Хотя думаю, что первыми бросились бежать именно английские офицеры. Причина для этого у них была (если конечно они о ней знали). До принятия в 1854 г. нового Положения о содержании пленных взятым в плен турецким пашам было предписано выплачивать денежное содержание, равное жалованию русских генералов. Пашей и штаб-офицеров указано отправлять на почтовых, а обер-офицеров на обывательских подводах. Всех остальных пленных, включая иностранцев, служивших в Турецкой армии и взятых с оружием в руках, следовало невзирая на звания отправлять пешком этапным порядком, принятым для движения арестантов. Новое Положение о пленных было утверждено 16 марта 1854 г. В него были включены все принятые до этого распоряжения. Сохраняя в целом принятые еще в 1829 г. правила содержания пленных, новое Положение ужесточало отношение к иностранцам, воевавшим в составе Турецкой армии. Их, независимо от чинов, предписывалось препровождать этапным порядком и довольствовать наравне с турецкими нижними чинами.{521}
Правда, при этом британцы соглашались, что по причине выдвинутого положения редутов, их удаленности от главных сил турки не чувствовали за спиной силы Английской армии. Правда, тут есть неясности. Вуд, как мы помним, упомянул избиение бегущих английскими кавалеристами.{522} Но ведь со своей позиции он вполне мог принять за это убийство турецких солдат русскими казаками?{523}
Точно также, вероятно, не совсем точен Калторп, находившийся рядом с Рагланом. Подполковник говорит, что они наблюдали бегущих с редута людей через несколько минут после начала атаки русских.{524} Но мы уже говорили, что ими могли быть первые раненые, которые, естественно, потянулись из укрепления в тыл.
Правда, он же вскоре поправляется. Частично османские солдаты с редута №2, куда, как выясняется, добежали и некоторые уцелевшие из уже взятого №1,{525} не дружно «рванули на корабли», а перебежали на редут № 3, укрепив его гарнизон.{526}
Это и потребовало вмешательства русской артиллерии, о котором пишет Калинин. Иначе зачем Оболенскому потребовалось передавать приказ Липранди Донской батарее выдвигаться к редуту №3, если, как гласит основная бытовавшая до настоящего времени версия событий, турки оттуда в страхе бежали. Вероятно, лишь для того, чтобы «намекнуть» защитникам укрепления: уходите скорее, иначе смерть.
На самом деле турки действительно бежали, но в большинстве своем не с поля боя, а из укрепления в укрепление. Предпоследний бросок они сделали после падения редута № 3, когда часть его защитников перешла в редут № 4{527} и только оттуда покинула поле боя, вероятно, все-таки примкнув к линии 93-го полка. По его словам, их было не менее 300 чел., которых Кемпбел поставил на флангах горского полка.{528}
Кемпбел «пристроил» их к одной из элитных рот полка — гренадерской, которой командовал капитан Росс.{529} В этом случае на известной картине Гибба должны быть изображены солдаты в синих турецких мундирах, а не в килтах цветов клана Сазерленд, так как правый фланг горцев составляли или турки, или кто-то еще, но только не шотландцы. Таким образом, еще даже не вступив в дело, «тонкая красная линия» начала откровенно синеть.[17]
Сержант, трубач и рядовые 4-го легкого драгунского полка в походной форме. 1854 г. Рисунок А. Хейса.Другая часть отошла к недостроенному редуту № 5 и закрепилась в нем. О них Калторп упоминает одну интересную вещь. Турки (те, которые не рискнули еще раз попасть под русские сабли) держались в редуте №4 и после того, как на всех остальных уже были русские. Покинули они его только после того, как увидели приближающиеся массы русской кавалерии, и только по причине страха быть отрезанными.{530} Они-то знали, что ждет их, если противник ворвется в укрепление, а отступать будет уже некуда.
Но и это не все. Калторп прекрасно видел и честно сообщил, что даже из редута № 4 турки не всей толпой бросились бежать, а вполне организованно частью отошли к невооруженному редуту № 5, где и находились до конца сражения и в котором их обнаружили французы.{531}
Это формально давало союзникам основание считать, что линия передовых укреплений была не взята русскими полностью. Может быть, потому в русской исторической литературе оставшиеся два редута №№ 5 и 6 просто исключили из оборонительной линии, а турок (с помощью англичан) сделали банальными трусами? Таким образом, получается вполне себе альминская ситуация, когда в результате нашего исследования из второстепенных участников турецкие солдаты становятся если не героями дня (а при Балаклаве они имеют полное право таковыми быть), то хотя бы полноправными участниками события.
