— Ах, Александр Андреевич, — говорили они ему, встречаясь во дворце. — У наших моряков одно вертопрашество и невежество, дурь да лень. У англицких же сызмальства культурность столь изрядна, что нашим и не снилась! Так что следует нам во флотоводцы двигать не какого-то там сиволапого Козлянинова, а настоящего мореходца Тревенина. За что, кстати, будет нам почет и уважение с островов Британских!
Безбородко монологи эти не перебивал, но и равнодушия к ним своего не скрывал. Эта игра его совсем не интересовала, и если с покойным Грейгом считаться он был просто обязан, то Воронцовым ничего должен не был. Теперь всех волновало, кто будет поставлен во главе флота: ежели англичанин, то вновь верх возьмет их партия, ежели природный русак, то окрепнет и русская сторона.
Из воспоминаний адмирала П. Чичагова: «В это время (в 1789 году. —В.Ш.) во главе иностранцев во флоте (имеется в виду гребной флот на Балтике. — В.Ш.) был принц Нассау-Зиген. В России менее чем где-либо понимали, почему его именуют принцем; по крайней мере, в Австрии отказывали ему в чести там называться принцем и, упоминая в разговоре о нем, говорили: «тот господин, который желает быть принцем Нассау-Зигеном, не имея на то права по происхождению». Отец мой (адмирал В.Л. Чичагов. —В.Ш.) совершенно справедливо называл его «темной личностью». Это был тип проходимца неизвестной национальности, так как ни одного языка не знал хорошо и ни на одном не писал правильно. Родиной его был весь мир, и он любил на словах ту страну, где ему больше платили. В последнее время он пристрастился к России, так как нигде ему не удавалось столь удачно обманывать людей, как русских, и получать незаслуженные награды. Целью своей жизни Нассау-Зиген поставил добиться власти, могущества и сделаться правителем народа или королем Он и походил на сказочного короля-авантюриста, летающего из одного конца мира в другой…»
Из всего русского словесного многообразия помимо матерщины принц усвоил всего лишь два слова — «вперед» и «греби», которые постоянно и выкрикивал. А так как произношение принца оставляло желать лучшего, то у него получалась сущая абракадабра — «пирог» и «грибы». Разумеется, что уже через несколько дней вся флотилия величала именитого проходимца не иначе как «пирог с грибами».
Тогда во главе Балтийского флота был все же поставлен природный русак адмирал Василий Чичагов, и русская партия взяла верх.
Порой противостояние прозападной и прорусской партий выливалось в настоящие войны. Так случилось на рубеже XVIII и XIX веков на Черноморском флоте. Там к моменту воцарения императора Павла I сложились две группировки: первая — прозападно-либеральная во главе с известным англоманом главным командиром Черноморского флота и портов адмиралом Николаем Мордвиновым, вторая прорусско-имперская во главе с командующим корабельной эскадрой вице-адмиралом Федором Ушаковым
Ситуация на Черноморском флоте в ту пору была весьма непростая. Дело в том, что с момента своего создания при Екатерине II Черноморский флот не подчинялся Адмиралтейств-коллегий и был почти полностью самостоятельным. На этом тогда настоял всесильный князь Потемкин, который подчинил флот себе. Это облегчало светлейшему решение на месте многих вопросов. Но умер Потемкин, потом ушла из жизни императрица Екатерина, а южный флот России так и остался подчиненным самому себе. Старшего черноморского флагмана адмирала Мордвинова такое положение дел вполне устраивало. Еще бы, ведь он никому не был подотчетен и властвовал так, как ему хотелось.
Личность адмирала Николая Семеновича Мордвинова была весьма примечательна. В прошлую войну с турками он показал себя как совершенно никчемный флотоводец и был отрешен от командования кораблями. На берегу Мордвинов чувствовал себя уверенней. Он любил заниматься хозяйственными делами, считался просвещенным экономистом, слыл либералом и значился масоном. Уже много лет спустя масоны-декабристы будут именно его прочить в масонское правительство России. А потому частный, на первый взгляд, конфликт между русофилом Ушаковым и масоном-англоманом Мордвиновым на самом деле имел весьма большую подоплеку.
