Этот фланг более всего способствовал победе при Баш-Кадыкларе, ибо Чавчавадзе сумел удержать свои линии, а затем и опрокинуть такие массы противника, которые значительно превосходили по числу своему весь русский отряд.
Перед началом боя Чавчавадзе расположил всех своих людей — в совокупности не более шестисот человек — в боевом порядке по небольшому оврагу, отделявшему русские войска от турецких и тянувшемуся от огузлинских полей почти перпендикулярно к его позиции.
Турки планировали наступлением на правый фланг Бебутова, минуя первую линию боевых порядков русских, обойти ее и выйти неприятелю в тыл — для решающего удара и захвата обозов. От того, сумеет ли Чавчавадзе удержать натиск массы неприятеля, напрямую зависела судьба боя. Впрочем, как и от всех остальных. Каждый был на своем месте и каждый исполнял свой долг до конца.
Через овраг, терявшийся в предгорьях Караяла, невдалеке от этой горы проходила дорога — единственное возможное место движения. Здесь и должен был разгореться бой. Это понимали турки, густыми колоннами устремившиеся сейчас сюда. Но это понимал и Ясон Чавчавадзе, успев заранее подготовиться к достойной встрече дорогих, но не совсем жданных гостей.
Османы бесконечной лентой устремились к переправе. Два эскадрона турецких карабинеров, все как один сидящие на серых лошадях, первыми перешли овраг и, отжав от переправы казаков-линейцев, раскинули цепь. За ними, уже почти ничего не опасаясь, шла уланская бригада в полном составе своих двенадцати эскадронов, далее — шесть батальонов пехоты, усиленные целой батареей.
Русские молча смотрели на эту медленно наползающую людскую тучу, отчетливо понимая, что многие из них живут свои последние мгновения.
Ясон Чавчавадзе тоже пристально смотрел на наступающие порядки неприятеля, но ему, как командиру, отвечающему за порученное дело и жизни вверенных ему людей, было не до меланхолии и лирических сантиментов. Он смотрел, выжидая. Выжидая того единственного, может быть, момента боя, когда хрупкое равновесие еще не начавшегося сражения можно легким толчком опрокинуть в свою пользу, ошеломив противника и тем самым задав всю картину боя единственно возможной для тебя палитре.
Этот миг наступил, когда турецкая конница, миновав овраг, заслонила собой свою пехоту. И артиллерию. По его приказу вперед — на ближний картечный выстрел — пошли два эскадрона драгун с двумя орудиями. И тут же — вдогон — выслав последние два. Четыре орудия дали по неприятельской кавалерии картечный кураж. Тотчас же 1-й дивизион майора Барковского пошел на рысях в атаку. Два полка улан, не оправившихся еще от картечного залпа и не перестроившихся, были застигнуты врасплох.
Кавалеристов опрокинули на свою же пехоту. Противник, теряя стройные ряды парадов и беспечно-походных построений, начинал бестолково суетиться, не имея навыков мгновенного перестроения. Драгуны воспользовались и этим Барковский со своими людьми влетел в интервалы османской пехоты и смял несколько батальонов. Разметав пехоту, он продолжал гнать и улан. Турецкие батальоны, раздираемые драгунами, решили воспользоваться преимуществом огнестрельного оружия и открыли беспорядочный всеобщий ружейный огонь по русской кавалерии.
Пальба не причинила драгунам почти никакого вреда — ходящее ходуном в руках испуганного противника ружье может ранить лишь случайно. А смелым, говорят, еще и покровительствует судьба. Так что турецкая пехота своими залпами доставила неприятность лишь себе — она скрылась в клубах порохового дыма, и поэтому не видела, что русский генерал решил воспользоваться такой прекрасной подставкой.
Чавчавадзе — пока дым не рассеялся — сам повел оставшиеся четыре эскадрона на пехоту, приказав предварительно дать еще один картечный залп: на остальные уже не было времени — военачальник должен решать на поле боя все быстро. Счет идет на мгновения, и, упуская одно из них, ты упускаешь воистину все.
Чавчавадзе ударил ослепленной пехоте в лоб, а Барковский, к этому времени почти вконец уже растерзавший улан, бросил ошметья их полков и ударил турецкой пехоте с тыла. Драгуны начали опрокидывать батальон на батальон, мешая всех сопротивляющихся и уже не могущих этого делать, живых и мертвых в единую невообразимую кучу, которую можно представить себе только на войне.
Драгуны Барковского в этой мешанине не растерялись и отняли у впадающего в прострацию противника два орудия, одно из которых было густо покрашено в красный цвет. Это была знаменитая «красная пушка», пожалованная, судя по надписи, змеящейся по ней, самим султаном Анатолийской армии в знак особой своей к ней милости.
