую армию. 32-ю принял генерал-майор Иван Иванович Федюнинский, но в сентябре и он получил новое назначение. Армию возглавил генерал-майор Сергей Владимирович Вишневский. В тяжелейшие летние месяцы сорок первого командармы даже не успевали освоиться на новом месте.
В октябре сорок первого 32-я армия Резервного фронта попала в окружение под Вязьмой и погибла. Ее заново сформируют в марте 1942 года… А Георгий Николаевич Жиленков считался пропавшим без вести. В реальности 14 октября он оказался в плену вместе с офицерами штаба (командарм Вишневский тоже был пленен).
Жиленков, вероятно, самый высокопоставленный политработник Красной армии, пожелавший служить немцам.
— Это парадоксально, — говорил своим новым соратникам бывший первый секретарь райкома партии, — но в чужом, враждебном мире, в плену я впервые почувствовал себя свободным человеком. Я, партийный работник, имевший все шансы стать членом Центрального комитета партии! Что же должны были чувствовать простые люди? То, что они думали и чувствовали, я узнал за те дни, когда скитался с ними по лесам и потом работал у немцев. Я даже не подозревал, как сильно простой человек, рабочий или крестьянин, ненавидит партию. Только теперь я узнал все, потому что впервые за мою жизнь мы могли свободно говорить и говорили — и где? В плену! И еще одно — у меня нет никакого желания провести остаток моей жизни в концлагере, в Сибири. А для этого достаточно провести только несколько часов у немцев — вот как нам доверяет партия, даже тем, кто отдал ей все силы.
У Власова Жиленков занимался знакомым делом. Он возглавлял главное управление пропаганды. В его подчинении были редакции газет «Воля народа» и «Доброволец» и радиостанция. Газеты проходили через строжайшую цензуру немецкого министерства по делам восточных оккупированных территорий, а потом еще и главного управления войск СС.
Жиленков обзавелся красивой виллой, адъютантом, хорошенькой секретаршей, чья истинная роль ни у кого не вызывала сомнений. Даже в окружении Власова, где собрались не ахти какие моралисты, бывшего первого секретаря столичного райкома партии считали абсолютно беспринципным человеком.
«КТО МНЕ В ЗАТЫЛОК ВЫСТРЕЛИТ?»
А что же Сталин? Вот в те дни, когда очень многих охватывали отчаяние и страх, когда люди, как никогда, нуждались в поддержке, мысли москвичей точно обращались к Сталину. Где он? Почему молчит?