Настало время, и у Павла I наконец-то дошли руки и до черноморцев. Своим указом император решительно вернул самостийников в лоно Адмиралтейств-коллегий. Однако одно дело — написать указ и совсем другое — воплотить его в жизнь. Известие о подчинении Адмиралтейств-коллегий мгновенно разделило черноморцев на две партии. Первая из них, состоявшая из чиновников флотских управлений, сидевших в Николаеве, во главе с главным командиром Черноморского флота и портов адмиралом Мордвиновым, была недовольна указом — ведь отныне они не могли единолично распоряжаться огромными деньгами и властвовать, так как хотела их левая нога. Другая часть черноморского офицерства — корабельные офицеры и в первую голову командиры судов, находящиеся в Севастополе, наоборот, были рады концу чиновничьего произвола и почти узаконенного воровства. Эту партию возглавил командующий корабельной эскадрой вице-адмирал Ушаков.
Противостояние двух группировок сразу же обострилось. Поводом для конфронтации стала постройка двух новых линейных кораблей — «Святой Петр» и «Захарий и Елизавет». Херсонский корабельный мастер Катасонов впервые в российском кораблестроении применил в них новую конструкцию: бак и шканцы были соединены сплошной палубой. Это давало ряд преимуществ, прежде всего, повышалась жесткость корабельной конструкции. Строительство линейных кораблей происходило по инициативе Мордвинова, что сразу вызвало неприятие нововведения в Севастополе.
Против новоустроенных кораблей решительно выступил вице-адмирал Ушаков. Севастопольский флотоводец и его окружение считали новые корабли неудобными в работе с парусами, из-за задымленности при ведении огня и большой парусности корпуса, которая затрудняет маневрирование. Дело осложнялось еще и тем, что командиром «Святого Петра» являлся капитан 1-го ранга Сенявин, сторонник Мордвинова и давний недруг Ушакова. Когда-то Сенявин, еще будучи молодым генеральс-адъютантом светлейшего князя Потемкина, ослушался и сдерзил Ушакову, но был быстро поставлен на место самим князем Теперь же Сенявин нашел поддержку у Мордвинова и, пользуясь этим, снова частенько выходил за рамки субординации.
Командиром же «Захария и Елизавет» являлся, наоборот, один из ближайших соратников командующего эскадрой капитан 1-го ранга Ознобишин. Оба они давали совершенно противоположную оценку мореходным и боевым качествам своих кораблей. Если Сенявин хвалил новую конструкцию, то Ознобишин, наоборот, считал ее очень неудачной. Для Мордвинова негативное отношение Ушакова к его нововведению было очень болезненным, так как в случае проигрыша спора он оказывался в дураках перед императором Павлом и сразу возникал вопрос о его компетенции как моряка вообще. Так как Адмиралтейств-коллегия негативно относилась к сепаратизму Мордвинова и к нему самому, то ее члены немедленно поддержали Ушакова. В затянувшийся на два года скандал постепенно втягивался все более широкий круг людей вплоть до самого Павла I. При этом в ход шло всё: подтасовка фактов, давление на подчиненных и доносительство друг на друга.
Поддерживая Ушакова, Адмиралтейств-коллегия провела финансовую инспекцию в Одесском порту, где выявила вопиющее воровство. Над Мордвиновым стали сгущаться тучи. Теряя выдержку, он опустился до прямых оскорблений командующего эскадрой
Тот, не оставаясь в долгу, писал жалобы на высочайшее имя, жалуясь «на неприятство и политическое притеснение», которое публично выказывает ему Мордвинов.
Затем последовал откровенный скандал. Началось с того, что на совещании флотских флагманов Ушаков пожаловался Мордвинову на недостойное поведение его любимца Сенявина.
— Вы, Федор Федорович, просто не умеете обходиться со своими подчиненными и поступаете с ними жестоко! — публично одернул Ушакова старший черноморский флагман.
Тот не смог не ответить:
— Таковой сделанный мне штраф делает меня уже не достойным и не способным выполнять высочайшую волю и повеления!
— А вы и есть точно недостойный! — оскорбил при всех заслуженного флотоводца Мордвинов.
Именно тогда вице-адмирал и написал на высочайшее имя письмо, которое и сегодня нельзя читать без волнения:
«Ревность и усердие о сохранении интереса Вашего Императорского Величества с некоторого времени подвергли меня гневу и негодованию моего начальства… Смерть предпочитаю я легчайшую несоответственному поведению и бесчестному служению. Всеподданейше испрашиваю Высочайшего позволения, после окончания кампании, быть мне на малое время в Санкт-Петербурге, пасть к стопам Вашим и объяснить лично вернейшим и обстоятельнейшим донесением о состоянии тех двух кораблей».