Пушка, видимо, была пожалована за храбрость, но поскольку пехотинцы Реис-Ахмета ее сейчас лишились, то и пушка стала им не нужна Так; что все было по справедливости.
«Отброшенные за овраг, — доносил генерал Чавчавадзе, — турки после этого еще пять раз пытались перейти в наступление; но всякий раз, пользуясь той минутой, когда уланы закрывали свои орудия, я атаковал и их, и пехоту и, благодаря храбрости Нижеюродских драгун, успевал приводить и тех и других в расстройство. Задача, возложенная на меня, прикрыть наш корпус от обхода, была мною исполнена».
За этими словами — напряжение боя, мужество солдат и скромность командира.
Действительно, еще пять раз неприятель бросался на слабый заслон Ясона Чавчавадзе, но тот стоял непоколебимо.
Почти сразу же, как только турки лишились своей необыкновенной пушки, к ним подошло подкрепление и они вновь пошли вперед. Драгуны едва успели собраться и вновь построиться, как на них опять надвинулась сплошная стена конных и пеших.
Чавчавадзе, опасаясь, как бы из-за своей многочисленности турки не охватили его фланги, перестроил своих нижегородцев развернутым фронтом и повел в атаку. Немногие из осман решились встретить драгун в шашки. Большинство вновь беспорядочно бежало.
Самые же храбрые были порублены почти мгновенно. Драгуны же вслед за турецкой кавалерией по уже образовавшейся привычке атаковали и кавалерию, смяли ее и истребили один батальон почти полностью.
Во время атаки у одного из русских орудий была убита лошадь. Батальон турок бросился на этот столь желанный и возможный трофей. Но артиллеристы успели снять пушку с передка и ударили по туркам картечью.
Генерал увидел это — военачальник должен видеть на поле сражения все, вплоть до мельчайших деталей. Он не может, подобно другим, терять голову в горячке боя — слишком кровавой бывает цена подобным увлечениям. Чавчавадзе давно уже имел холодную голову — и поэтому он заметил критическое положение артиллеристов. Но его сердце по-прежнему было горячим сердцем того поручика, который не потерпел глумления неприятельского офицера и зарубил обидчика в глубине порядков противника. Он видел, что эскадроны вывести из рукопашной на помощь невозможно. Но ведь он тоже солдат. И генерал крикнул своим ординарцам:
— Драгуны! Неужели мы отдадим свою пушку!
Вчетвером, возглавляемые Чавчавадзе, они так самозабвенно ударили на турок, что те в каком-то мистическом испуге отступили, оставив почти уже свою добычу.
Когда Багратион-Мухранский и Багговут захватили неприятельские батареи, генерал Кишинский повел русскую пехоту на центр турецких позиций — противник дрогнул и побежал. Это бегство совпало с последней атакой турок на фланг Чавчавадзе — последней надеждой османского командующего переломить ход битвы, нанеся русским удар через правый фланг — в тыл.
Но Чавчавадзе вновь опрокинул противника и погнал его: турки бежали на этот раз уже окончательно, потеряв уже окончательно веру в возможность победы.
Бегство стало всеобщим, и уже никто и ничто не могло его остановить.
Так закончилось самое крупное сражение Восточной войны на Кавказском театре военных действий. Русские тем самым подали первый сигнал, что, имея в этой войне противниками Англию, Францию, Турцию, Сардинию, Швецию, Австрию и примыкавшую к ним все более и более Пруссию, они могут не только защищаться, но и нападать. Не только проигрывать, но и побеждать.
Когда весть о победе при Баш-Кадыкларе дошла до Петербурга, император пожелал иметь описание частных случаев мужества и особых подвигов драгун в этом бою, где, по общему признанию, они совершили почти невозможное. Бебутов затребовал эти описания у Чавчавадзе. Ясон Иванович отписал командующему, что никаких случаев мужества или особых подвигов ни им, ни эскадронными командирами замечено не было.
Но Бебутов думал иначе. По его представлению генералу Чавчавадзе был пожалован военный орден Св. Георгия 3-й степени.
За Баш-Кадыклар этот орден получили еще только Багратион-Мухранский и Багговут. Сам Бебутов — Св. Георгия 2-й степени. Кстати, за всю Восточную войну было всего два награждения орденом Св. Георгия 2-й степени (1-ю за всю войну не получил никто). Кроме князя Бебутова его получил П.С. Нахимов за Синоп. Это лучше всяких аргументов говорит о значимости победы русского корпуса при Баш-Кадыкларе.
