Уже после того, как Абель был арестован и увезен из отеля «Латам», сотрудники ФБР вернулись в его номер и обнаружили там дополнительно ряд предметов, которые теперь фигурировали в обвинительном акте. Некоторые вещественные доказательства были изъяты в квартире — студии Абеля на верхнем этаже дома № 252 по Фултон — стрит во время обыска, произведенного также в отсутствие Абеля и без понятых.
Кто поручится, что весь этот «шпионский реквизит» не был подброшен Абелю сотрудниками ФБР? И, тем не менее, прокурор, а затем и суд принимают все это в качестве «судебных доказательств».
Резолютивная часть акта, построенная на столь сомнительных доказательствах и беспочвенных утверждениях, состояла из трех пунктов. Абелю вменялось в вину:
Заговор с целью передачи Советской России атомной и военной информации.
Заговор с целью сбора такой информации.
Заговор с целью пребывания на территории Соединенных Штатов Америки в качестве агента иностранной державы без регистрации в государственном департаменте.
Пункт первый грозил Абелю вынесением смертного приговора, второй предусматривал максимальное наказание в десять лет и третий — пять лет тюремного заключения. И, хотя по пунктам первому и второму никаких конкретных доказательств не было, обвинение все же было предъявлено.
Суд назначил Абелю адвоката. Это был Джеймс Бритт Донован, сорокалетний преуспевающий бизнесмен, совладелец адвокатской фирмы, связанной с крупными страховыми компаниями. Во время второй мировой войны, еще совсем молодым, Джеймс Донован являлся главным юрисконсультом Управления стратегических служб — первой в истории США крупной центральной разведывательной организации, предшественницы нынешнего Центрального разведывательного управления (ЦРУ). А на Нюрнбергском процессе над немецкими военными преступниками Донован выступал в качестве помощника главного обвинителя от США.
Первые впечатления об Абеле, записанные Донованом в своем дневнике, звучали довольно сухо. Они сводились к тому, что это заурядного вида человек, похожий на школьного учителя. Однако уже тогда он обратил внимание на «безукоризненный английский язык с акцентом, характерным для англичанина из высших классов, прожившего несколько лет в Бруклине». Но чем больше Донован знакомился с Абелем, тем большим уважением проникался к своему подзащитному.
И вскоре в дневнике появляются новые записи:
«Он свободно говорил по — английски и прекрасно ориентировался в американских идиоматических выражениях… Знал еще пять языков, имел специальность инженера — электроника, был знаком с химией и ядерной физикой, был музыкантом и художником, математиком и криптографом».
И далее: «Рудольф — интеллигентный человек и джентльмен, обладающий чувством юмора. В обществе друг друга мы чувствовали себя все лучше, и я находил его интересной личностью. Как человека его просто нельзя было не любить».
Абель знал о прошлой работе Донована в Управлении стратегических служб, и это определило их отношения. С одной стороны, для успеха защиты от Абеля требовалась искренность со своим адвокатом, но нельзя было забывать и об осторожности, чтобы как‑нибудь не повредить интересам Родины. «Искренность в соединении с осторожностью была необходима, — пишет Донован, — и мы оба были и искренни и вместе с тем осторожны».
— Скажите, Рудольф, какая ваша настоящая фамилия? — однажды, как бы между прочим, спросил Донован.
— Это вам необходимо знать для защиты? — подымав, сказал Абель-.
— Нет.
— Тогда давайте поговорим о чем‑либо имеющем большее отношение к делу.
В другой раз. Донован спросил Абеля о его прошлом и о его национальности.
— Настоящий грузин, — посмеиваясь, ответил Абель. И с явным удовольствием добавил, что евреи часто принимают его за еврея, немцы — за немца, а поляки — за поляка.
«Не было нужды упоминать о том, что в Бруклине его считали бруклинцем», — заметил Донован.
Абель все время был на страже (привычка, выработанная за тридцать лет работы в разведке). Донован понимал это и не обижался, если получал щелчок за нескромные вопросы.
Критически осмотрев внешний вид Абеля, Донован решил, что ему нужна новая одежда. Он записал размеры и спросил:
— Какой костюм вы хотели бы?
— Предоставляю это на ваше усмотрение, — ответил Абель и затем, улыбаясь, добавил:
— Может быть, мне следует выглядеть, словно я юрист с Уолл — стрит? Пожалуй, купите мне серый фланелевый костюм с жилетом.