Поведение османских войск в сражении, невзирая на робкие попытки оправдать их{532} стало причиной того, что особенно для англичан турки стали в дальнейшем объектом абсолютного презрения и самого жестокого отношения: общение стало простым — «удар или пинок для этих бедолаг и одни только самые отборные ругательства». {533}
Отныне доверия к туркам не было, и они продолжали войну на самых тяжелых работах. Корнет Фишер сравнивал: «Русские — ангелы по сравнению с этими собаками».{534} Их считали главными виновниками тяжелых потерь, понесенных вскоре в этот день британцами.{535} Всем было безразлично, что их ряды косили холод, голод, тиф, холера и дизентерия. Кроме физических оскорблений, турок унижали морально, не считаясь даже с их религиозными чувствами: интендантство додумалось выдавать туркам солонину (свинину), которую те, естественно, есть не могли.{536}
Возможности туркам проявить себя под Севастополем англичане после Балаклавского сражения больше не предоставляли, хотя совсем скоро события под Евпаторией доказали, что при грамотном управлении турки могут воевать ничуть не хуже их европейских друзей.
Меняли даже их национальную принадлежность. Войска, сражавшиеся у Балаклавы, сначала были турками, потом стали тунисцами, а под конец уже египтянами — «никто не хочет принадлежать к отряду, защищавшему балаклавские редуты».{537}
СТИПЛЬ-ЧЕЗ ПОД БАЛАКЛАВОЙ
Стипль-чез (англ. steeple-chase) — первоначально скачка по пересечённой местности до заранее условленного пункта. Сейчас это один из наиболее зрелищных видов конно-спортивных соревнований, требующий от лошади невероятной силы, резвости и выносливости, отличающийся повышенной опасностью получения травм.
Столь оригинальное название, больше похожее на спортивную, чем на военную терминологию, выбрано для описания столкновения русской и союзной кавалерии не случайно. В сравнении с логическими играми мы описывали события первых трех книг. Речь шла в основном о шахматах, когда Меншиков попытался сыграть с союзниками по правилам и проиграл Альминское сражение, и с картами, когда князь, поняв, что имеет дело с банальными жуликами, их же способами обвел вокруг пальца во время лихой партии в покер.
События под Балаклавой в отдельных случаях мало поддаются логике и потому не будем сравнивать их с играми, требующими напряжения ума. Тут больше действий и более уместен другой спорт, как в нашем случае — конный. Если уж речь зашла об аллегориях, то признаюсь, «лошадиное» сравнение — не моя выдумка. Это от Гоуинга, который, волею случая став зрителем сражения, написал в своих воспоминаниях: «Мы слышали пальбу под Балаклавой, но думали, что это перестрелка между турками и русскими, которая обычно заканчивается вничью. Увидали мы и ординарцев, и штабных офицеров, несущихся сломя голову, будто на скачках в Дерби».{538}
Точно так же сказал француз Руссе, впоследствии метко назвавший кавалерийские схватки у Кадыкоя «кровавым стипль-чезом».{539}
Действия русской кавалерии у Балаклавы подвержены нещадной, часто даже уничижительной критике как со стороны современников, так и в более поздних исследованиях. Мы не собираемся ни опровергать, ни подтверждать происходившее, тем более, что в этом нет никакого смысла.
Для русской кавалерии Балаклавское сражение — суровое испытание. Впервые с эпохи победоносных наполеоновских войн ей пришлось скрестить клинки с одной из европейских конниц. Можно сколько угодно говорить о грандиозных реформах Николая I, касающихся кавалерии, в том числе о тщательном изучении и внедрении опыта «грозной стратегической конницы Мюрата» эпохи побед начала века. Вот только к моменту апробирования этих реформ эпоха кавалерии в прежнем ее виде приблизилась к закату и Балаклаве суждено было стать одним из его рубежей.{540}
В целом то, что случилось в этот день, много незначительнее внимания, которое оно к себе привлекло и продолжает привлекать. Особенно пугает повышенное внимание к мелочам, затеняющим детали намного более интересные и значимые.