Донован удивился. Он и в самом деле полагал, что костюм должен быть примерно таким. Но затем Донован передумал и приобрел для Абеля темно — серый костюм и строгий галстук в полоску. Теперь Абель выглядел банковским чиновником «из отдела мелких ссуд».
Познакомившись со своим подзащитным и обсудив с ним, пока, конечно, в общих чертах, линию поведения защиты, Донован и его помощники, молодые юристы Арнольд Фреймен и Томас Дебевойс, засели за изучение обвинительного акта и материалов предварительного расследования. Они пришли к выводу, что арест Абеля и всех его вещей в отеле «Латам», безусловно, произведен в нарушение конституции США. А если это так, то никакие вещественные доказательства, изъятые там или в студии Абеля на Фултон — стрит, не могут фигурировать в уголовном процессе. Обвинение против Абеля, построенное на «опороченных доказательствах», должно было, по их мнению, рухнуть.
Была нарушена Четвертая поправка к конституции США, провозглашавшая охрану личности, жилища, бумаг и имущества граждан от необоснованных обысков и арестов, а смысл ее нарушения сводился к тому, что Абель был арестован без ордера на арест, оформленного в предусмотренном законом порядке, ордера же на обыск и изъятие имущества вообще не было. Эти факты, как пишет Донован, «служат классическим примером того положения, с которым должна была покончить Четвертая поправка к нашей конституции».
Правда, Абелю был предъявлен ордер на арест, выписанный службой иммиграции, но такой ордер, относящийся только к делам о нарушении правил въезда и проживания в стране иностранцев, является внутренним, ведомственным административным документом; на лип, обвиняемых в других уголовных преступлениях, он не распространяется и для уголовного суда не действителен.
Вот на этом нарушении закона защита и решила построить свою тактику.
Большое жюри[3] подтвердило обвинительный акт, и теперь дело Абеля перешло в «надежные» руки судьи Байерса, восьмидесятилетнего, высокого и не по годам проворного старика. Того самого старого мракобеса Байерса, который в свое время «прославился» предложением ставить клеймо на руку всем иностранцам, постоянно проживающим в США и отказавшимся принять американское гражданство.
Байерс считал, что эта мера облегчит властям наблюдение за иностранцами и не потребует больших затрат. По свидетельству Донована, Байерс вообще был известен как человек «ультраконсервативных взглядов». Секретарь суда сказал о нем: «Этот без колебаний подпишет смертный приговор».
Те, от кого это зависело, знали, кого назначить судьей по делу «Правительство США против Абеля».
16 сентября 1957 г. суд рассматривал вопрос о дате слушания дела. Защита ходатайствовала о предоставлении ей месячного срока для подготовки к процессу.
— Адвокаты всегда просят дополнительное время, — резко ответил Байерс, — и назначил слушание дела через десять дней, на 26 сентября. Такая спешка, как выяснилось впоследствии, объяснялась тем, что основной свидетель обвинения Хейханнен сильно пил и пытался отказаться от своего обещания давать показания против Абеля. А без его показаний обвинению было бы совсем трудно (если не невозможно) доказать состав преступлений, инкриминируемых Абелю.
Для поведения Абеля во время подготовки к процессу характерен следующий эпизод.
В заключительной части документа об обстоятельствах обыска и ареста, подготовленного защитой, говорилось: «Если свободный мир не будет верен собственному моральному кодексу, не останется такого общества, которого стали бы жаждать другие люди».
По этому поводу между Абелем и Донованом произошел спор.
— Это звучит слишком эмоционально, — сказал Абель. И добавил:
— Мне кажется, столь эмоциональный призыв не может иметь существенного значения в юридическом деле подобного рода.
— Рудольф, — возразил Донован, — вам повезло: вы не занимаетесь юридической практикой в Соединенных Штатах. Если вы думаете, что, исходя из таких идей, можно эффективно вести дело в суде, вам никогда не удастся заработать и доллара.
«Ему это показалось весьма забавным», — замечает Донован.
Но Донован просто не понял того, что Абель намеревался снять этот абзац из политических соображений, так как не хотел, чтобы его дело служило поводом для пропагандистских лозунгов о так называемом «свободном мире». Помня, что он имеет дело с буржуазным адвокатом, Абель не мог говорить с ним об этом прямо, а попытался применить юридическую аргументацию.
